Екатерина Мечетина о Рахманинове, музыке, «отмене культуры», миссии артиста и о себе
Минувший четверг, 20 октября, в Омске можно было бы объявить днём Рахманинова. В этот день в Концертном зале филармонии исполняли ранние шедевры великого русского композитора: оперу «Алеко» и Первый концерт для фортепиано с оркестром. С блистательной российской пианисткой Екатериной Мечетиной, приехавшей в Омск, чтобы сыграть второе из упомянутых произведений, накануне выступления встретился корреспондент «Ч».
– Екатерина Васильевна, на днях в своём телеграм-канале вы написали о своём особом отношении к Рахманинову. Чем он вам особенно дорог?
– Рахманинов со мной очень давно, и с его музыкой у меня действительно многое связано. Не только впечатления, возникавшие при прослушивании, но и мои личные преодоления себя. В своё время у меня была мечта сыграть Третий концерт для фортепиано с оркестром. Казалось бы, в ней не было ничего особенного, кроме того, что мне было тогда лет 14–15. И я действительно выучила и исполнила этот концерт. То есть сделала то, на что, может быть, сегодня бы и не решилась. Слишком уж большая это вершина для пианиста.
Завтра мы будем играть Первый концерт. Он тоже очень непрост. В том числе и потому, что первую его редакцию Рахманинов создал в 17 лет, а вторую, которая и будет исполняться, уже зрелым человеком. Есть такое задание у психологов: напиши письмо себе в юности, предостереги от чего-то, пожелай что-то. И в этом концерте вижу именно такое письмо Рахманинова себе 17-летнему. Это необыкновенно трепетно и трогательно и очень чувствуется в этой музыке. Вообще для меня Рахманинов совершенно особая фигура. При том, что я с огромным уважением и любовью отношусь и к Чайковскому, и Шостаковичу, например. Однако Рахманинов всё равно стоит особняком благодаря своей искренности. Не хочу отказать в искренности другим композиторам. Но Рахманинов попадает мне в самое сердце, как стрела Амура.
– Почему?
– В нём есть необыкновенная черта: он учит нас любить. Собственный жизненный опыт человека всё-таки в той или иной степени ограничен. Почему говорят, что нужно читать книги, смотреть хорошую живопись, слушать хорошую музыку? Потому что это единственный способ расширить свои жизненные горизонты. И испытать не только собственные, частные впечатления, а намного более широкие, глубокие и гениальные. То, что нам даёт Рахманинов, несравненно. Я однажды говорила в интервью, что он позволяет нам безболезненно испытать пиковые состояния человеческого духа. Ощутить горечь и боль, не теряя кого-то из близких. Или невероятные вершины счастья, даже если их ещё не довелось пережить. Мне эта мысль пришла во время концерта, когда я, сыграв первое отделение, пошла в зал слушать его Вторую симфонию, и меня, что называется, проняло. Картинка сложилась, и теперь я понимаю, для чего нам дан Рахманинов. Ни больше, ни меньше.
– Наша культура сейчас живёт в ситуации так называемой отмены. Как, по-вашему, изменилась в этой связи миссия русского музыканта?
– Если говорить об отмене нас за рубежом, то у меня уже были такие случаи. Ещё на февраль были запланированы три поездки, и все отменились с разной степенью деликатности. Но переживать меня это не заставило ни капельки. Я понимаю, что не надо ехать туда, где тебя не ждут. И лавировать между струйками дождя, чтобы умудриться сыграть и здесь, и там – это не по моему характеру. Я предпочитаю, как мы только что сделали с моим другом и коллегой известным кларнетистом Игорем Фёдоровым, устроить тур по сельским домам культуры Красноярского края. И, поверьте, для меня это гораздо дороже, чем поехать в какой-нибудь Дубай, где мне сказали: вы знаете, спонсоры сейчас не хотят русских артистов. Так поедем туда, где хотят. Владимир Спиваков мне как-то рассказывал: приезжает он куда-нибудь в глубинку, а ему в столовой на тарелке с пельменями по краешку горчицей выводят: «С великой любовью». Разве можно этим пожертвовать ради какого-то гипотетического места, где тебе показали, что не очень тебе и рады?
