Ни дня без строчки
На четырнадцатый день еврейского месяца Нисана (наше третье апреля), тридцать третьего года новой эры, которую не называли ещё христовой, Иисус устроил своим друзьям, которых не звали ещё апостолами, последний в своей земной жизни праздник. Была пятница. Иерусалим готовился к завтрашнему дню Пасхи. Здешние иудеи называли её — седер. Это был великий для них праздник. Они праздновали падение чужой крови. Но не об иудеях и седере думал сейчас Иисус. Чужды ему были иудейские заботы и праздники.
Насколько далёк был Иисус от иудеев и их устремлений говорит вот такой факт. Может быть, самый знаменательный в череде признаков великого и демонстративного противостояния Христа установлениям Моисеева закона. Даже пасхальный стол, за который теперь пригласил он своих самых преданных друзей и учеников, был жесточайшим оскорблением иудейской пасхальной символики. Невозможно теперь, конечно, точно установить, что же было на столе во время той тайной вечери, но одно было точно — на столе был хлеб. И вся жуткая несообразность момента была в том, что хлеб этот был «поднявшийся», взошедший на закваске, принципиально выбранный для этой последней его земной трапезы, для стола новой пасхи.
Все три синоптика (обозначение евангелистов Матфея, Марка и Луки. — Е.Г.) считают долгом сообщить о том обязательно. Иисус взял хлеб, благословил его, разломил, а не резал ножом. И сказал нечто настолько необычайное, ёмкое, что толкуют о том до сей поры и вряд ли до конца умеют понять и теперь: «Примите, ядите: сие есть Тело Моё». Тем более дико прозвучало это для тех двенадцати, кто услышали это впервые. В греческих текстах этот хлеб Христов назван «артос». И это не подлежит иным толкованиям, как только «хлеб поднявшийся», хлеб, в силу этого, полный жизни и дыхания. В отличие от пресного хлеба иудейской Пасхи, названного тут «аксимоном», хлебом мёртвым, символом уходящего времени и дряхлеющих ценностей духа.
Пасха, которую он собирался учредить отныне должна была стать праздником возрождения человечества.
Хлеб с известного времени стал для иудеев величайшим символом. Это и должна была демонстрировать их Пасха. Хлеб тут был такой, который сорок лет ели евреи, ушедшие в пустыню искать спасения и воли, какую они веками ищут по белу свету. И, похоже, не остановившиеся и теперь. Ныне хлеб еврейской Пасхи называется — маца. Попробовать мацу мне не привелось. Но ел я точное её повторение в армянском лаваше. Я, конечно, имею в виду содержание. Только зерно, только вода. В настоящем лаваше нет даже соли. Редко люди запасались ею в скитаниях, определённых роком. Так хлеб становится самым красноречивым знаком народной судьбы.
Задолго до Пасхи, месяца за два, начиналась тщательная суета очищения. Обновлялись дороги и мосты, отмывались добела камни храма и могил. Ничто не должно было осквернять даже настроения торжествующего человека. С особою тщательностью изгонялся из домов кислый хлеб. Всякая закваска и дрожжи объявлялись символами греха и ожесточения. У еврейской Пасхи даже названия два было. Праздник Опресноков — было другим названием этого торжественного дня. Накануне вечером всякий уважающий себя еврейский хозяин со свечой в руках тщательнейшим образом проверял, не завалялась ли где в доме хотя бы крошка скверного хлеба. Для того и молитва соответственная придумана была: «Благослови Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, освятивший нас Твоими заповедями и повелевший нам удалить квасное». Всякую крошку квасного полагалось сжечь немедленно на специальном костре, обязательно на открытом воздухе. А если квасного оказывалось так много, что всего не сожжёшь или жаль сжигать, можно было это добро продать какому-нибудь язычнику-гою. Запасы вина, например. Так рекомендовал милосердный Бог Израилев. И вот, когда весь запретный хлеб был изничтожен, тогда чистый от всяческой скверны правоверный иудей мог приступать к изготовлению собственного хлеба свободы. Но перед тем даже простое посещение дома, неочищенного от малейшей кислой скверны, язычника почиталось подобным смерти. Ведь после того нельзя было вкушать мацу — благословенный хлеб спасения. Хлеб единения с Богом иудейским, так много обещавшим всякому из царства Израилева, даже слепому и хромому. Потому, например, первосвященники и прочие старейшины синедриона не вошли в канун Пасхи в ограду дворца римского полпреда здешнего Понтия Пилата, когда пришли требовать смерти Христа распятием на кресте согласно римскому уголовному праву.
