В следующие выходные мы едем в Москву. Я и Ваня – его просто не с кем оставить. Ночь в поезде туда, ночь в поезде обратно, день, может быть, два там – как пойдет. Алекс присмотрит за козой, но мальчик должен поехать со мной.
Это первый раз, когда он поедет поездом – познакомится с новым видом транспорта, посмотрит на поля и леса, на Волгу, увидит, наконец, свою необъятную родину. На созерцание пейзажей я закладываю минут пятнадцать-двадцать. А что потом? Меня немного пугает необходимость провести с сыном так много времени. Одному, в замкнутом пространстве купе. Если интернета не будет, у нас могут возникнуть коммуникативные трудности. Что я скажу ему тогда, когда он не будет увлечен ни YouTube, ни рассадой, ни псом?
Я думаю над этим вопросом в течение всех последних дней. Что я могу ему сказать? Мне так легко болтать со взрослыми людьми, моими единомышленниками. Но что говорить, если собеседнику всего пять?
Ответ не приходит мне в голову и это беспокоит меня настолько, что я уже готов отменить поездку.
Мне нечего ему сказать.
Но кроме меня есть другие!
Приходит мне в голову где-то в ночи. Столько людей до меня задавались подобным вопросом и, если не нашли ответ, то предложили массу достойных версий. Я могу говорить с ним языком других, я могу ему почитать. Эта мысль, совсем не оригинальная, но спасительная, приносит мне покой. Я знаю, какие книги возьму в дорогу и, успокоенный, засыпаю.
Итак, наша поездка начинается с чтения, я читаю с перерывом на ужин до тех самых пор, пока моего слушателя не смаривает сон. Только после этого я открываю нужные мне бумаги и еще немного работаю.
Утром, очень ранним и свежим, мы уже в Москве. Ну или не в самой Москве, а на вокзале – пересаживаемся из вагона поезда в вагон электрички и уже в восемь стоим на пригородной платформе. Нас ждут. Заказчикам совсем немного лет, они почти наверняка моложе меня. Дом достался им от бабушки, точнее, от прабабушки, наследницы какого-то давно забытого литератора советской поры, которую забрала к себе престарелая дочь. Кроме того, я выслушиваю и другие семейные легенды и истории, рассматриваю старые фото. Это могло бы показаться смешным, раздражать – ведь они своими разговорами просто воруют мое время. Но я не тороплю их, я все понимаю.
Молодая семья, как и я, не хочет ничего разрушить, она хочет сохранить даже то, что теперь, может быть, и незаметно. И чему так сложно подобрать название. Они, так же как и я, понимают, что время разбрасывать камни, время наших отцов, прошло, теперь нечего больше разбрасывать и надо собирать, выискивать что-то, что уцелело, что-то свое, чистить, строить. И строить, наконец, не на песке!
Они хотят нащупать почву у себя под ногами, познакомиться с этим домом и с собой. А я? Кажется, я смогу им помочь. И помочь так, что мне самому это принесет только радость.
Поэтому я сижу и слушаю, и спрашиваю, и рассказываю сам. Только после этого мы выходим с инспекцией в сад.
На это у нас уходит весь день – я вынужден звонить Алекс.
- Не проблема, останусь и на завтра, но имей в виду, в понедельник с утра, лучше уже к десяти, мне надо быть в универе.
- Алекс, ты ангел!
- Ну не знаю… Передай своему селекционеру, что его коза съела его рассаду.
- Ну вот и славно! Значит, и коза сытая, и у тебя дел меньше! – я смеюсь.
- Я вообще-то серьезно, - обижается Алекс, но сама тоже ржет.
- Спасибо тебе! – и в этот момент я серьезен как никогда.
Ужинаем мы все вместе. Заказчица, счастливая молодая жена, с восторгом смотрит на моего беспризорника. Он же, польщенный вниманием, с удовольствием рассказывает о своей деревенской жизни. О козе, псе и кошке, кур каких-то соседских вспоминает, как на сарай за яблоками лазил. Я тоже с удовольствием его слушаю и про себя отмечаю, что уже почти не слышу этого его жуткого немецкого акцента, скорее, наше волжское растягивание и какой-то особенный, едва уловимый, приятный тон.
