Дверь в палату закрылась и следователь остался один. Какое-то время он вертел ещё машинально черно-белую чуть помятую фотокарточку в руке, с которой на него, как теперь казалось, с укором смотрели глаза его супруги и сына - пятнадцатилетнего юноши, который гордился своим отцом и желал пойти по его стопам, служить в правоохранительных органах.
Илья Сидорович задумался: а кто, собственно, знает, чем ему приходилось заниматься всеми этими лунными ночами?.. Кто в курсе? Кто сможет доказать? Мальчишка-юнец, вообразивший себя нелюдем? Ну что все эти люди смогут ему предъявить, в конце концов, в зале суда? Начнут уверять судью, что он оборотень? Где отпечатки, где доказательства? Вот в него-то как раз стреляли, и это - неоспоримый факт. А то, что у него клыки острее, чем обычно, или волосы на лице растут чрезмерно - ну это смех, ей Богу, а не доказательства! Ну завоет ещё раз этот сопляк в зале суда, ну надо как-то быть к этому готовым, взять себя в руки и рассмеяться в ответ, показав судье всю смехотворность обвинений и доказательной базы.
И впрямь: чего это он испугался? Какой здравомыслящий человек поверит в существование оборотней? Где прямые улики? Кто видел, как он убивал? Все, кто видели, давно съедены, или в лесу гниют, или разделаны на столе у патологоанатома. Во как!
И тут пришли на ум следователю все его дела, что он творил в лесах ночами, окружённый стаей таких же чёрных существ со смеющимися и горящими каким-то яростно-жадным, похотливым огнём глазами... Они визжали и метались вокруг него, одобряя и подстрекая, а он зверствовал от всей души, понимая, что покров ночи несёт вседозволенность, а уж заметать следы он точно умеет... Ни одна ищейка не докопается...
Вспомнилась ему девушка, которая добиралась до соседнего села вечером пешком, сойдя с попутки. Как караулили её и дали убежать, а потом ловили в лесу под общий хохот и улюлюканье. Ночь была мокра и черна, и словно сама ночь звала его совершить все эти злодеяния. Он настиг её, вспорол жилы и пил, наслаждаясь, молодую горячую кровь... Как прав был малец: не откажешься от неё...
А поутру нашёл у себя в кармане чёрного плаща нежно-голубую косынку этой девушки, пропитанную ароматом таких же нежных духов и каплями запекшийся бордовой крови... Как он объяснил тогда себе эту находку? Да никак! Рассеянностью и невнимательностью, прихватил да запихнул чужой платок к себе в карман.
Вспомнил, как преследовали по полю семейную пару на телеге. Ох баба визжала! Мужик-то её только озирался молча с перепуганным лицом, блестя белками глаз, да коней стегал нещадно... Но ему это не помогло: перевернули телегу, кони вскочили и ускакали , волоча за собой хомут да оглобли, а мужика схватили за грудки дублёнки и поволокли в лес, как он ни вырывался и ни кричал. Бабу не тронули: её накрыло перевернувшейся телегой и она так и лежала под ней, потеряв сознание.
Не помнит следователь, что было дальше. Как-то куражились там ещё после над мужиком на поляне, но ему уже было не до этого: он обсуждал с двумя другими огромными, пришлыми из дальних лесов, оборотнями, что нужно сделать, чтоб окончательно захватить власть в деревне. Те предлагали хитростью и обманом переманить на свою сторону участкового и председателя, следователь же хотел действовать более радикально и прямолинейно: устранить их, что было быстрее и проще. Пришлые оборотни смялись, когда он это говорил, радостно кивали, хлопали его по плечу и соглашались: надо будет - помогут. Устранить участкового намечалось через три дня и надо же такому случиться, что вызволяя Аиду, он сам был изрешечён пулями...
Тут дверь в палату открылась и в проёме её как раз стоял тот самый участковый...
Он держал в руках фуражку и пристально, чуть прищурясь, смотрел на Илью Сидоровича. Немного помедлив, как будто в нерешительности, переступил порог и зашёл в палату, встав перед пациентом. Илья Сидорович сделал вид, что он очень плох, и старался не смотреть в глаза посетителю.
-Здорово, Сидорович!
