Лил противный октябрьский дождь, темнело. В сумерках кладбище выглядело совсем неприветливо. Больше мерзко - из-за хлюпающей под ботинками грязи, из-за высоких кустов травы, которой заросли большинство могил на этом, почти самом дальнем, участке. Похоронены тут были одни старики, у которых повезет, если внуки остались, а так - только правнуки и их дети. Знают ли они вообще, что здесь похоронена их родня? Может, и нет, раз все настолько неухоженно, что заросли как в лесу, почти до груди достает.
Когда Варя была здесь впервые, днем, она порадовалась, что позже побывает на кладбище вечером, когда совсем стемнеет. Нравилось представлять, какой жути оно нагоняет. Но ничего такого не было. Только какая-то апатия да жалость, что людей хоронят, а потом даже не вспоминают. Но стоило ей только подумать о том, кого она здесь сегодня провожает, жалость как рукой сняло. Ну, может, она будет иногда приходить, чтобы прибраться. Но точно не скорбеть.
Да и сейчас, когда сырость пробирала до костей, а Варя уже битый час наблюдала за тем, как закапывают гроб ее бабки рабочие, которые чуть ли не каждые десять минут отходят курить, она особо не размышляла, что она на этот счет чувствует. Копали вообще не обращали внимания на нее. Подумаешь, девчонка стоит какая-то, слушать ее, что ли? Но она ничего и не говорила. Все и так было понятно. Пока у тебя горб на спине не появится, или пока ты не будешь выглядеть как мать троих детей, тебя никто всерьез воспринимать не будет. Но все равно Варю ужасно бесило, что они не проявляют никакого уважения не то что к ней, а к этому месту вообще. Когда они курили, они на своем языке громко что-то обсуждали и смеялись. Где это видано, чтобы на кладбище кто-то ржал как конь? Хотя, может быть, работая здесь, уже не воспринимаешь все как прежде. И все же это казалось неправильным. Должно быть какое-то уважение к родственникам усопших, пусть в данной ситуации никакого горя и не было.
Переступая с ноги на ногу, чтобы совсем не замерзнуть, Варя не сводила глаз с надгробного камня. Самый обычный. Там, в самом начале кладбища, были такие памятники - ого-го! И ангелы, и гитары, и даже целую беседку она где-то видела, кажется. Сразу понятно - денег люди не жалели. Наверное, это все они делали в память о том, каким был человек. Или чтобы его почтить: вот тебе, дедушка, красивый памятник - ни в чем себе не отказывай, гуляй да любуйся. Не то чтобы Варя хотела поставить что-то подобное своей бабке. Да и на этом участке, где вместо памятников почти у всех отсыревшие деревянные кресты, это выглядело бы неуместно.
“Тихонова Пелагея Федоровна”, - в который раз прочитала Варвара.
Сколько ни думай, а не подходило ей это имя. Слишком нежное. Бабка же была стальной женщиной - никогда Варя не видела эмоций на ее лице. И никогда не слышала от нее что-то вроде “я устала” или “помоги, пожалуйста”. Вот фамилия - да. Большую часть времени они вдвоем проводили в тишине. Иногда, конечно, у бабки было хорошее настроение, и тогда она (все с тем же невозмутимым лицом) рассказывала ей истории. Например, как она тройным одеколоном прогоняла двухвостку, забравшуюся в ухо. Ну и, разумеется, не в полной тишине проходили их “занятия”. Бабка учила Варю находить, собирать и запасать лекарственные растения. Варя никогда до конца не понимала, зачем ей это нужно, но это приносило определенное удовольствие и умиротворение, поэтому она не жаловалась.
Варя все еще стояла, тупо уставившись на памятник. Вроде бы она силилась посчитать возраст, но случайные обрывки вопоминаний мешали. Да и вообще считать в уме получалось плохо, а вспомнить, сколько лет было бабке, не представлялось возможным. В лицо же не спросишь. Теперь так уж точно.
Ну, допустим, ей было за восемьдесят. Вроде бы срок подошел, и долгожителей в роду не было. И все же закрадывалось ощущение, что старуха ушла слишком рано. Как будто что-то после нее осталось незавершенным. Ну, не Варе же теперь об этом думать? В любом случае, особых душевных терзаний по этому поводу она не испытывала.
Мучило ее только томительное ожидание, когда же наконец землекопы покончат с этим делом. Варя поглядывала на них из-под нахмуренных пушистых бровей, надеясь, что выглядит достаточно грозно. Но им было вообще не до нее. Они опять курили в сторонке.
