…После двух первых пар он, с трудом подавляя в себе злобу, направился в деканат.
Николай Андреевич, как всегда, был занят какими-то бумагами, а рядом с ним маячила секретарша.
— Зинаида Михайловна, отойдите на минутку, — попросил он ее, когда Покровский вошел.
Секретарша покорно удалилась, и Николай Андреевич, подняв внимательный взгляд на Дмитрия Ивановича, спросил его:
— Как прошли занятия в вашей группе? Впрочем, я уже чувствую, что вы мне ответите…
— Зачем же тогда спрашиваете? Меня только удивляет то, что вы считаете нормальным зачислять к себе на факультет людей, уровень знаний которых настолько низок, что они не понимают элементарных речевых конструкций, — раздраженно проговорил Покровский.
— Ты просто не был на моем месте… — вздохнул Николай Андреевич, незаметно для себя перейдя на «ты», и, понизив голос, продолжил: — Сам понимаешь, зарплату нам урезают, и чтобы хоть как-то держаться на плаву, нам приходится зачислять на платное всех этих «бездарностей», как ты говоришь.
— А тебе не стыдно потом будет выпускать таких специалистов, которые потом и двух слов не свяжут? — на какой-то миг потерял хладнокровие Дмитрий Иванович. — Не стыдно будет дипломы им выдавать? Лучше уж меня уволь — тогда тебе не придется платить мне зарплату, и ты с легким сердцем сможешь отчислить этих безмозглых девиц.
— Я не буду тебя увольнять, — неожиданно твердо заявил декан. — Даже не проси. Сейчас большая проблема с кадрами, и я не собираюсь разбрасываться своими преподавателями. А насчет тех девушек — не лютуй. Пусть поучатся хотя бы пару семестров — потом делай с ними, что хочешь…
— Ты предлагаешь мне смотреть сквозь пальцы на нулевой уровень знаний этих девиц, позволять им заниматься своими делами на парах и потом просто так ставить им зачеты наравне с теми, кто владеет языком? Кстати, об их поведении. Они совершенно не контролируют себя, а перед моим приходом вообще развязали драку.
— Драку? — удивленно приподнял брови Николай Андреевич. — И много пострадавших?
— К счастью, нет, — ядовито ухмыльнулся Покровский. — Однако, признаюсь, у меня было желание вызвать санитаров психбольницы, дабы избавить себя от необходимости разнимать их.
— Я понимаю тебя: первый день всегда трудный, даже нам сложно в рабочий настрой войти, — декан, вздохнув, взял со стола пачку папок с личными делами и начал их перебирать. — Что уж говорить о студентах, тем более о первокурсниках. Конечно, они будут поначалу всякие глупости делать… Хотя, признаюсь, про драку никогда раньше слышать не приходилось… Но наша задача — не идти на поводу у подобных ситуаций. Мы должны уметь их предотвращать и в своем взаимодействии опираться на тех студентов, которые прилежно учатся.
А в вашей группе они определённо имеются. Просто вы пессимист.
— Просто я не привык заводить себе любимчиков, — отрезал Покровский. Вдруг его взгляд случайно упал на папку с личным делом в руках декана, в правом углу которой красовалась маленькая фотография… С нее прямо, пронзая насквозь, смотрели огромные иссиня-серые глаза студентки Васильевой Варвары Ивановны. Даже на этом мертвом снимке в ее взгляде читался тот же самый вызов всему злобному миру в лице злобного Дмитрия Ивановича и желание доказать свою исключительность, которые Покровский имел возможность наблюдать три часа назад, на злосчастной паре. — А выскочек, желающих самоутвердиться за счет хамского пререкания и мнимых знаний и вовсе терпеть не могу, — раздраженно добавил он, но слова, сказанные декану, словно были адресованы этой безмолвной фотографии на личном деле…
— А я бы на вашем месте был бы рад, что студенты проявляют блестящее владение разговорной речью, — улыбнулся Николай Андреевич. — Надо поддерживать достижения человека, а не топить его…
— Я предпочту остаться при своем мнении, — отвернувшись к окну, проскрежетал Покровский. Спустя мгновение, он снова сверлящим взглядом посмотрел на Николая Андреевича. — У меня свой взгляд на методы преподавания. Я не допускаю никакого сокращения дистанции между студентом и преподавателем и не считаю допустимым прикрывать знанием языка дерзкое поведение.
— И кто же так задел ваше самолюбие, позвольте поинтересоваться? — спросил декан, положив на стол личные дела. — Неужели Карина Третьякова?
— Это неважно, — снова отвернулся к окну Покровский и с досадой поймал себя на том, что он едва не покраснел…
— Ну как же неважно, Дмитрий Иванович? Мы должны понять, как грамотно выстроить работу с этим человеком, чтобы из куска мрамора сделать изящную статуэтку… Кажется, есть в вашей группе еще одна… — начал перебирать в памяти Николай Андреевич. — Она еще сдавала FCE… весьма хорошие баллы… уровень C1… Ага, точно, Васильева фамилия. Помню по экзамену. Замечательная девушка… — декан остановился, заметив изменившееся выражение лица своего коллеги. — Правильно я понимаю, что вы с ней не поладили?
Дмитрий Иванович сухо кивнул.
— Ну вы сами виноваты, мой друг. Студентов, тем более таких сильных, надо уважать. А вы, скорее всего, спровоцировали ситуацию, в которой она вынуждена была так отреагировать.
— Вы были бы замечательным адвокатом, Николай Андреевич, — саркастично ответил Покровский. — Вам, как я погляжу, нравится защищать студентов и оправдывать любое их поведение, даже откровенное неуважение. Вы, видимо, находите в этом удовлетворение и чувствуете себя благодетелем. Но я в таком случае возьму на себя роль прокурора и скажу вам, что не стоит раньше времени очаровываться такими студентами, как Васильева. Желание показать себя в лучшем свете у них превышает желание действительно получать знания.
— В одном вы точно правы, Дмитрий Иванович: время покажет и рассудит, кто из нас был прав, — пожал плечами Николай Андреевич. — Давайте пока сейчас отставим этот разговор, выпьем чаю, а то уже скоро перерыв закончится…
***
Возвращаясь вечером домой, Дмитрий Иванович приоткрыл окно машины, чтобы впустить в просторный салон освежающий сентябрьский ветерок… Мимо промелькнул серый панельный дом, с пивнушкой на первом этаже. Оттуда на всю улицу разносилась надрывное:
Святая дева, ты не в силах мне помоочь!
Любви запретной не дано мне превозмооочь!
Окно серебристой иномарки раздраженно закрылось, но стекло не сдерживало вопли собравшегося около пивнушки махрового пролетариата:
Не покидай меня, безумная мечтааа…
В раба мужчину превращает красотааа…