лава 23
Несколько недель встречи Лале с Гитой проходят по большей части в молчании, и она тщетно пытается утешить его. Он рассказал ей о случившемся, и она, хотя понимает его горе, не в силах до конца разделить его. Не ее вина, что она так и не узнала «другую семью» Лале. В свое время она с удовольствием слушала его рассказы о цыганских детях: как они пытались забавляться без игрушек, пиная мячики, слепленные из снега или каких-нибудь обломков, или состязались в прыжках, но чаще просто играли в пятнашки. Она пытается заставить его рассказать о своей родной семье, но Лале стал упрямым и отказывается добавить что-нибудь еще, пока она не расскажет о собственной жизни. Гита не знает, как вывести Лале из подавленного состояния. Оба они более двух с половиной лет выдерживают худшие проявления человеческой природы. Но сейчас впервые она увидела Лале в столь глубокой тоске.
— А как же тысячи наших людей? — крикнула она ему однажды. — А то, что ты видел в Освенциме с Менгеле? Знаешь, сколько народа прошло через эти два лагеря? Знаешь? — (Лале не отвечает.) — Я вижу карточки с именами и возрастом — младенцы, бабушки и дедушки, — вижу их имена и номера. Я уже давно сбилась со счета.
Гите не нужно напоминать Лале о количестве людей, прошедших через лагеря. Он сам ставил клеймо на их кожу. Он смотрит на нее, а она не поднимает глаз от земли. Он сознает, что если для него эти люди были просто номерами, то для Гиты они были именами. Ее работа предполагает, что она больше знает об этих людях, чем он. Она знает их имена и возраст, и он понимает, что это знание будет неотступно преследовать ее.
— Прости, ты права, — говорит он. — Любая смерть — это слишком много. Постараюсь не быть таким мрачным.
— Хочу, чтобы со мной ты был самим собой, но это продолжается уже долго, Лале. А для нас и один день — это много.
— Они были такие находчивые. И красивые. Никогда их не забуду, понимаешь?
— Если бы забыл, я бы не смогла тебя любить. Они были твоей семьей, я это понимаю. Знаю, это звучит странно, но ты почтишь их память, оставшись в живых, выжив в этом месте и рассказав потом миру о том, что здесь происходило.
Лале наклоняется и целует ее, его сердце преисполняется любовью и печалью.
Неожиданно раздается сильный взрыв, земля содрогается у них под ногами. Они вскакивают и из своего уголка за административным корпусом бегут к передней части здания. Второй взрыв заставляет их обратить взоры в сторону ближайшего крематория: там поднимается дым и начинается столпотворение. Из здания выбегают работники зондеркоманды, большинство движется в сторону лагерного ограждения. С верха крематория раздается стрельба. Лале поднимает глаза и видит наверху бешено стреляющих узников из зондеркоманды. Эсэсовцы в отместку палят из тяжелых пулеметов. За несколько минут они подавляют стрельбу с крыши.
— Что происходит? — говорит Гита.
— Не знаю. Лучше вернуться в бараки.
Вокруг них на землю ложатся пули эсэсовцев, стреляющих в любого, оказавшегося в поле зрения. Лале прижимает Гиту к стене строения. Очередной громкий взрыв.
— Это крематорий номер четыре. Его взорвали. Надо отсюда выбираться.
Из административного корпуса выбегают заключенные и падают, сраженные пулями.
— Я провожу тебя до барака. Только там ты будешь в безопасности.
Из громкоговорителей звучит объявление: «Заключенные, возвращайтесь в свои бараки. Если пойдете прямо сейчас, вас не застрелят».
— Иди, скорей!
— Мне страшно, возьми меня с собой, — плачет она.
— Сегодня тебе будет безопасней в твоем блоке. Они должны сделать перекличку. Милая, нельзя, чтобы тебя схватили за пределами твоего барака. — (Она колеблется.) — Иди же. Останься на ночь в бараке, а завтра иди на работу, как обычно. Нельзя давать им повод искать тебя.
Она глубоко вздыхает и собирается побежать.
— Завтра я тебя разыщу, — на прощание говорит Лале. — Я тебя люблю.