Варе не хотелось ни говорить, ни шевелиться - настолько она замерзла.
"Дернешься один раз - потом не перестанешь", - повторяла она в голове.
Вот бы скорее домой. Она бы выпила горячего чаю, полежала бы в ванне. Может, заказала бы чего-нибудь вкусного. Деньги еще есть.
Перед глазами пронесся последний день жизни Пелагеи Федоровны. Совершенно спокойная, но уже мертвенно бледная, она сидела в своей постели и попивала чай, листая книгу.
Убранство комнаты было скудным: железный каркас кровати, на ней тонкий матрас, а на стене позади, по традиции, висел узорчатый ковер, в который Варя в детстве любила всматриваться, подолгу не моргая, чтобы в конце концов увидеть чудные узоры, которые начинали плыть и сливаться друг с другом.
На окнах висел тюль, но свет все равно еле-еле пробивался из-за хлама на балконе - им пользовались только в случае острой необходимости запихнуть туда очередной мусор.
Перед окном стояла старая чершская стенка с тройным зеркалом, почерневшим с краев от времени, на котором с двух сторон висели вышиты платки с народными узорами. На нем - коробка с такими же старыми бигуди, которыми, разумеется, никто не пользовался. Видимо, чтобы вспоминать о чем-то. О лучших днях своей жизни, когда еще это приносило какую-то пользу, когда можно было думать о красоте. Легендарный тройной одеколон покоился рядом. Всегда под рукой, вечная защита от уховерток. Еще бабка раскладывала и развешивала там пучки трав, для которых не требовалось проветриваемое помещение. А оно было непроветриваемым и все пропахло старухой.
К бабке, как в какой-то глухой деревне, захаживали все престарелые соседи. Кому-то она давала эти самые пучки трав, наставляя их поджигать их от свечи, чтобы окуривать квартиру, - от нечисти, - кому-то она давала натирки и настои от всякой всячины. Варю иногда раздражало, что у них не квартира, а проходной двор. В самом деле, к врачу сходить нельзя, что ли? Но соседи между собой звали ее “знахаркой”. Видимо, видели в ней что-то, чего нет в обычном докторе. Да и в глухую деревню ехать не надо - удобно.
Что-то в этой картине не складывалось. Варе казалось, что не от чистого сердца она всем этим занималась.
А в углу комнаты, вечные и страшные, сидели два добермана, не отрывая глаз от Варвары. Их глаза пугали до чертиков - совсем как у бабки. Как будто она сама смотрела на нее через них. Иногда ей казалось, что псы закрывали и открывали глаза синхронно со старухой.
Глаза Пелагеи Федоровны были неестественно серыми, слишком светлыми и какими-то заплывшими, похожими на неспокойное пасмурное небо. Варя не помнила, видела ли она когда-нибудь эти же глаза, но наполненные цветом. Иногда ей казалось, что бабка давно ослепла. Но этого не могло быть. Ведь она видела, где что лежит. Или не она?..
- Уйду скоро, - говорила бабка, - ты сама учись. Основное знаешь - не даром столько лет тебя учила. Остальное, или что забудешь, найдешь в моих записях. Они теперь твои.
Пелагея Федоровна не выглядела больной. Ей не было плохо. Она просто в какой-то момент начала говорить, что ей “уже пора”.
“Что с нее взять, совсем уже кукуха поехала на старости лет” - думала Варя. Спорить она не пыталась.
- Сны запоминай. Мои к тебе приходить будут.
Про кого она говорила, Варя не знала. И не очень-то хотела.
- Только забери их у меня, - продолжала бабка, - а то хуже будет.
Хуже кому: Варе или ей? Это и правда походило на угрозу. Но Варя все еще отгоняла от себя эти мысли. Ничего ненормального. Ничего сверхъестественного. Седина в голову - бес в ребро, просто помутнение старческого разума. Надо будет позвонить родителям и сказать об этом. Они запишут ее к врачу, тот пропишет ей какие-нибудь таблетки, и все пройдет.
Абсолютно внезапно взгляд бабки сменился на безумный. Она потянулась к Варе обеими руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь. За Варю.
- Возьми! Забирай! - надрывно кричала она.
Псы рвали глотки, пока она пыталась что-то предпринять, но не трогались с места.