- А мама работает, - бодро заявляет мой доморощенный Павлик Морозов. – Она много работает в городе. У нее есть две собаки и дочь, - я представляю, какие картины теперь встают перед глазами моих заказчиков, и подношу руку ко лбу, смеюсь:
- Правда, святая правда, в его словах тоже есть. Ну и немного художественного переосмысления.
Лишь на следующее утро мы говорим о стройке. Материальная сторона вопроса оказалась именно такой, как я и предполагал с самого начала, денег у ребят немного, а вот идей хоть отбавляй. Они без передышки рассказывают мне о том, что можно было бы предпринять. Я слушаю и киваю, потом спускаю их с небес и помогаю составить более реалистичный план. Мне повезло, у меня сговорчивые заказчики, они охотно кооперируют.
За разговорами проходит все утро, и сделать все необходимые замеры мне удается успеть как раз лишь к вечернему поезду. На обратном пути в чтении нет необходимости – набегавшийся за день сын, засыпает, едва ему удается достигнуть горизонтальной поверхности. У меня появляется возможность поработать в пути. И я ее охотно использую – дом вдохновляет меня на свершения, я черчу и перечерчиваю и следующим же утром еще из поезда высылаю в Москву свои первые наброски.
В семь утра мы высаживаемся на нашей станции. Сын спит на моих руках, за спиной висит рюкзак с ноутбуком. Тишина. Платформа пуста. Нет никого, кто хотел бы сесть в этот поезд, или, подобно нам, высадиться здесь, в степи. Я смотрю по сторонам и как книгу читаю историю этого места, в котором еще сто-сто пятьдесят лет назад не было ничего, кроме полей и лугов. Торговля хлебом шла по Волге, а поезда казались столичной забавой. Эти степи так бы и дремали в пыльном мареве до наших дней, если бы не Сызрань. По другому берегу реки, богатому лесами, где не родил хлеб, выстроили железную дорогу и изящный вокзал. А мы чем хуже?! – хрястнул по столу предок моего деда, и в Самару потянули свою железнодорожную ветку, двести пятьдесят километров от Сызрани, пять из которых через стремительную дикую тогда еще реку. Сдюжили! Воровали, конечно, куда без этого, но сделали. И мост этот, построенный молодым амбициозным инженером, стоит над Волгой до сих пор. И до сих пор восхищает.
К железной дороге в степи пристроили, конечно, еще пару станций, скорее, технических, для обслуживания поездов – людей тут было мало, еще меньше таких, которые захотели бы путешествовать поездом. Но те же князья Орловы должны, наверное, были захотеть когда-нибудь проведать свои земли. Вокзалы к этим станциям. Ну а раз уж тут и вокзал есть, то быть здесь и населенному пункту, вдруг пригодится.
Пригодилось пока, похоже, только мне. Я подхожу к своей машине, сиротливо пристроившейся на краю привокзальной площади, укладываю в нее ребенка и еду домой.
Дома поджидает нас нетерпеливая Алекс.
- Ну как? – торопит она меня. – Интересно было? Берешь работу? Наверное, берешь, если два дня там проторчал.
- Беру, очень интересно должно быть. Потом расскажу – ты торопишься.
- Да, хорошо, что у тебя теперь дом с удобствами – не придется в городскую квартиру заезжать.
- Спасибо за то, что присмотрела за нашим зверинцем.
- И рассадой! – напоминает она. – Рассаду, пожалуйста, не забывайте. Я ее даже поливала по мере сил.
- Да, конечно. И за рассаду тоже! Рассаде с тобой особенно повезло! Ты хоть завтракала?
- В городе поем, а вы уж как-нибудь сами…
- Рано еще. Ваня спит от впечатлений, и я бы с радостью поспал – всю ночь чертил и считал.