* * *
В тот вечер Лале нарушает свое правило и подходит к мужчинам из своего барака — по большей части это венгры, — чтобы разузнать о событиях этого дня. Оказывается, женщины, работавшие на заводе боеприпасов поблизости, приносили в Биркенау крошечные дозы пороха, заталкивая их себе под ногти. Они отдавали этот порох зондеркоманде, а там изготавливали грубые гранаты из консервных банок. Они также припрятывали стрелковое оружие, ножи и топорики.
Еще Лале передают слухи по поводу общего восстания, к которому его соседи собирались присоединиться, но не верили, что оно произойдет в этот день. Они слышали о наступлении русских, и восстание по плану должно было совпасть с их приходом, чтобы помочь им в освобождении лагеря. Лале упрекает себя в том, что раньше не подружился с товарищами по бараку. Из-за его неведения едва не убили Гиту. Он настойчиво расспрашивает их о русских и о том, когда они могут прибыть. Ответы неопределенные, но все же внушают некоторый оптимизм.
Минуло уже несколько месяцев с того дня, когда над их головами пролетел американский самолет. Транспорт с людьми продолжает прибывать. Лале не замечает, чтобы нацистская машина сбавила обороты по уничтожению евреев и других национальных групп. И все же эти последние группы узников имеют более свежие сведения о событиях в мире. Может быть, близится освобождение. Он намерен рассказать Гите о том, что узнал, и попросить ее быть бдительной на службе. По мере возможности собирать любую информацию.
Наконец-то перед ними мелькнул проблеск надежды.
Глава 24
Осень очень холодная. Многие не выживают. Лале и Гита цепляются за луч надежды. Гита передает своим товаркам по бараку слухи о русских, поддерживая в них надежду пережить Освенцим. С начала 1945-го температура воздуха продолжает падать. У Гиты тоже упадок духа. Теплые пальто из «Канады» не спасают от озноба и страха перед очередным годом жуткого плена в оторванном от мира Освенциме-Биркенау. Транспорт приходит реже. Это плохо отражается на узниках, работающих на СС, особенно на зондеркоманде. Поскольку работы у них поубавилось, им угрожает казнь. Что касается Лале, то он успел накопить некоторые резервы, но его запас новой валюты заметно сократился. А местные жители, включая Виктора и Юрия, больше не приходят на работу. Строительство остановилось. Лале слышал многообещающую новость о том, что два крематория, поврежденных взрывами борцов Сопротивления, не будут восстанавливать. Впервые на памяти Лале Биркенау покидает больше людей, чем их привозят. Гита и ее сослуживицы по очереди обрабатывают данные о людях, отправляемых, предположительно, в другие концлагеря.
В тот день в конце января, когда Лале сообщают, что Леон «уехал», земля покрыта толстым слоем снега. По пути он спрашивает Барецки, куда отправился его напарник. Барецки не отвечает, но предупреждает Лале, что тот тоже может оказаться в грузовике, едущем из Биркенау. Однако за Лале по-прежнему почти не следят, ему можно не являться на утреннюю и вечернюю перекличку. Он надеется, что сможет остаться в лагере, но у него нет такой же уверенности насчет Гиты. Барецки смеется своим злорадным смехом. Новость о возможной смерти Леона отзывается болью, хотя Лале казалось, что он уже не может чувствовать такую боль.
— Вы видите свой мир отраженным в зеркале, но у меня другое зеркало, — говорит Лале.
Барецки останавливается. Он смотрит на Лале, и Лале выдерживает его взгляд.
— Я смотрю в свое зеркало, — продолжает Лале, — и вижу мир, который повергнет ваш мир.
— И ты думаешь, что доживешь до этого? — Барецки улыбается.
— Да, доживу.
Барецки кладет руку на кобуру с пистолетом:
— Я могу прямо сейчас разбить твое зеркало.
— Вы этого не сделаете.
— Ты слишком долго пробыл на холоде, Татуировщик. Иди согрейся и приди в себя. — Барецки уходит.
Лале смотрит, как он уходит. Лале знает: если бы когда-нибудь они встретились темной ночью на равных условиях, именно он ушел бы. Лале без всяких колебаний отнял бы жизнь у этого человека. Последнее слово было бы за ним.
* * *
Однажды утром в конце января Гита, с трудом пробираясь по снегу, бежит в сторону барака Лале, куда он запретил ей приходить.
— Что-то происходит! — кричит она.
— Что ты имеешь в виду?
— СС, они странно себя ведут. Похоже, у них паника.
— Где Дана? — озабоченно спрашивает Лале.
— Не знаю.