Варвара рефлекторно отшатнулась в сторону, не давая старухе и шанса прикоснуться. Но так и застыла у противоположной стены, испуганно смотря то на нее, то на собак. Морщинистое лицо тут же разгладилось, бабка уселась на кровати поудобнее, поправив одеяло как ни в чем не бывало. Собаки тоже успокоились.
- Чаю мне принеси еще. Мой остыл. Я уже не встану.
- Ты чего? Это что щас было?
- Чаю, говорю, налей. Худо мне стало.
Варя вышла из комнаты, услышав вслед тихое бормотание. Что-то вроде "и тебе худо будет". Ее передернуло, но она заставила себя успокоиться.
До вечера такого больше не повторялось. Потом они легли спать. На следующее утро бабка уже не проснулась.
Варя, уже сегодняшняя, громко сглотнула. Это воспоминание полностью оборвало ее связь с реальностью, и она не совсем понимала, сколько времени прошло. Но один из рабочих повернулся к ней и сказал:
- Принимайте работу.
Они все еще стояли в сторонке, на перекуре. Только теперь они уже докурили. Не могли сказать раньше, чтобы она не топталась тут почем зря?
Варя шагнула ближе, оглядела могилу со всех сторон и кивнула с таким видом, как будто что-то понимала. Да что там понимать! Ничего лишнего тут не закопаешь.
Работники ушли, сели в какую-то огромную машину, похожую на старый перекрашенный полицейский "бобик", и уехали, даже не удосужившись подбросить девушку. А идти не близко - минут пятнадцать, а то и больше. Кладбище большое. И только какой-то мужчина ходил вдоль участков и все поглядывал на нее.
Варе это не нравилось. Варю это не то чтобы пугало - ну, может, сторож ходит. Она его видела и в первый раз, когда приезжала сюда. Он ей запомнился, потому как был очень высоким, но при этом почти что горбатым, и у него не было левого глаза. Вернее, был, но это был протез. И очень жутко это выглядело, когда он смотрел, например, не прямо, а вбок, потому что Варя такого вживую еще не видела. Косоглазие она видела - у соседской бабульки. Но это было другое. Сразу было понятно, что это именно протез. Что-то неживое.
Мужчина приближался к ней. Варя хотела было идти, но куда идти? Только в его сторону, и не встретиться с ним было никак нельзя. Поэтому она ждала, неловко отворачиваясь и делая вид, что оглядывает могилу. Будто ей есть чем заняться.
Когда он наконец миновал последнюю дорожку перед нужной, он замедлился, видимо, думая, что сказать. Варя же теперь повернулась и уставилась на него. Делать вид, что она его не замечает, было уже бессмысленно.
Мужчина поздоровался, расплываясь в улыбке. Наверное, он и сам не осознал эту улыбку, потому что глаза у него были грустные. Ну, вернее, глаз. Варя только кивнула в ответ.
- Меня Иннокентий зовут. Я местный сторож, - представился он.
"Ну и зачем мне эта информация?" - подумала Варя, - "хотя такому персонажу это имя подходит. Будь горбун не из Нотр-Дама, а из Храма Христа Спасителя, его точно бы звали именно так!"
Причем здесь церковь, когда они были на кладбище, Варя не задумалась, и улыбнулась одними уголками губ своей шутке. Так, чтобы мужчина этого не заметил.
- Вы что-то хотели?
- Да я узнать хотел… Вы кого хоронили?
Варю смутило, что он спросил прямо в лоб, без всяких соболезнований. Как-то неправильно. И еще ее смущало, что ей сейчас придется сказать "бабушку", потому что "бабка" прозвучало бы грубо и небрежно для ушей остальных, нормальных людей, у которых были "бабушки" и "бабули". Но Иннокентий глянул на надгробный камень и понимающе кивнул:
- А… Бабушку, значит. Соболезную. Я вот недавно родителей похоронил. А бабушек с дедушками уже давным-давно…
Иннокентий задумался, возводя глаза к серому, темнеющему небу. Дождь уже еле моросил. Видимо, он понял, что девушке эта информация ни к чему, и виновато продолжил:
- А ваши родители где? Я тут никого больше не видел.
- Дома сидят.
- А что, болеют?.. - Иннокентий удивленно распахнул глаза.
Варя замешкалась. Еще более грубым и небрежным, чем слово "бабка", было то, что ее родители, а в частности мать, - дочь Пелагеи Федоровны, - даже не изъявили желания прийти на похороны. Они были совершенно здоровы, и так же совершенно спокойны, когда Варя им сообщила, что бабка не проснулась. Мать сказала ей взять все на себя. И тут пряталась еще одна загвоздка - Варе нет восемнадцати, а ей подписывать всякие бумажки. Там ведь наверняка понадобится паспорт. Но ведь мать не поедет в такую даль, когда ей дадут от ворот поворот!