Понимали ли Его ученики всю важность момента, подчёркнутого отверженным хлебом на праздничном столе? Вряд ли, ведь все они, кроме Иуды, были галилеянами, и тонкости иудейского обряда их мало касались. Евреи не могли жить в Галилее времён Христа вот по какой причине. Еврейские исторические хроники неопровержимо свидетельствуют, что за век, примерно, до Рождества Христова некто Симон Фасси, один из Маккавеев, создавших иудейское государство, убедил всех евреев, живших в той провинции, эмигрировать и поселиться на своей исторической родине. С этого времени евреи стали презирать бывшее своё отечество. Да настолько, что когда, во времена юности Христа, царёк иудейский и римский ставленник Ирод Антипа построил роскошный город Тивериаду на территории подведомственной ему по воле цезаря Галилеи, то никакими силами и никакими посулами не смог заставить ни одного иудея поселиться в этом городе. Для них это был проклятый край язычников и неверных. Там и язык-то был в общем ходу греческий. Что касается самого Ииисуса Христа, то даже «Еврейская Энциклопедия» особо подчёркивает, что «Назарет был родиной Иисуса Христа и, следовательно, все источники согласны с тем, что Он был галилеянин, независимо от случайного места его рождения».
Они, галилейские ученики Христа, преступили конечную грань ветхого мира и вступили в новый совершенно незаметно для себя. Но именно вкусивши запретный хлеб, они окончательно перешагнули грань времён. Они начинали время, о котором ничего не знали. И имели теперь возможность глянуть прямо в лицо новому времени. Они глядели вперёд бестрепетно. Они не ведали ещё завтрашней грозы.
И тут возникает, конечно, вопрос — откуда же тогда на Тайной вечере Христа появился этот запретный земного смертного и небесного жизнеутверждающего содержания хлеб?
Тут мне, конечно, надо будет прибегнуть кое-где к самодельным построениям, не совсем канонической реконструкции грандиозного для меня события. События, к счастью, для многих и теперь остающегося громадным в истории духа. Но я опираться при этом буду на некоторое знание момента, конечно.
Но ведь не могло это не броситься в глаза и слух иудеев, напряжённо всматривавшихся во всякое явление, предвещавшее приход Мессии. Это было первое, что давало повод евреям усомниться в том, что это был именно тот уполномоченный племенного бога, которого они ждали столько времени. И от которого они столь многого ожидали. С этой именно закваски хлебной начались и усилились сомнения. Вот как однажды Христос приводит в великое смущение своих первых слушателей, придавая закваске неслыханное доселе значение. Он сравнивает эту закваску хлебную с действием Духа Святого, преображающего мир и всю прежнюю жизнь. Вот этот новозаветный поразительный момент: «Ещё сказал: чему уподоблю Царствие Божие? Оно подобно закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не вскисло всё» (Лк. 13:20-21). Как это не похоже было на насущные нужды Израиля. Это нечто настолько головокружительно новое, что даже метафора требуется Иисусу иная, способная своей выразительной силой переломить все прежние представления о задачах и планах Мессии.
И тут вот как мне хочется, чтобы объяснилось таинственное это обстоятельство с живым хлебом Христовым. Судя по приведённой цитате из евангелия Луки, можно сделать вывод, что Христос хорошо знал тайну приготовления того хлеба, с которым связывал отныне будущее царство своё. И даже жизнь и смерть свою. Не сам ли он уж и приготовил его, этот живой хлеб, для новой и первой Пасхи своей. Ведь никто другой в Иудее в эти дни и подумать бы не мог, чтобы прикоснуться к дрожжам и взошедшему тесту. А ни один из его учеников никуда не отлучался. На востоке и теперь мужчины некоторые избранные блюда готовят лучше женщин. Заметим и то, что Христос сказал: «Царство небесное подобно закваске!». Слово дрожжи он не мог употребить по той важной причине, что дрожжей в нынешнем понимании тогда и быть не могло. Технология не дошла. Я, к стыду своему, до сей поры и не знал, что закваска отличается от дрожжей, как небо от земли. Хотя два десятка начальных лет жил в деревне и ел хлеб, не задумываясь о том, на какой основе он сделан. А делали его там, оказывается, как и при Христе на закваске. Заглянем для ясности в «Библейскую энциклопедию Брокгауза» (Lexikon Zur Bibel c 1994): «Дрожжи, горьковатое на вкус вещество, состоящее из микроскопических грибков, вызывающих брожение, у древних евреев дрожжи считались нечистым продуктом, использовались только при изготовлении вина». Ещё можно прочитать: «Современные микробиологи твёрдо убеждены, что именно процессы брожения, проходящие в организме благодаря дрожжам, являются причиной снижения иммунитета и возникновения рака».