— Разыщи ее, возвращайтесь в ваш барак и ждите меня.
— Я хочу остаться с тобой.
Он отодвигает ее от себя, не давая приближаться.
— Поспеши, Гита, разыщи Дану, и идите в свой барак. Когда смогу, я приду и найду вас. Мне нужно разузнать, что происходит. Уже несколько недель не привозят новых заключенных. Это может быть началом конца.
Она поворачивается и неохотно уходит.
Он направляется к администрации. Осторожно входит в контору, такую знакомую — несколько лет он получал здесь расходные материалы и инструкции. Внутри царит хаос. Эсэсовцы вопят на испуганных работниц, съежившихся за своими столами, отбирают у них журналы, карточки и документы. Мимо Лале торопливо проходит служащая СС с охапкой документов и бухгалтерских книг. Он натыкается на нее, и она роняет бумаги.
— Простите. Давайте помогу.
Оба нагибаются, чтобы собрать бумаги.
— С вами все в порядке? — вежливо спрашивает он.
— Думаю, ты останешься без работы, Татуировщик.
— Почему? Что происходит?
— Мы эвакуируем лагерь, — шепчет она, наклонившись к Лале, — начиная с завтрашнего дня.
У Лале падает сердце.
— Что происходит, вы можете мне рассказать? Прошу вас.
— Русские, они уже близко.
Из конторы Лале бежит в женский лагерь. Дверь в блок 29 закрыта. Снаружи никакой охраны. Войдя, Лале обнаруживает женщин, которые жмутся друг к другу в глубине барака. Даже Силка здесь. Они собираются вокруг него и забрасывают вопросами.
— Все, что я знаю, — это то, что СС, похоже, уничтожает документы. Одна женщина сказала, что русские близко.
Он не сообщает им новость о том, что лагерь начнут завтра эвакуировать, чтобы не пугать их. Он ведь не знает, куда именно.
— Что, по-твоему, эсэсовцы сделают с нами? — спрашивает Дана.
— Не знаю. Будем надеяться, что они сбегут и позволят русским освободить лагерь. Попытаюсь выяснить что-нибудь еще. Потом вернусь и расскажу. Не выходите из барака. Наверняка снаружи бродят охранники. — Он берет Дану за руки. — Дана, я не знаю, что может произойти, но, пока есть шанс, хочу сказать, насколько я благодарен тебе за то, что ты подруга Гиты. Знаю, ты много раз поддерживала ее, когда она готова была сдаться.
Они обнимаются. Лале целует ее в лоб, а потом подталкивает к Гите. Поворачивается к Силке и Иване и крепко обнимает их.
— Ты самый отважный человек из тех, что я встречал, — говорит он Силке. — Не надо винить себя за то, что с тобой случилось. Ты невинна, помни об этом.
— Мне пришлось на это пойти, чтобы выжить, — отвечает она, сдерживая рыдания. — Если не я, от этой свиньи пострадал бы кто-нибудь еще.
— Я обязан тебе жизнью, Силка, и никогда об этом не забуду.
Он поворачивается к Гите.
— Не говори ничего, — просит она. — Посмей только сказать что-нибудь.
— Гита…
— Нет. Можешь лишь сказать, что мы увидимся завтра. Это все, что я хочу от тебя услышать.
Лале смотрит на этих молодых женщин и понимает: сказать больше нечего. Их привезли в этот лагерь юными девушками, а теперь, хотя ни одной из них еще не исполнилось двадцати одного, они сломленные, измученные женщины. Он знает, что они никогда не станут теми, кем им было предназначено стать. Их будущее пущено под откос, и им не вернуться в прежнюю колею. Их представление о себе в роли дочери, сестры, жены и матери, работницы, путешественницы и любовницы навсегда будет запятнано тем, что они увидели и что перенесли.
Он оставляет их, отправляясь на поиски Барецки. Может, тот расскажет ему, что принесет завтрашний день. Но офицера нигде не найти. Лале возвращается в свой барак, где застает обеспокоенных и взволнованных венгров. Он передает им то, что знает, но утешения от этого мало.
* * *
Ночью эсэсовцы обходят все бараки в женском лагере и помечают ватники всех заключенных ярко-красной косой чертой. И снова женщин клеймят для ожидающей их судьбы, какой бы она ни была. Гита, Дана, Силка и Ивана утешают себя тем, что их пометили одинаково. Что бы ни случилось с ними завтра, доля у них одна на всех. Они вместе будут жить или умрут.