Варю вернул в реальность щелчок зажигалки. Иннокентий закурил.
- Можно и мне? Пожалуйста, - попросила Варя, надеясь, что он не поймет, сколько ей лет и не скажет, что ей еще рожать.
- Отчего же нельзя… В такие моменты самое оно, - и протянул ей пачку "бонда" с зажигалкой.
Варя обрадовалась, что он, как остальные мужчины, не пытался держать зажигалку у ее носа, чтобы помочь ей. Сигарету поджечь - не великого ума дело, и она склонялась к мнению, что таким образом они проявляют свое внимание к ее персоне. Иногда совсем не как к личности - зависело от степени интеллигентности.
- Спасибо, - сдержанно сказала она после первой затяжки, - родителям не до того. Много работы, наверное.
- Я, конечно, не хочу осуждать ваших родителей… но осуждаю.
- Я тоже.
- Как можно к своей матери не приехать на похороны… не понимаю.
- Да, я тоже не понимаю.
- Это какая же у них работа - мир спасают, что ли?
- Вот-вот.
- На удаленке своей сидят, неужели нельзя выкроить хотя бы денек? Это же кровь твоя… - с сожалением продолжал Иннокентий.
Варе почему-то на секунду показалось удивительным, что Иннокентий знает слово "удаленка". Он ей сейчас казался таким отрешенным от мира, на этом безлюдном кладбище, что она воспринимала его как человека, который никогда не возвращался в шумную реальность Москвы, а может, никогда там и не был. Может быть, даже испокон веков был здесь. Откололся от могильного камня, стал человеком, а затем сторожем.
А потом Варя вспомнила, что у него когда-то были родители, дедушки и бабушки. Наверное, у него есть жена. И, может быть, даже дети. А даже если и нет, то он каждый день, - или каждую неделю, месяц или несколько, если он работает на вахте, - возвращается куда-то домой.
Иннокентий продолжал сокрушаться, как будто это была его бабушка. Варя даже позавидовала тому, что, наверное, с его предками у него были очень теплые отношения.
- Что-то я совсем… разволновался. Извините. Просто грустно это, - и он окинул взглядом дорожку, где под землей покоились такие же никому не нужные старики, - надеюсь, они еще придут. Нельзя свои корни забывать, я считаю.
- Все в порядке. Я тоже так думаю.
Неважно, думала она так или нет. Варе стало жалко Иннокентия, который пришел пожалеть ее. Затушив бычок о подошву ботинка, она не выбросила его, предположив, что, возможно, сторож выполняет еще и обязанности дворника.
Не напрасно - тлеющий окурок сторож тоже оставил в руке.
- Я вас проводить не смогу, мне тут сделать еще по мелочи надо. Оградки посмотреть, может починить что надо. Потом за косой схожу. А то у соседей заросло все. Ну или завтра уже.
Варя не хотела, чтобы он ее провожал. Но удивилась, что ему не все равно. Обычно ведь всем этим занимаются родственники умерших: делают сами или кого-то нанимают.
- Ну… давайте я ваш бычок выброшу, как мусорку увижу.
- Давайте. А то мусорить-то на могилах не дело, а в карман как-то… не очень.
Он передал ей уже потухший окурок.
- А вас как зовут?
- Варвара.
- Спасибо, Варвара!
И Варя, смущенная необычным знакомством, молча двинулась назад.
Удостоверившись, что Иннокентий за ней больше не наблюдает, она свернула к одной из дорожек, где заметила куст шиповника, рядом с которым, к тому же, располагалась валериана. Варя вздохнула. Она не планировала ничего собирать, но где еще она сейчас сможет такое найти? Опять ехать на окраины города? Ну уж нет. А у бабки, если и оставалось в запасах, то точно не в больших количествах, и, скорее всего, очень старое.
Вообще-то собирать что-то с могил - очень плохая примета. Вернее не примета, а поверье. Якобы покойников к себе забираешь или что-то в таком духе. Варя не помнила. Варе было все равно: она уже выдергивала валерьянку и с корнями кидала в шоппер. Шиповник она поместила сверху, чтобы не помялся. Грязно, но ладно! И так сойдет.