А вот как делали хлеб при Христе. И я надеюсь, что именно этот способ выбрал тогда Христос.
Откуда бралась та благодатная закваска? Это легко повторить и теперь.
Для приготовления хмелевой закваски пол-литра воды надо было довести до кипения, и засыпать туда ровно три столовых ложки соплодий хмеля (шишки) и прокипятить на слабом огне четверть примерно часа. Отвар процедить, остудить до тридцати примерно градусов, добавить одну чайную ложку мёда или сахара и заправить мукой так чтобы всё это дело напоминало густую сметану. Закваску надо поставить в тёплое место на сутки примерно, пока наше самодельное чудо не увеличится раза в два или три. Готовую закваску надо хранить в прохладе. Всю технологию приготовления Иисусова хлеба пересказывать не будем. Ещё недавно любая хозяйка знала и умела печь такой хлеб — иначе ведь и замуж не брали. Многие умели разнообразить вкус и без того чудесного хлеба, добавляя в закваску изюм, свёклу, морковь, тмин, укропное семя и т.д. Остались, непременно, такие хозяйки и теперь. Хочется думать, что именно через них мы когда-нибудь восстановим утраченную связь с Иисусовым хлебом и вновь задумаемся о том знаке, который таит этот хлеб. На них — надежда. Иисусов хлеб легко можно с их помощью восстановить. Может быть вполне, что какая-нибудь из них и владеет тайной Иисусова хлеба, прямо восходящей к Его Тайной вечере, первой новозаветной Пасхе. Ведь мы говорили когда-то: «Хлеб — дар Божий». Не по этой ли причине?
А далее закваску и вовсе делать не надо было. Достаточно было оставить в квашне немного теста. Или просто не отмывать её дочиста. И тогда новую порцию хлебного замеса оживить и пустить в рост можно было автоматически и без труда. Это очень занимательный и трогательный момент. Представьте себе, что та первая пасхальная закваска вот именно таким образом передавалась из квашни в квашню, от дома к дому, от одной христианской страны к другой. И тогда выходит, что прямая линия от того Христова хлеба не прерывалась во времени. Ведь это легко представить. И где-нибудь Христов хлеб едят и теперь. И это вполне может быть. Дивное дело может выйти из этого. Ведь можно организовать необычайную захватывающую экспедицию в поиск за тем хлебом, который, если не приготовил лично, то благословил, во всяком случае, сам Иисус Христос. Ну, а если трудно экспедицию организовать, то ведь можно и книжку такую написать, где вполне исторические факты можно с фантазией небольшой сплести. Занимательной может выйти эта книжка про живой и мёртвый хлеб, про жизнь Христа и апостолов, про то, как легко и просто нам и теперь можно прикоснуться к необычайно значительному и высокому, приобщиться к таинственной и недоступной Истине, которую нам ведь никак нельзя забывать. Эта штука ведь может быть посильнее, чем легенда о Граале. Чашу, из которой пил Иисус в свою последнюю Пасху, вроде бы и нашли, но вина-то в ней не было. А тут вот он — живой пасхальный хлеб Иисусов. В этой книжке, например, можно вспомнить вообще потрясающий случай о революции русской. Оказывается, она и свершилась-то так скоро и необратимо, что не стало в Питере вдруг хлеба. И будто именно в тот миг прервалась прямая и прочная нить от первой Пасхи Христовой к нам, грешным. И не стало без хлеба истины. И Христа не стало с православными. Потом оказалось, что хлеб-то был, а вот истины так и не отыскали. И Христос с тех пор от нас отвернулся.
И тут начинается история Иуды. Она начинается с куска того живого хлеба, которым угощал своих друзей Иисус на той тайной новой пасхальной трапезе. Иисус понимал, насколько ему, единственному здесь правоверному иудею, тяжек будет самостоятельный грех осквернения собственной сути. И он облегчил ему, насколько мог, приобщение к новому статусу гражданина Царствия Небесного, а не земного царства Израилева, которому служил он до сих пор. Иисус ему, Иуде, единственному, обмакнув новый пасхальный хлеб в горький соус, подал, благословив его. Не это ли был момент, когда Иуда усомнился в том, нужен ли иудеям такой подозрительный никчемный Мессия.
