Итак, вслед за Ипсиланти в Грецию прибыло множество греков из Европы, каждый из которых был окружен группой последователей и каждый ожидал, что по прибытии ему будет предоставлена какая-нибудь денежная и высокая должность. Многие из них до этого служили в европейских армиях или на госслужбе, и их представления о будущей Греции, которой они мечтали, были в основном одинаковыми. В их планы входило создание национальной армии по европейскому образцу, и некоторые из них наняли для сопровождения европейских офицеров. Говорят, что один из таких греков привез тридцать немецких офицеров. Однако часть греков, прибывших из Европы, увидев реальное положение дел, просто плюнули, развернулись и уплыли обратно в Европу, оставшиеся же примкнули к Ипсиланти.
Самым важным из новоприбывших был Александр Маврокордато из знатного константинопольского греческого рода, а род его в прошлом веке был поставщиком высоких чиновников для турок в качестве губернаторов Дунайских княжеств. Маврокордато был человеком культурным, насквозь европеизированным, свободно говорившим на нескольких языках, другом Байрона и Шелли. В отличие от Ипсиланти, который всегда носил униформу полка и имел безошибочно узнаваемый военный вид, Маврокордато обычно носил европейский сюртук. Он был маленького роста, склонен к полноте и носил очки. Он выглядел как госслужащий или мелкий политик из небольших европейских государств. Многие европейцы тянулись к нему и смотрели на него как на пример грека, который, скорее всего, приведет всех к возрождению страны. Маврокордато зафрахтовал корабль в начале революции и отплыл из Марселя с большой группой греков, несколькими европейскими офицерами и запасом оружия.
Тут надо сказать следующее.
В 1821 г. европейская система, сложившаяся после окончательного поражения Наполеона, только на первый вид выглядела строго и внушительно в реальности же равновесие было шатким. Хотя силы, высвобожденные Французской революцией, были сокрушены, а возрожденная Европа имела внешнее сходство с Европой 1789 года, идеи, приведшие к Французской революции, не могли быть искоренены из умов людей просто победой над революцией и Наполеоном. К тому же эта послевоенная Европа не дала того общества, за которое боролись народы, по крайней мере так это воспринимали все лои общества во всех странах, включая сюда и Россию. Реставрация оказывалась не просто возвращением старых монархов, а возвращением и старой системой гнета дворянства и церкви. Большим слоям населения во Франции, Испании, Германии и Италии уже довольно сильно понравилось их первое знакомство с либеральными институтами, с которыми они столкнулись во время войны или где-либо еще. Новое поколение сформировало преувеличенное представление о преимуществах «кодекса Наполеона», через которые можно было бы (по их мнению) ожидать и изменений в политической системе. «Свобода» была опьяняющим и все еще новым понятием, охватывающим как национальную независимость, так и свободу личности. Либералы всей Европы с завистью смотрели на английскую парламентскую систему правления (хотя в это время многие гарантии английской личной свободы находились в подвешенном состоянии), и возлагали свои надежды на провозглашение своих конституций. «Конституция» стала лозунгом и объединяющим лозунгом для всех либералов Европы.
В свою очередь восстановленные правительства Европы, сознавая, что они правят не по общему согласию, а за счет штыков России и стран-победительниц, были склонны прибегать к репрессивным мерам, чтобы держать своих подданных в узде. Свобода казалась эвфемизмом революции, и правящие элите времен реставрации боялись и ненавидели революцию, как вирус, как болезнь, которая не признает национальных границ. Были предприняты попытки связать пять великих держав — Великобританию, Францию, Австрию, Пруссию и Россию — соглашением о помощи друг другу в подавлении революций в своих владениях и в других частях Европы. Великобритания отказалась, и Франция не проявила энтузиазма, но трое других были полны решимости проводить свою политику в жизнь.