Россия такова, что её за всю жизнь не объехать. Сельских домов культуры хватит на всю нашу жизнь. Рихтер, Гилельс и так далее тоже ездили в провинцию. А сейчас есть и высочайшего уровня электронные инструменты, которые можно возить с собой и не бояться отсутствия хорошего рояля в каком-нибудь местном ДК. Мы были в пяти селах Канского района, это четыре часа на машине от Красноярска. И как нас слушали люди! Там, слава богу, ещё тоже сохранились музыкальные школы. И вот приходят десятилетние мальчишки. Уж меньше всего я ожидала, что им будет до концерта классической музыки. А они мало того что сели в первый ряд, так ещё и вопросы стали задавать. Ну это же абсолютное счастье!
– Тем не менее некоторые деятели культуры предпочли сегодня покинуть страну…
– Я не могу никого осуждать. Кто-то не понял сути исторического процесса, который нас привёл в нынешнюю трагическую неизбежность. У кого-то другие причины и обстоятельства. Но как можно встать на сторону другого государства, повесить себе на аватарку чужой флаг, у меня не укладывается в голове. И я поддерживаю позицию, что если что-то где-то происходит на деньги государства, то, наверное, не стоит это делать с людьми, которые этому государству на общественном уровне открыто противостоят. Государство имеет право выбирать, кто будет за его деньги работать.
– Жива ли сейчас русская фортепианная школа и есть ли шанс у тех же мальчишек из Красноярского края или Омской области выйти со временем на топовый профессиональный уровень?
– Школа однозначно жива. В стране есть множество музыкальных образовательных центров, начиная с флагмана – Московской консерватории. Есть другие консерватории, институты искусств, музыкальные училища, и, слава богу, сохранилась сеть детских школ искусств, потому что мы понимаем, что за последние лет тридцать она могла быть потеряна. И в том, что касается шансов ребят из глубинки, сам факт, что есть школы и в них есть педагоги, мы их видели, у них очень хорошие лица, лица настоящих русских интеллигентов, эти возможности создаёт.
Дай бог, чтобы эти учителя как можно дольше сохраняли свой стиль работы и передавали его кому-то. Это очень большая проблема: пойдёт ли молодёжь работать в сельские музыкальные школы. Потому что сейчас мы держимся на старшем поколении. И очень многое, конечно, будет зависеть от государства, сможет ли оно привлечь людей, чтобы они не уезжали поголовно в большие города.
Я не отдаляюсь от этих задач, слежу за тем, что происходит, участвую в общественных обсуждениях и при Министерстве культуры, и в Государственной Думе. Надеюсь, нужные решения будут найдены.
– Исполнительство – это колоссальный труд. Вы на сцене буквально с раннего детства. Есть ли для вас жизнь вне музыки? Где вы, если не на концерте или на репетиции?
– Скорее всего, со своими учениками. У меня в этом году всего три студента, но всё равно каждый из них человек со своими чаяниями и надеждами, и я не могу лишать их внимания. Времени на всё остальное очень мало. У меня есть авторские программы на радио «Орфей». И когда приходит время обновления сезона, я сажусь за блокнот или за компьютер, пишу эти передачки. Есть звукозапись, студия, буквально на днях у меня выходит очередной диск на фирме «Мелодия»: два концерта Шопена, с оркестром Московской филармонии и маэстро Юрием Ивановичем Симоновым. На бытовую жизнь нет практически ни минуты. Выбора пойти позаниматься или отправиться в магазин на шопинг у меня не бывает. Хорошо, если получается пообщаться с близкими, с родителями в первую очередь, приобрести какие-то культурные впечатления, книжку почитать. А вот тусовки – это не моё точно. Тут даже не жалею ни о чём.
– С чем бы вы хотели, чтобы омичи ушли завтра после окончания вашего концерта?
– С ощущением невероятной свежести и проникновенности музыки Рахманинова. Его рассвета, его первой утренней зари. Концерт ведь будет полностью посвящён молодому Рахманинову, а он уже тогда был невероятно искренним человеком. В его музыке это можно услышать. И подделать это невозможно. Наша исполнительская задача – это просто не испортить то, что написано в этих гениальных нотах этим гениальным мальчиком. Вдохнуть в его музыку то, что он хотел слышать в ней сам.
Я часто думаю о том, что у него примерно в этот период был очень драматичный момент. Он пережил провал своей Первой симфонии в питерской филармонии из-за плохого исполнения. Пишут, сидел на галёрке, зажимал уши и преодолевал потом тяжелейший творческий кризис. И вот мне в свою очередь хочется написать ему туда письмо из нашего времени. О том, как его любят, ценят и боготворят. С этими чувствами я завтра пойду на сцену, и мне хочется, чтобы публика примерно их же и испытала.
Беседовал Алексей НИКИШИН.