Если бы греки-эмигранты из Европы объединились между собой и с самого начала скоординировали свои действия и свои ресурсы, они могли бы реально возглавить революцию. Но лидеры греков в различных европейских городах спорили о своей роли в новом государстве еще до того, как покинули Европу. Добравшись до Греции, они оказали друг другу минимальную поддержку и рассеялись по разным уголкам страны, пытаясь установить для себя зоны влияния и создавая анклавы. Маврокордато, в частности, очень скоро понял, что Ипсиланти не обладает необходимыми для настоящего национального лидера качествами, и не скрывал своего желания заменить его. Он выбил из европейских партнеров больше денег, больше оружия и европейских офицеров, чем Ипсиланти, и он тоже хотел начать процесс создания армии по европейскому образцу.
Поэтому полк Балесте никогда не превышал трехсот человек. Но, как обычно, к тому времени, когда известие о решении Ипсиланти сформировать армию достигло Европы, оно было безжалостно переврано европейскими газетами. Считалось, что на Ионических островах, «в Каламате организовано несколько полков под командованием французских и итальянских генералов». В августе греки из Ливорно всерьез вещали, что в Греции находится четыре тысячи регулярных европейских войск. К тому времени, когда новости достигли Швеции, газеты сообщали, что Ипсиланти удалось собрать 10 000 пехотинцев, кавалерию и артиллерию по европейскому образцу. Великие победы греков в первые дни революции приписывались греческой «армии» Ипсиланти. Сообщалось, что Мореоты идут в бой и поют Марсельезу. Писали, что запланированный поход на Константинополь неизбежен, и даже Али-паша принял христианство и сменил свое имя на Константина.
Неудивительно, что эта добрая весть, щедро засеянная на благодатную почву, уже хорошо удобренную филэллинскими настроениями, должна была принести новый урожай добровольцев из Европы, жаждущих присоединиться к правому делу.
Тут стоит сказать, что Европа на тот момент была полна людей, для которых война была единственной надеждой на продвижение вперед. Во время великих потрясений французских войн были мобилизованы огромные армии, а после Ватерлоо они были быстро демобилизованы. Десятки тысяч мужчин провели годы в боях, не знали другого ремесла и теперь остались без работы. Многие офицеры относились к той знакомой категории людей, которые служили с честью, но не с отличием, людей, которые достаточно долго участвовали в войнах, чтобы понять, что они хороши как военные профессионалы, но для которых мир наступил прежде, чем они получили какую-либо выгоду или повышение. Были также и другие, только что закончившие военное обучение, но не имевшие опыта действительной службы, когда наступил мир; все, что им светило после 1815-го — это годы унылой гарнизонной службы и медленное продвижение по службе среди товарищей, которые утомляли их рассказами об их подвигах в славные дни войны. Даже для тех, кто служил и оставался в армии, когда она сокращалась, перспектива не всегда была многообещающей; различные правительства стремились избавить свои армии от политически нежелательных элементов.
Например, французская армия неуклонно очищалась от видных бонапартистов. Многие офицеры, сражавшиеся на стороне Наполеона, надеялись, что император еще может вернуться с острова Святой Елены, как он когда-то он вернулся с Эльбы, и были повергнуты в отчаяние известием о его смерти, произошедшей одновременно с известием о революции в Греции. Правительства германских государств, осознавшие-таки свою национальную идентичность, с неодобрением смотрели на людей, сотрудничавших с французами. Поэтому многие офицеры-бонапартисты немецкого происхождения жили в изгнании, зарабатывая, как могли, иногда устраиваясь на службу в качестве наемников в менее значимых армиях, но мечтая "вернуть старое". Тайная полиция в нескольких странах внимательно следила за этими людьми, отличившимися во время наполеоновских войн.
Многие из европейцев, которые намеревались принять участие в греческой революции в первый год, были выходцами из этого огромного пула безработных или частично занятых военных талантов. Война в Греции, казалось, сулила не только шанс послужить делу, которое по своей сути было хорошим и благородным, но и возможность заработать свое собственное состояние. Как и в случае с крестоносцами прежних дней, с которыми они часто сравнивали себя, путь религиозного долга, казалось, давал им солидные экономические дивиденды. Иностранные греки, спешившие на Пелопоннес из Триеста, Ливорно, Марселя и других европейских портов, столкнулись с толпами добровольцев, стремившимися попасть в Грецию вместе с ними. Большинство из них были офицерами со своими средствами, готовыми купить себе оружие и заплатить за проезд. Многие читали отчеты об Обращении, призывавшие Европу поддержать дело «деньгами, оружием и советом» и, казалось, обещавшие практическую благодарность греков, выраженную в серебре или золоте. Они с уверенностью ожидали, что их зачислят в офицеры греческой армии и дадут шанс отличиться. Иностранные греки, сами страдавшие от того же заблуждения, поощряли их в этом порыве, и почти на каждом корабле с возвращающимися греками-экспатриантами было несколько европейцев. Другие добровольцы со своими средствами отправились из Европы самостоятельно. Они снимали деньги со своих счетов в банках, покупали оружие, экипировались (обычно в мундиры собственного покроя, как они читали в старых путевых книгах, это был лучший способ) и плыли на торговых судах в Грецию. В общем, казалось, что вернулась эпоха Тридцатилетки с поправкой на начало 19 века.