* * *
Ночью Лале долго не может заснуть, но потом незаметно для себя все же проваливается в сон. Его будит сильный шум, но он не сразу доходит до его одурманенного сознания. Что это за новый ужас? Его затопляют воспоминания о той ночи, когда увели цыган. От звуков винтовочных выстрелов он полностью просыпается. Обувшись и накинув на плечи одеяло, он осторожно выходит на улицу. Тысячи женщин сгоняют в шеренги. Царит явное замешательство, словно ни узники, ни охранники не вполне уверены, чего ждать. Эсэсовцы не обращают внимания на Лале, а тот мечется вдоль рядов женщин, жмущихся друг к другу от холода и от страха неизвестности. Продолжает сыпать снег. Побег невозможен. Лале смотрит, как в ноги одной женщины вцепляется собака и валит ее на землю. Подруга тянется к упавшей, чтобы помочь ей подняться, но эсэсовец, держащий собаку, вытаскивает пистолет и стреляет в лежащую женщину.
Лале спешит дальше, в отчаянии оглядывая шеренги. Наконец он замечает ее. Гиту и ее подруг подталкивают к главным воротам. Они цепляются друг за друга, но он не видит среди них Силки. Он сосредоточивает внимание на Гите. Голова у нее опущена, и по движению ее плеч он догадывается, что она рыдает. Наконец-то она плачет, но он не в силах ее утешить. Его замечает Дана. Она тащит Гиту к краю шеренги и указывает ей на Лале. Гита наконец поднимает взгляд и видит его. Их глаза встречаются: ее — влажные, молящие, и его — полные печали. Поглощенный Гитой, Лале не замечает эсэсовца и не успевает уклониться от приклада винтовки. От удара по лицу он падает на колени. Гита и Дана пронзительно вскрикивают и пытаются пробиться назад через колонну женщин. Бесполезно. Их подхватывает поток движущихся тел. Лале с трудом поднимается на ноги, из глубокого пореза над правым глазом по его лицу струится кровь. Обезумев, он бросается в текущую толпу, оглядывая напуганных женщин. Добравшись до ворот, он вновь видит ее — на расстоянии вытянутой руки. Перед ним вырастает охранник, толкая Лале в грудь дулом винтовки.
— Гита! — пронзительно кричит он.
У Лале все кружится перед глазами. Он поднимает глаза к небу, которое как будто еще больше темнеет перед наступлением утра. Сквозь вопли конвойных и лай собак до него доносится ее голос:
— Фурман. Меня зовут Гита Фурман!
— Я люблю тебя! — кричит Лале, опустившись на колени перед неподвижным охранником.
Никакого ответа. Лале остается на коленях. Эсэсовец отходит в сторону. Крики женщин прекратились. Собаки больше не лают.
Ворота Биркенау закрыты.
Лале все стоит на коленях в снегу. Продолжается сильный снегопад. Кровь из раны на лбу залила его лицо. Он в ловушке, один. Он потерпел неудачу. К нему подходит офицер:
— Окоченеешь до смерти. Давай возвращайся в свой барак.
Он протягивает руку и поднимает Лале на ноги. В последний миг даже враг оказывается способен на акт милосердия.
* * *
На следующее утро Лале просыпается от канонады и взрывов. В толпе венгров он бросается наружу и сразу попадает в суматоху паникующих эсэсовцев, узников и тюремщиков, очевидно не обращающих внимания друг на друга.
Главные ворота широко распахнуты.
Сотни узников свободно проходят в них. Изможденные, слабые от недоедания, некоторые топчутся на месте, а потом возвращаются в свои бараки, чтобы спрятаться от холода. Лале выходит из ворот, из которых выходил и раньше сотни раз по пути в Освенцим. Неподалеку, выпуская в небо дым, стоит готовый к отправке поезд. Охранники с помощью собак начинают подгонять мужчин к составу. Лале подхватывает толпа, и он карабкается в вагон. Двери вагона задвигаются. Он проталкивается к стенке и выглядывает наружу. Вокруг продолжают бесцельно бродить сотни заключенных. Когда поезд трогается, Лале видит, как эсэсовцы открывают огонь по оставшимся.
Он стоит, пристально глядя через щели в стенке вагона, через немилосердно падающий снег на удаляющийся Биркенау.