Он, этот Мессия, ведь совсем другим ожидался. Об этом-то и надо сказать подробнее.
Ветхозаветные книги бывает больно читать. Бог общего братства где-то между книгой Исхода и книгой Чисел превращается в злобного маньяка, провоцирующего свой народ на расовую ненависть и кровопролитие, завещающего ему земли, богатства и власть над всеми другими народами. Неумная местечковая ярость сквозит в словах, приписываемых ему: «Когда подойдёшь к городу, чтобы завоевать его, предложи ему мир. Если он согласится на мир с тобою и отворит тебе ворота, то весь народ, который найдётся в нём, будет платить тебе дань и служить тебе. Если же он не согласится на мир с тобою и будет вести войну, то осади его. И когда Господь Бог твой предаст его в руки твои, порази в нём весь мужской пол острием меча... А в городах сих народов, которые Господь Бог твой даст тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души... увидишь между пленными женщину, красивую видом... приведи её в дом свой... если же она после не понравится тебе, то отпусти её...»
Иисусу, конечно, известны были эти слова. «Бойтесь закваски фарисейской», — учил он ещё. Это означало, что современные ему учителя народные густо подсыпали в тесто общего сознания дрожжи злобы и ненависти. И тесто это быстро всходило. Чаяния народа, обиженного обстоятельствами истории, принимало формы уродливые и недостойные. Он ожидал явления человека необычайного, в котором копившаяся веками ярость нашла бы свой выход.
Вот в какую чудовищную поэзию всё это отлилось: «Как прекрасен царь-Мессия, происходящий из дома Иудина. Он опоясывает свои чресла, выступает и повелевает начать битву против его врагов, и побивает их царей и начальников, и нет столь могущего, кто бы мог выстоять против него. Горы он обагряет кровью своих избитых врагов; одежды, обагрённые их кровью, подобны гроздьям пурпурного винограда...»
Или вот ещё: «Господь отомстит за нас скопищам Гога. В оный час будет сокрушена сила народов; они будут как корабль, на котором сорваны снасти и сломана мачта, так что нельзя уже на ней поднимать парусов. Тогда Израиль разделит между собою сокровища народов — великую массу добычи и богатств, так что даже если среди него окажутся хромые и слепые, и те получат свою долю».
Это была не просто наивная глупость сознания, ограниченного узким национальным горизонтом. В мире пустила первые ростки упорная злоба на обстоятельства, жажда реванша и мести. В данном случае речь идёт о древней Иудее, но носителями этих идей в разное время будут разные народы. История двадцатого столетия дает этому особенно ясные подтверждения.
Чтобы мир пришёл в равновесие, нужно стало, чтобы появилась другая идея. Если вглядеться в историю особым взглядом, то можно угадать следующую закономерность. Личность, меняющая картину мира, всегда приходит вовремя. Как будто само время материализует его из собственной нужды.
Христос пришел восстановить то, что было утрачено в злобном умствовании. Не отменить закон, а исполнить его. И вот над маленьким городком Вифлеемом взошла многоцветная прекрасная звезда спасения.
Со времени, когда пришёл Христос, можно стало говорить, что мир держится на простых истинах. Но при этом надо помнить, что нынешние банальности когда-то начинались как великие откровения. Священное имя Христа и до сей поры остаётся великим средством утвердить на земле те простые истины, без которых человечество давно перестало бы существовать. Самая великая из банальностей уже две тысячи лет звучит так: «Делай другим то, чего хочешь для себя». Вот и всё. Новый Мессия, принёсший в мир вместо меча эти простые истины, показался вначале смешным. Ни на какого Мессию не похожим. Но когда у исповедников ненависти стала уходить из-под ног почва, он показался опасным, и они убили его. Это и есть высшая мера фарисейства. С тех пор всё содержание земной истории в той или иной мере лишь отражает начавшееся противостояние. В трагедии Джордано Бруно, Николая Вавилова, или даже простого солдата, не вернувшегося с чеченской или иной какой войны, есть явный отпечаток фарисейского наследия и того, что ему противостоит. И пока мы умеем различать, кто тут прав и кто виноват, мы исповедуем Христа, даже если и не верим в Бога. Об этом, наверное, и завещал нам думать уходящий Иисус Христос, когда заповедал нам вкушать на Пасху свой живой хлеб. Впрочем, каждому тут дано думать по-своему…