К 1821 году казалось, что эта политика потерпела неудачу. В начале 1820 г. в Испании была провозглашена военная революция в пользу «Конституции», за которой вскоре последовало аналогичное движение в Португалии. Затем в июле вспыхнула революция в Неаполитанском королевстве, а в марте 1821 г. она распространилась на Пьемонт. Сепаратистское движение вспыхнуло и на Сицилии. Известие о греческой революции, появившееся вскоре после этого, казалось, указывало на то, что вся политическая система Венского конгресса находится в опасности. Правительства Европы чувствовали себя обязанными рассматривать все эти революции как примеры одного и того же явления. Были, правда, внешние сходства. Все они были спровоцированы тайными обществами, обычно объединяемыми карбонариями и масонами, и Фелики Этерия использовало примерно одни и те же методы для разработки и реализации своих планов. Все провозгласили своей целью Свободу. Все они были с энтузиазмом встречены в Северной Европе политическими противниками правительств. В глазах абсолютных монархов Австрии, России и Пруссии все это было восстанием неблагодарных подданных против своих законных государей.
Пока европейские греки и безработные офицеры пытались уехать в Грецию, революции в Италии внезапно потерпели крах. При приближении австрийской армии итальянские революционеры потеряли самообладание и почти без боя рассеялись. Восстания в пользу конституции в Неаполе и Пьемонте, а также сепаратистское восстание на Сицилии были быстро подавлены. По всей Италии преобладала политика Меттерниха. Все эти движения были в основном восстаниями военных, а не народными или националистическими восстаниями. Когда прибыли австрийцы, были отданы приказы о казнях, тюремных заключениях и чистках. Сотни мужчин, примкнувших к революции, были вынуждены немедленно покинуть Италию, спасаясь от репрессий. Внезапно другой большой группе военных пришлось искать средства к существованию. Немногие, включая лидера неаполитанских революционеров генерала Пепе, отправились в Испанию, где конституционное правительство все еще находилось у власти, но большинство отправилось в первую очередь во Францию или Англию. Некоторые считали, что они могут каким-то образом продолжить борьбу в Греции.
Хотя греческая революция была на самом деле совершенно отличной от других европейских революций, и она вообще не была про либерализм, и свободу, равенство, братство, по иронии судьбы политика держав помогла сделать связь ее с другими революциями более тесной. По мере того, как одна за другой подавлялись революции в Италии и на Пиренейском полуострове, и по мере того, как монархи в других местах постепенно зачищали свои общества от людей, которых они считали нежелательными гражданами, возникал растущий корпус недовольных. Ни одному правительству не нужны были потенциальные революционеры в пределах его собственных границ; поэтому политических беженцев постоянно перемещали, как цыганский табор, за которых никто не хотел нести ответственность. Мест для убежища для этих людей по Европе становилось все меньше. Даже Швейцария, традиционное убежище для политических беженцев, оказалась для них закрыта из-за давления на швейцарские власти послов держав России, Австрии и Пруссии. Беженцев подталкивали обстоятельства к переезду дальше — в Англию, в США, в Южную Америку, в Египет, а затем в Грецию. С каждым поворотом их положение становилось все более отчаянным, а средства для заработка все более ограниченными. По мере того, как их число росло, сочувствие и практическое милосердие, с которыми их встречали поначалу, становились все меньше и меньше.
Шли годы, и все больше и больше добровольцев, пришедших сражаться за дело Греции, были людьми именно из этой категории, категории отщепенцев и беженцев. Это не означает, что на многих из них не влияли филэллинские мотивы, искренняя вера в правильность и благость греческого дела и чувство самопожертвования, но для большинства добровольцев, прибывших в Грецию в 1821 г., филэллинские настроения был лишь одним из факторов, повлиявших на их решение. Грубо говоря, революции плодили революции, и революционеры, узнав о новой революции, бежали к ней, поскольку надеялись там получить признание, состояние и реализацию своих политических взглядов.
Как пример. В полку Балесте служил француз Персат, опальный бонапартистский офицер. Он принимал участие в заговоре с целью спасти Наполеона с острова Святой Елены; он сражался с Боливаром в Южной Америке; по возвращении во Францию он присоединился к другому бонапартистскому заговору, но был вынужден бежать; он боролся за конституционалистов в Неаполе против австрийцев; сбежал из тюрьмы, убив своих охранников.
Второй пример. Хамфрис, 17-летний молодой английский офицер, окончил военную академию в 1817 году, но не смог получить назначение в британскую армию. Он отправился в Неаполь с намерением сражаться за конституционалистов, но прибыл, когда было уже слишком поздно. Прочитав в газетах, что греки, похоже, решили в свою очередь почувствовать воздух свободы, он поспешил в Грецию, полагая, что вот-вот вкусит реальность фантазий, которые он приобрел, читая Байрона.
И так далее, и так далее, и так далее.