Добравшись до главного офиса, она с облегчением поняла, что он еще не закрыт, и что перед ней небольшая очередь - ее все еще напрягало, что у нее могут попросить паспорт. Нужно было продумать, как действовать в случае чего. Хотя какие тут проблемы могут быть… бабку уже закопали, а заплатила она за это еще в первый раз, когда была здесь. Но на всякий случай.
С оплатой, в общем-то, тоже странно вышло. Бабка перед смертью оставила ей конверт ровно с той суммой, что Варе озвучили здесь. Но, наверное, она могла позвонить и узнать, сколько это стоит заранее.
Варя плюхнулась на странный кожаный диван, по ощущениям больше напоминавший странное желе - она провалилась.
В помещении было тепло и светло, и Варвара наконец позволила себе впервые за вечер съежиться от того, насколько промокла.
Лампы на потолке, совсем как в школе, неприятно резали глаз. Поэтому Варя не нашла решения лучше, чем просто их закрыть. Она настолько утопала в диване, что держать шею вертикально и смотреть куда-то еще было трудно.
Постепенно согреваясь и слушая неразборчивое бормотание за стеклянными дверями, она стала проваливаться в сон.
Раз голова собаки, два голова собаки…
- Опять доберманы, - цыкнув, бормотала Варя себе под нос.
Перед глазами разворачивалась странная картина: какие-то люди, много людей, и все разные. Они кого-то искали. Может, они ищут ее? Но ведь она стоит прямо здесь, перед ними. Или под ними - будто она совсем крохотная и наблюдает, сидя в траве. Как кузнечик, которого вот-вот задавят. Но кузнечики не испытывают эмоций, а вот ей было страшно, будто это не было сном.
Некоторые люди оборачивались собаками и принимались искать запах. Они медленно приближались к ней, но их как будто постоянно что-то сбивало со следа. Другие запахи. Другие люди. Варя знала, что она не одна, но никого больше не видела. Знала она и то, что целью непременно является она. И вместе с тем не могла пошевелиться, чтобы сбежать. Ей оставалось только надеяться, что они потеряют к ней интерес.
- Девушка! Заходите, свободно! - женский голос выдернул Варю из тревожного забытья.
Она тут же вскочила на ноги, направляясь к кабинету. Заснуть не входило в ее планы. Она все еще не знала, что говорить.
- Так, я вас помню. Вы бабушку хоронили сегодня, - сказала женщина невнятного возраста, не отрываясь от бумаг, - напомните только, как звали умершую.
Варя удивилась, что ее запомнили, но ответила:
- Тихонова Пелагея Федоровна.
- Ага. Так. Ну подпишите здесь и здесь, - женщина протянула бумаги, указывая пальцем, где нужно расписаться, - что Пелагею Федоровну похоронили, что вы это видели, и вас все устроило.
- В общем, что похоронили точно ее, - резюмировала Варя, пробегаясь глазами по документу.
- В общем, да.
Женщину не смутил вопрос. Для нее вся эта ситуация была обыденностью. Варя расписалась везде, где было нужно, и мысленно поблагодарила всех богов, что в обязанности сотрудницы не входит эмоциональное обслуживание в виде выдавленных соболезнований.
- Больше ничего не нужно?
- Нет. Вы все оплатили. Можете идти. Всего доброго.
- До свидания.
Варя удивилась тому, как легко и быстро все прошло. И паспорта не спросили. Это хорошо. Может, мать знала об этом? Но даже если и знала, не слишком ли взваливать все это на дочь? Ладно, может быть, она с ней поговорит насчет этого. Потом. Сейчас нужно посмотреть, когда придет автобус и идти на остановку.
Там, возле остановки, еще только собирались уходить несколько продавщиц из палаток с разноцветными пластмассовыми венками. Варя помнила, как в прошлый раз, днем, они надрывным голосом, словно плакальщицы, советовали почтить память усопших этой безвкусицей. Теперь они переговаривались между собой, смеялись. Варе все еще было странно, это продолжало ломать ее представление о кладбище, как о тихом месте, где принято исключительно скорбить и проявлять уважение. Она сегодня вообще целый день играла в “найди отличия” с собственными представлениями о жизни в целом.
Напротив остановки все так же чернел лес. Варе казалось, что он какой-то неживой. Ненастоящий и бездушный. Не как в глухих деревнях, которые окружены деревьями со всех сторон.
Варя пригляделась к дороге, которая сворачивала за деревья. Виднелся свет автобусных фар.
