На протяжении почти всей советской истории в нашей стране де-факто цвело и здравствовало крепостное право: у человека не было возможности на законных основаниях перебраться в большой город, выехать из своей деревни, поехать учиться – и всё из-за института прописки.
Этот специфический институт даже породил целый класс, или подкласс, граждан – лимиту: формально москвичей, но с нюансом. Сегодня мы поговорим о том, что представлял собой институт прописки, как люди пытались обойти установленные этим режимом запреты и ограничения и что из этого получалось.
Дневники и воспоминания многих советских граждан различных лет рассказывают о том, что прописка как явление было делом непростым. Любой, кому было нужно прописаться или выписаться, должен был преодолеть самое натуральное хождение по мукам.
«Повторное закрепощение крестьян»
Институт прописки в Советском Союзе в середине 20-х годов распространялся только на горожан. Окончательное закрепление произошло уже в начале следующего десятилетия, параллельно с массированной кампанией по выдаче советским гражданам паспортов. По действовавшим на тот момент правилам человек должен был в течение суток после прибытия куда-либо прописаться в рабоче-крестьянской милиции.
Правда, получить паспорт могли не все. Несмотря на декларируемое равенство, всю страну поделили на две неравные части: первоначально паспорта давали москвичам, ленинградцам и жителям столицы Украинской ССР, Харькова – а также окрестных городов в радиусе 50-100 километров.
Территории получили название режимных. Жить тут могли только идеологически правильные и подкованные люди – никакой антисоветчины. Все ненадёжные с точки зрения государства граждане выдворялись из этих местностей в течение десяти дней.
Со временем городов, где практиковалась прописка, становилось всё больше. К моменту смерти Сталина это правило действовало в 350 городах, а также в приграничной полосе (глубину последней могли менять; если в европейской части России речь шла о 20 километрах, то в Приморье фронтир доходил до полутысячи километров). Эта система позволяла оптимизировать слежку за гражданами, вводила барьеры на пути тех, кто хотел перебраться из деревни в город.
Нельзя сказать, чтобы все граждане разом смирились с новыми реалиями — некоторые пытались обойти введённые запреты. Например, если в городе начиналось строительство крупного предприятия, то, как правило, работников для этого набирали в окрестных сёлах и деревнях; поэтому в эти населённые пункты из своих краёв люди и ехали, и жили там в землянках в ожидании набора.
Колхозы были обязаны препятствовать такой ползучей переселенческой политике, их обязали выявлять посторонних переселенцев и высылать куда-нибудь, причём куда именно – закон не регламентировал, что открывало фантастический простор для различного рода злоупотреблений. Единственное, что оставалось людям – бежать дальше, искать место, где можно будет осесть без опасения отправиться за решётку в наказание за склонность к перемене мест.
Правила, по которым прописывали людей, отличались непрозрачностью и сложностью: редко кто понимал, по каким принципам происходит процедура, какие у неё критерии отбора. Всё это связано с тем, что значительное число процессов описывалось в закрытых приложениях к нормативным актам, люди не могли получить к ним доступа. Однако действие уголовного закона, как и любых других, в Советском Союзе оставалось неизменным, незнание его не становилось причиной для освобождения от ответственности.
Когда умер Сталин, в стране провели паспортную реформу, однако положение сельских жителей, оставшихся без основного документа, было неизменным. К слову сказать, к концу хрущёвского правления почти 40% россиян оставались по-прежнему лишены свободы перемещения.
Это не значит, что никто не хотел и все сидели на пятой точке, не предпринимая никаких действий для улучшения своего положения. Нет – были блат и фиктивные браки, взяточничество и коррупция. Однако драматизма в ряде ситуаций, связанных с лишением права на пребывание в режимных городах, когда разрушались семьи и родители оставались без детей, потому что государство не давало им прописаться, это не отменяло.
Лимита и лимитчики
Самый суровый режим прописки и паспортного контроля сохранялся в столицах союзных республик, а среди них почётное место занимала Москва. Оно и понятно — попасть сюда мечтали почти все. Город снабжался по первой категории, не хуже Прибалтики, а в магазинах можно было найти товары, про которые в условном Урюпинске даже и не слыхали толком.
Для жителей глубинки существовал один официальный способ попасть в порт пяти морей – работа по лимиту. В 60-х, на фоне агрессивной индустриализации, в Москве, как и в десятках других советских городов, возник дефицит рабочих рук для занятия низкооплачиваемой и физически трудной работой.
