КНИГА 3. ЗИМА
Часть 3. Февраль-12
- Как она успевает? - сказала Руслана. - Она же при мне эту Софию обмеряла недели две назад. От вожатой не выходит со всеми этими мероприятиями, что прошли, на всех сборах побывала, свои уроки надо учить, у брата проверить - и такое! Ладно бы только для куклы связала - но она же еще и для Иринки!
- Действительно, Марья-искусница, - с легкой завистью добавила Надя. - Цветочки крючком? - она поднесла одно из платьиц ближе к глазам, рассматривая вязку.
- А я все никак белому коту штаны не дошью, - виновато сказала Катя Пономарева. - То есть я-то их сшила, осталось только петли на лямках обметать и пуговицы пришить, а у меня все руки не доходят - то химию надо учить, то по немецкому текст перевести...
- Лариска, ты прямо - как татаро-монгольское иго: всю школу данью обложила! - смеясь, крикнул со своего места Рогозин.
- Вить, между прочим, никто никого не заставляет, - откликнулась Лариса.
- Да знаю...
Вот это новость: Лариса и Витька обменялись репликами вполне мирно, друг друга назвали по имени - даже не по фамилии, не говоря уже о каком-то прозвище. И Витька в курсе всего того, что делают девчонки, и что инициатива исходит от Лариски. Марина, сидящая впереди Наташи и Ларисы, медленно обернулась, посмотрела на Ларису так, будто не узнавала, перевела взгляд на Наташу, та скорчила презрительную гримасу - мол, нашла Третьякова себе новую компанию, только надолго ли? Лариса, не заметив этих переглядок, аккуратно сворачивала Динин подарок.
- А ты заметила, что для Иринки - панамка, а для Софии - шляпа? - Руслана со смехом подала Ларисе головные уборы, которые все еще были у нее в руках. - Там в край полей проволочка вставлена - чтобы жестче были. Это потом расправить можно будет.
Та посмотрела внимательнее и улыбнулась.
- Ну, конечно - София же дама!
Она положила панамку и шляпку к платьям и снова завернула все в газету.
- А что там у них за София? - поинтересовалась Марина.
- Кукла. Очень большая - почти с Иринку ростом, - сказала Лариса. - Дина обмеряла куклу - вроде платье будет только для нее, а сама на глазок и для Иринки связала - она же не намного больше. Вот сюрприз будет!
- А чего она все это тебе принесла, а не Сафьянникову? - недовольным тоном спросила Наташа.
- Он же парень - он сразу от наших тряпок отмежевался, - засмеялась Лариса. - Ой, ну, какая Диночка молодец!
Разговор прервал звонок. Девчонки разошлись по местам, все еще, однако, продолжая делиться впечатлениями. Наташа посмотрела на Марину, которая все еще сидела вполоборота - словно ждала каких-то слов... Каких? От кого? Лариска и Ирка стали какими-то чужими, а Наташе сказать было нечего... хотя...
- Марин, не поможешь мне с алгеброй? - просительно проговорила она. - Ларисе ведь теперь некогда - в шефы записалась.
Лариса на выпад никак не отреагировала.
- Конечно, Наташ! - ответила Марина, поднимаясь, потому что в класс входила учительница географии, и, обернувшись на миг, торопливо шепнула: - После урока поговорим.
***
- Папа, заберите меня отсюда! – потребовал Алим.
- Рано еще, - виновато проговорил Николай Андреевич. - Врач мне только что... э-э... много чего рассказал. Я бы и сам хотел тебя домой забрать - в качестве подарка к Восьмому маме с Галей. Но пока - нет. Потерпи еще немного. Дней десять, как врач сказал, минимум - и про выписку, мол, даже не вспоминайте.