-Здорово... - нетвёрдо ответил пациент со страдающей гримасой на лице.
-Это как это ты сюда попал? - пытал участковый, и следователь заметил, что в его голосе вместо уважения и сочувствия присутствовали насмешливые нотки.
-Да вот... Угораздило... Прогуливался ночью, а ваши давай стрелять... Представляешь, Ульянович?...
Участковый молчал, продолжая недоверчиво рассматривать лежащего и пытающегося вызвать к себе жалость пациента. Потом вдруг сказал:
-А чего же это ты по ночам в лесах шатаешься?
-А чего, нельзя, что ли? Это в людей стрелять нельзя, а по лесу гулять никто не запрещал...
Ульянович въедливо смотрел в глаза следователю с недоверием, граничащим с ненавистью:
-А Марфу-то кто убил? Стёкла-то все на улице были, значит не с улицы кто-то в кабинет через окно прыгнул, а из кабинета наружу... Следов чужих за окном не было, только твои да наши... И недалеко мы отошли, но никого, убегающего от вас не видели... Только ты, да она... Это как?
Следователь понял, к чему участковый клонит, и решил перевести в шутку:
-Ну вот... То у вас, куда ни глянь, оборотни одни виноваты, то никого не видели... Я, вообще-то, был прислан сюда расследование это вести, и старше тебя по званию, а ты меня что, подозревать вздумал? - решил он надавить на подчинённого напоследок.
-Я не подозревать, я факты говорю. И под ногтями у вас, когда вас вчера в больницу доставили, кровь была. И мы ещё проверим, ваша ли это кровь... - строго, официально и с неприязнью стал говорить Ефим Ульянович, - И часть пуль, что извлекли из вас, принадлежала Демьяну, а значит вы там были, и он стрелял в вас, но сам - мёртвый, растерзан, а вы - живёхенький, и ничего не помните, по лесу, вишь ли, гуляли... Это мы ещё проверим, где вы гуляли и чем вы занимались... - пригрозил Ульянович следователю, выходя из палаты.
К больнице съезжались какие-то машины, было слышно оживление, голоса, хлопанье дверьми. Илья Сидорович понял, что люди много чего подозревают, и выйти из этой истории, как гусь из воды, у него не получится... А если учесть, что в его комнате, возможно, уже идёт обыск, а там поджаренная на костре человеческая лопатка, платок в крови той девчонки, и ещё много чего - доказательная база у его оппонентов уже не выглядела такой смехотворной...
Илья Сидорович представил себя в зале суда... Вот он, следователь по особо-важным делам, уважаемый человек, имеющий много благодарностей от начальства, признание и авторитет среди коллег и подчинённых, стоит и оправдывается, выкручивается, всеми правдами и неправдами доказывает свою невиновность...
Но самое главное даже не это... Как теперь работать? Как работать, когда ты сам знаешь про себя такое? Как с этим жить, смотреть в лица коллег, подозреваемых, жертв, в зеркало, в конце концов?
Он снова взял в руки помятую чёрно-белую фотографию, с которой на него прямым честным взглядом смотрели жена и сын. Как жить? Как с этим жить? Нет, не выкрутиться ему...
Как кстати оказался под рукой услужливо принесённый ему мальцом пиджачок, где Илья Сидорович всегда носил табельное оружие... Он направил ствол себе в рот, подумал: "Так лучше", и нажал на курок...
Когда Мирослав вбежал в приёмный покой, мимо него мужики кого-то проносили в забрызганной кровью простыне, жутко матюкаясь. Он поднялся на второй этаж, зашёл в палату, но там мыла пол санитарка, так же охая и причитая. Все вокруг бегали и суетились. Мирослав увидел своего отца, который быстро куда-то шёл, и закричал:
-Папа, а где тот дяденька, что лежал в этой палате?
Отец обернулся и остановился, дожидаясь, когда сын подойдёт.
-Папа, где он? Куда он ушёл?
Отец молчал, не зная, что сказать.
-Он умер? Я знаю, что он умер! Я чувствую! Он умер?
Глеб Никифорович кивнул головой и хотел успокоить Мирослава, но тот побледнел, отпрянул и бросился бежать. Больше его никто не видел.
