Первые иллюзии стали откалываться сразу после сообщения о беременности. Никому не нужна была ни Маша, ни ее беременность. Славик стал хмур, задумчив. Замуж не звал. Но и на аборте не настаивал. Даже не понятно что было бы хуже: бурная открытая реакция отторжения или вот такое тихое, думное молчание. Когда тебе тишиной шепчут: принимай решение сама (а я Чо? я ничО). Вот это одна из мерзких табличек у людей, которыми прикрываются так умело. Тебе не говорят открыто, поэтому и ответить нечего, потому что это лишь ощущения. Как их доказать? Когда я как бЭ не против, но как бЭ и не за, но ты решай сама, а я тут, рядом, оботру носочком ботиночком песочек, погляжу вниз глазками, потом показушно-затяжно вздохну и скажу: ну ты ж сама решила...И у тебя душа все видит в этот момент, все чует, а кинуть такими удобными для людей фактами не может. Не доказуемо.
Свадьба прошла стандартно. Конечно свекровь со своим "не доказуемым" разочарованным лицом отпечаталась на долгие годы. Ровно тогда она, свекровушка, и заложила твердый, надежный, основательный такой фундамент для отношений "украли сына". Но у нее был один жирный плюс - жила далеко, визитами и помощью мучать (куда уж там осчастливить) не планировала.
И вот она комнатка 6 метров с красивыми блестящими тараканами, общий туалет, растущий живот, и муж. Даже тараканы были в этой истории не такими показательными, как отсутствие присутствующего мужа. В его жизни не поменялось ничего, просто появилось удобство в виде готовящей, убирающей женщины. А ему, мужу, нельзя напрягаться, ему отдыхать надо: ежели вдруг давление, то спишут однозначно. Поэтому даже температура 37 считалась смертельно опасной. Ну и, конечно ,у настоящих мужчин рождаются кто? Сы-ноч-ки. Дочери они для слабаков, и вообще от таких как Славик рожают только сына. И Маринка верила, пыталась верить в сына. Так хотелось угодить мужу: замученная не простой беременностью, отсутствием помощи, ну хоть тут она должна была быть полезной и через муки страшные родить Славику сына. А сердце чуяло ,чуяло что девка. И чем больше она чуяла, тем больше росло ее разочарование. И тут она бесполезна, ну за что ее любить? Еще и представляющая вечную чистоту, Маринка готова была просто убиваться в уборке и готовке. Наверно она свято верила что хорошая женщина - это мертвая женщина. Которая может весь день стирать ноги в кровь, таская воду в машинку полуавтомат, потом обратно. Потом готовить на двух крохотных комфорочках, потом тащить посуду на общую кухню...И так ьб
чрн
тонтяйка. Это вот Славику тяжко, он пилот, ему нельзя давление, он работает, ему отдыхать надо...
Роды были долгими и тяжелыми. Да еще и с кучей практикантов. Это страшно, очень страшно рожать ребенка с одиночеством в душе. Чужие холоднющие стены, чужие грубые тетки (женщины в тот день роды не принимали), жуткие боли, доводящие до состояния сумасшествия. Ничего уже не хотелось...Все растворялось в какой-то другой реальности. В ее, Маринкиной, год назад было все по-другому! По-дру-го-му!!!!Верните это немедленно, верните, я не хочу здесь и сейчас, я хочу, хочу обратно, в мечты!! Не этого она хотела. Да только реальность уже здесь. Не встречала, не радовалась, а просто смотрела со всех сторон: отключайте из матрицы.
Правильно говорят в роддомах: беременными от них еще никто не уходил. И через сутки материнского ада родилась она. Конечно это была Она. Кто-то же должен был продолжить или переиграть женскую линию в этом роду. А пока Оленька родилась чуднОго фиолЭтового оттенка. Хрупкая, тоненькая. Красноречиво акушерка сказала: недовесок. И очень удивилась когда на весах высветилась книжная циферка веса. Черноволосая, кареглазая. Требовательная и капризная.
На выписке Славика не было...Забирала мать. Маринка была в полнейшей прострации. Где это счастье, про которое говорят приходит после обретения мужа, где это счастье, которое захватывает после рождения ребенка? Где? Три поколения женщин несло такси в комнатку в общагу. И каждое в чем-то было счастливее предыдущего. Только бабушка думала о судьбе дочери, дочь думала о своей судьбе и том, куда она ввязалась. И даже маленькая Оля уже понимала что попала не туда, куда планировала.
Казалось бы хуже ада роддома уже быть не может. Может ,Маринка, может! Постоянно орущая и диатезная Оля, ужасающий мастит, грозящей ампутацией. Если бы не бабушка, осталась бы мать без груди. Не дала. Военное п90ые. рошлое и стальные нервы выходили и Маринку, и Оленьку. И помогала, как умела и сколько могла. Все понимала бабушка, сама знала все тяготы женской доли. Славик-то занят был: у него рейсы, рыбалка, а после обязательно друзья с пивом: отдыхать же надо. Он был единственным сыном, мать строго приучила что жена должна делать все. И он был глубоко убежден что сидеть дома с ребенком это не труд. А полнейшее безделье. Да и вообще: ты сама так хотела.
Именно тогда Маринка решила что детей у нее больше не будет. Но упорно продолжала жить со Славиком: он жЫ отец (ребенок должен расти только в полной, пусть и совершенно не счастливой семье), и возвращаться домой к маме будет позором, и вернуться - значит сдаться. Значит терпи. Ненавидь все вокруг, плачь ночами, будь не счастлива, но семью сохраняй, терпи и живи. Внутри, конечно, жило чутье что все это дико не правильно. Что не так люди живут, не так. И вот вроде готова вырваться, да Олька так смотрит на отца, что стыдно от своих мыслей становится.
Он летал, учился, а Маринка шла подрабатывать в школу уборщицей: он учился, ему деньги были нужны. А Маринка она сильная, она не попросит. Возьмет Ольку и в школу с ней, намывать полы. Ручки то у Маринки всегда с маникюром были. Как бы ни было, всегда с прической, макияжем, ручки ухожены...Даже через не хочу. Надо ж было так угнаться за иллюзией...
Наступили 90ые. Лихие, как сейчас пишут. Жили как могли. У кого-то в общаге яйца, у кого-то шампанское - готовый девичник. Кто шил, кто вязал, кто тканью делился. Стол - всегда общий. Да и женские горести одни на всю общагу. Из всех семей почти 95% процентов такие как Маринка: бегущих за планом жизни учеба-замуж-дети. Некоторые, впрочем, первый пункт пропускали. У кого пьющий-бьющий, у кого гулящий, у большинства просто "так сложилось". Ни любви, ни счастья. Только блеск в глазах юношества запоздалого, и сигаретка на кухне одна двоих через слезы. Счастливых там не было. Не учили быть счастливыми, учили выполнять планы. И материнство у многих как обуза: знала бы что пол жизни отнимет, никогда бы не рожала. Так говорили многие. Но не Маринка. Ольку любила. Крепко любила. Как умела. Где-то, бывало, срывалась за все обиды на девчонку. Лупила по маленькой пятой точке до красноты. Лупила, а потом плакала. Прощения просила. Ненавидела себя. Винила. И так по кругу: себя не прощала, себя во всем винила, себя и наказывала. А чем себя крепко наказать? Правильно: продолжать жить с тем, кого так активно назначила билетом в счастливую семейную жизнь...
Продолжение в следующей части 3..