Алим мрачно смотрел на отца. Февраль закончился - сегодня последний день. Сколько можно? Как в тюрьме! На лестницу не смей выходить, а в палату никого, кроме родителей и сестры, не пускают. Даже поговорить уже не с кем. Прежние соседи по палате, выздоровев, по одному уходили. Первым выписался добродушный пенсионер дядя Ваня – вполне закономерно, он и попал в больницу раньше их всех. А на его место положили крайне нудного, въедливого, всем на свете недовольного гражданина, чьи профессия и должность с первых дней его пребывания в больнице оставались тайной – ни к одному из парней он лично не обращался (да и они к нему тоже), просто ворчал в пространство, давая им понять, что он очень сомневается, сможет ли выздороветь среди этого сборища трепачей, в которых нет ни малейшего сочувствия к чужим страданиям, и невнимательного к больным, крайне неопытного персонала (под «крайне неопытным персоналом, невнимательным к больным» подразумевались «близнецы-отравители», которые подружились с молодыми пациентами и в редкую свободную минутку забегали к ним поболтать). Пять дней назад выписали Сергея. Он взял с Алима и Романа твердое обещание зайти к нему в гости (хоть в милицию, если дома не застанут!) и полушутя-полусерьезно сказал, что, когда у людей совесть чиста, им не страшно даже в милиции побывать. На месте Сергея теперь лежал старый-престарый дедушка, у которого, кажется, и охнуть-то лишний раз сил не было. Старичок был настолько слабым, больным, что отлично спевшиеся за время знакомства Ромка и Алим считали просто неприличным зубоскалить в его присутствии, и эти пять дней прошли в гнетущем молчании. А вчера и Роман покинул больницу. Побросав в большую сумку учебники, тетрадки, бритву, мыльницу и зубную щетку, он на прощанье посидел возле расстроенного мальчика, попытался подбодрить его, тоже пригласил в гости (благо, университетские общежития находятся недалеко от восемьдесят третьей школы), когда Алим выздоровеет. На это Алим невесело заметил, что он, конечно, обязательно зайдет, но не исключено, что Ромка еще до его выздоровления свалится с карниза – и даже не с четвертого, а с пятого этажа. После Ромкиного ухода он расстроился окончательно, даже сообщение о том, что пришла Таня, мало обрадовало его. Тем более они стали свидетелями неприглядной сцены. Едва Алим вышел на лестничную площадку и поздоровался с девочкой, как в отделении реанимации послышался крик и плач. Таня испуганно оглянулась. Из двери, ведущей в соседнее отделение, выбежала плачущая девушка в белом халатике, больше похожем на выпускное бальное платье, и белой пилотке, слегка съехавшей набекрень.
- Господи, что же мне делать! Он же умирает! – Светочка, не поздоровавшись с Алимом, проскочила мимо и побежала вниз по лестнице, причитая: - Ну, почему старый человек никому не нужен? Ну, что это за врач? Человек умирает, а он на совещании. Зады скоро опухнут от этих совещаний! Какие совещания, если кто-то умирает?
- Что там у вас опять? – спросила тетя Поля, санитарка из терапевтического отделения у такой же пожилой женщины, вышедшей из коридора реанимационного.
- Да дед умирает, - пренебрежительно сказала та. – Сто лет в субботу – можно бы уже и не ренимировать. Ну, а Светка – она ж у нас над всеми так плачет! Знаешь же, как ее прозвали? «Птичку-Жалко». А врач на совещании у главного. Она позвонила, попросила его прийти. А его нет. Вот она сама побежала. Сейчас пинками пригонит!..
- А что – если сто лет, так и лечить не надо? – спросил Алим.
- Ктой-то там?.. А, ты! Еще тут? Ну-ну… - так же пренебрежительно проговорила санитарка из реанимации.
- В палату, живо! – приказала тетя Поля. – Потом дружить будешь! Когда выпишут! Жених… Ветром качает – а туда же!..
Таня осторожно сжала руку товарища, без слов прося помолчать, не связываться со старухами. И Алим промолчал: бесполезно что-то говорить, тут свой распорядок. Мысленно пожалел славную Светочку, над которой смеялись в отделении.
- Она и надо мной так же плакала, - тихо сказал он Тане. – А над ней так же смеялись.