Москвича на такую было не заманить, поэтому заводы получили лимиты на приглашение рабочих рук из региональных городов. Так появились лимитчики, вскоре упавшие в глазах общественности до лимиты.
Выписанные из регионов получали временную пятилетнюю прописку и койку в общежитии. Через пять лет этот временный статус сменялся постоянным, а работники получали право на собственное жильё. В эти пять лет лимитчик превращался в раба руководства предприятия; этих людей ставили на самые сложные направления, нагружали дополнительными сменами, а вот по части оплаты регулярно обижали. Жаловаться было некуда: не нравится – аннулируем прописку, и катись колбаской по Малой Спасской.
В общежитиях приходилось иметь дело с городскими маргиналами, спившимися деклассированными людьми. Попав в такую обстановку, сельские жители довольно быстро опускались и к моменту получения заветного ордера ничем не отличались от массы своих соседей по общежитию.
Там было тесно, не было банальных коммунальных удобств, царили скученность, шумность и духота. Единственное, что власти могли противопоставить таким вот «вороньим слободкам», это адресная работа милиции; участковые сюда ходили как на работу.
Коренные столичники поглядывали на лимитчиков свысока, считая их людьми низшего сорта. Особенно острой ненависть становилась, когда лимитчик получал жильё (притом в обход столичной очереди), а потом начинал искать более престижную и высокооплачиваемую работу.
К 80-х работников «по лимиту» в Москве и Ленинграде стало настолько много, что социальная инфраструктура не выдерживала нагрузки, однако заводы продолжали завозить рабочую силу вплоть до 1991 и даже 1992 года – ликвидировать очереди приходилось уже Попову и Лужкову.
Как это отражалось на экономике
Заводское начальство необычайно легко подсаживалось на лимитческую иглу. Куда проще было завезти из Тулы или Иваново работников, чем вводить механизацию или совершенствовать производственные процессы.
Поэтому выработка из расчёта на человека была мизерной, а текучка кадров – необычайно высокой, ведь трудиться свыше положенных пяти лет никто не хотел. Любви к родному заводу у лимитчика не могло быть априори, поэтому случались саботаж и диверсия, ведь во время вынужденного простоя станка зарплата капала, а трудиться было не нужно.
Наряду с экономическими были и негативные социально-политические факторы. Например, у советских граждан крепло восприятие Москвы как привилегированного, элитного города. В общем, молочные реки, кисельные берега. Стоило ли удивляться, что в столицу после такой агитации хотели попасть сотни тысяч людей – притом работавших в основном по сельскохозяйственным специальностям. В Москве работы для них не было, но они были готовы и на низкооплачиваемую работу не по своему направлению.
СССР собирал в выезжающих из страны евреев налог «за образование»: дескать, страна дала вам столько всего, вы сначала отдайте долг, а потом скатертью дорога. А вот с лимиты такого налога не брали – притом что в общегосударственном масштабе во многих регионах были серьёзные проблемы с замещением вакантных должностей.
Мало того, что местные кадры бежали в столицу, так ещё и городские жители не особо стремились в глушь: после 180 дней отсутствия в родном населённом пункте прописка аннулировалась, а прописаться обратно было потом архисложно.
Привычная для западных стран модель, когда пенсионеры выезжают из мегаполисов, чтобы жить на разницу между стоимостью квартир там и тут, тоже не работала. Во-первых, не было собственности и тем более – ренты. Во-вторых, вернуться в случае чего тоже было невозможно.
Впрочем, именно институт прописки позволял работать в режиме мобилизационной экономики, перемещая фантастические массы совершенно бесправных людей от Прибалтики до Дальнего Востока. Надо строить Байконур и пахать целину? Пожалуйста. БАМ и Норильск? Да вот.
Сегодня прописки вроде бы нет, её сменила регистрация. Однако наше государство, так легко сменившее одну маску на другую во внешнеполитических вопросах, может оказаться столь же гибким и изменчивым и здесь.
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ на мой YouTube канал!
Ставьте ПАЛЕЦ ВВЕРХ и ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ на Дзен канал.
Читайте также:
✅ Можно ли спастись от ядерного удара? Как перестать бояться и полюбить атомную бомбу
✅ Как мобилизация добьет российский авторынок
✅Нянечки, дворники и кровельщики: кто выдавал повестки осенью 2022-го