- Тогда спи, я сама уеду, - я согласно киваю и бреду в спальную. Уже свернувшись в большой теплый кокон, я слышу с улицы шум мотора – Алекс уехала. И засыпаю.
Будит меня шорох в гостиной.
- Ты вернулась? – реву я в комнату в полудреме. – Что-то забыла?
- Нет, - слышу я едва различимый ответ. И уже от двери по-прежнему тихо, но более внятно: - Я все помню.
- А это ты, - я лениво и сонно ворочаюсь под одеялом. За окном уже утро, но я упорно отказываюсь принимать этот факт. – Я спал. Я думал, Алекс вернулась.
- Нет, это я вернулась, - она по-прежнему стоит, прислонившись к косяку и почти наверняка смотрит на меня. Я поворачиваюсь к ней, но глаз разлепить все равно не могу. А может быть, просто не рискую – стопроцентной уверенности, что это не сон, у меня нет, а мне хотелось бы с ней поговорить. У нее был день рожденья. Недавно, я забыл когда, с тех пор как уволился, я не веду точного счета дням. А я ее не поздравил, был занят, не хотел напоминать о себе. Я теперь никому о себе не напоминаю, поэтому и мать не звонит, и Юрий пропал. Только Алекс плевать на то, что я теперь не немец. Знает ли об этом Лара?
- Я тоже только что вернулся.
- Это хорошо. Надолго?
- Не знаю, - ребята ждут меня к началу работ. Как быстро они найдут бригаду и закупят материал? Но ведь и она не об этом сейчас: - Я не могу сказать, что будет через десять лет.
- Оказалось, что ты не бог?
Я вновь думаю о Юрии и почему-то именно в этот момент понимаю, что его уже нет в живых, вздыхаю: - Оказалось, что никто не бог.
- Это хорошо, что ты это понял, – она заносит вещи в комнату и начинает разбирать свою сумку. Я, наконец, открываю глаза и с интересом наблюдаю за ее движениями, за теми вещами, которые она сначала вынимает из чемодана, встряхивает, а потом убирает в мой полупустой шкаф. В соседней комнате слышится довольное сопение и странный звук перекатывающихся колес – Соня осваивает какое-то соответствующее возрасту транспортное средство. Но в доме тихо, значит, Ваня еще спит. Окна открыты и иногда то постукивают от ветра, то вздымают в комнату белую волну ткани. Через них в комнату льются самые разные звуки – пенье птиц, ворчанье собак, квохтание кур, все это покрывает сезонный хор лягушек с реки. Мы молчим. Она занимается вещами, я наблюдаю за ней. Потом, так же молча она уходит на кухню. Я вылезаю из одеяла, влезаю в свои старые, может быть, еще от отца доставшиеся, домашние джинсы и иду за ней. Встаю, прислонившись к дверному косяку на кухне, и продолжаю молча на нее смотреть. – Я останусь тогда, - говорит она, словно продолжает старый разговор. Я подхожу к ней – она не поворачивается ко мне, она как будто бы занята какими-то домашними делами и собирает завтрак нам на стол. Я обнимаю ее спину, целую куда-то в волосы или шею. – Пока… - добавляет она неуверенно.
- Пока ветер не переменится? – произношу я наконец. От сна и от долгого молчания мой голос кажется очень грубым. И я не улыбаюсь, хотя знаю, что она знает, что это не мои слова.
- Вроде того.
- Тут какая-то редкая аномалия, да ты и сама это знаешь, все грозы обходят этот край стороной.
- Наверное, теряются в степи, - я киваю. Говорить я больше не могу и она, наверное, чувствует почему. – Ну значит, останусь чуть дольше, чем планировала. Тоже ведь ничего страшного? – я отрицательно мотаю головой.
Тут и она замолкает. Только плечи ее иногда вздрагивают, тогда я прижимаю ее к себе еще сильнее. Мы стоим так долго, до тех пор пока в комнате, которая когда-нибудь будет гостиной, не бухает что-то, что судя по звукам больше всего напоминает моего едва проснувшегося сына. Мы спешим туда – новый день начался.