Больше они ничего друг другу не сказали, молча постояли несколько минут, и распрощались – все равно под любопытными взглядами бабок не поговоришь…
К вечеру снова поднялась температура, с удвоенной скоростью запрыгали, замельтешили перед глазами разноцветные точки, и Алим со страхом ждал, что они вот-вот соберутся в темный невесомый балахон. Страшная фигура будет стоять рядом – и что ему тогда делать? Голова кружится, куда-то из палаты идти – сил нет… И надежных людей, которые могли бы помочь, как уже было однажды, теперь в палате тоже нет... Правда, в восемь вечера к небольшому облегчению Алима появился один из «близнецов-отравителей», но Алим-то у него не один, терапевтическое отделение — самое большое в больнице, да еще в связи с временем года («сезоном», так сказать) переполнено — дальше некуда, так что и кроме Алима найдутся те, кому стало хуже... и, может, у них положение будет серьезнее. А у него что? Точки в глазах бегают, голова кружится... ну, температура поднялась... так, средне - не сорок с лишним градусов... как-то даже неловко на такое жаловаться, а уж про то, как он боится, что по палате будет смерть расхаживать и что она уже однажды здесь появлялась, вынырнув из воды, лучше вообще молчать - иначе, как в старину выражались, «свезут в лечебницу» - другую, естественно. Тем не менее, вопреки мнению нудного гражданина о «крайне неопытном персонале, невнимательном к больным», обеспокоенный Павел, дежуривший ночью, поминутно приходил к Алиму (что-то ему очень не понравилось в состоянии мальчишки, который не так уж давно перенес клиническую смерть), и от сочувствия и заботы молодого медика Алима прорвало: чуть не плача, он принялся не особенно вразумительно жаловаться на все сразу, даже на то, что к больнице не имело никакого отношения. Паша терпеливо слушал, а потом начал успокаивать. Шептались они долго, чем сильно разгневали въедливого гражданина, который утром во время обхода сообщил врачу, что очень плохо спит по ночам - обстановка, мол, полноценному отдыху не способствует, и при этом выразительно смотрел на Алима: не устыдится ли бессердечный мальчишка, без зазрения совести нарушавший покой больного человека?.. Теперь этот гражданин с интересом прислушивался к разговору отца и сына и счел своим долгом вмешаться.
- До чего же у вас парень капризный! – сказал он. – Всю ночь фельдшеру жаловался. Все ему не так, не этак…
- Это от вашего вида! – взвился Алим. – Даже последние мухи с тоски передохли, на вас глядючи, а я все-таки человек!
- Алик, что с тобой?! – Николай Андреевич обомлел: никогда сын так не разговаривал с взрослыми.
- Наверное, драли вы его мало, - высказал предположение сосед. – Вот и вырос такой… Они все сейчас…
- Вас, наверное, совсем не драли! – огрызнулся Алим. – А жаль! Иначе вы знали бы, что в чужие разговоры не вмешиваются!
- Алька!.. – укоризненно сказал отец.
- Извини, - пробормотал Алим. – Нервы ни к черту после всего…
В палату неслышно вошел Петр-«отравитель», сменивший дежурившего ночью брата, начал устанавливать возле кровати старика штатив для капельницы.
- Не знаешь, когда его выпишут? – спросил Николай Андреевич, кивнув на сына.
Фельдшер пожал плечами:
- Не знаю. Когда температура нормальная будет несколько дней подряд… причем, весь день, с утра и до вечера, и ночью тоже. А это случится, похоже, не скоро: если он не будет часами на лестнице торчать…
- Петь, ну ты думай, что говоришь! – обиженно сказал Алим. – «Часами»…Если бы я мог простоять хотя бы один час, меня здесь уже не было бы. Я же лежу почти все время, ну, подумаешь, выхожу раз в день… минут на десять… когда Таня приходит.
- И еще десять раз, когда приходят мальчишки? Каждый раз – часа на полтора? Да? – с подковыркой спросил отец.
- Они не приходят, - хмуро сказал Алим, не приняв шутливого тона, обычного в их разговорах. – Их кто-то напугал. Я вчера с Валеркой по телефону разговаривал (больше никому не дозвонился), он говорит: «Алик, друг, прости! Когда тебя выпишут, будем каждый день приходить. А в больнице вашей такая держиморда сидит на вахте, что даже Витьку в дрожь бросило… Мы приходили, а нас выгнали – шуметь, говорят, будете».
- Да, на вахте сидит действительно весьма неприветливая особа, - согласился Николай Андреевич. – Нашей Прасковье Петровне, пожалуй, не уступит… это у нас самая строгая гардеробщица, гроза хулиганов и прогульщиков, - пояснил он фельдшеру.
- Поговорите с врачом, - посоветовал Петя. – Может, выпишут. Больничная обстановка обычно плохо действует на людей, которые редко болеют… Может, ему в самом деле дома лучше станет?
КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ
Запрещается без разрешения автора цитирование, копирование как всего текста, так и какого-либо фрагмента данного произведения.
Совпадения имен персонажей с именами реальных людей случайны.
______________________________________________________
Предлагаю ознакомиться с другими публикациями