В этом лонгриде я хочу рассказать о нескольких направлениях неофициальной советской поэзии и об их наиболее важных представителях. Понятно, что нельзя объять необъятное, и уж тем более невозможно в рамках лонгрида на Дзене составить хоть сколько-нибудь подробную и полноценную карту катакомб советской литературы, поэтому призываю читателя быть снисходительным и не требовать от небольшой заметки энциклопедической подробности.
Лианозовская школа
Лианозово – небольшой подмосковный посёлок, где собирались художники и поэты, проводили художественные эксперименты, читали, а также показывали и обсуждали свои работы. Там же собирались участники знаменитой Бульдозерной выставки, в частности, художник Оскар Рабин.
Участниками Лианозовской поэтической школы были Евгений Кропивницкий (духовный лидер группы, «Наш Учитель», как называл его Генрих Сапгир), Генрих Сапгир, Всеволод Некрасов, Игорь Холин и Ян Сатуновский. «Лианозовцы» не пытались возродить досоветское искусство, а избрали противоположную стратегию: «не бежали от окружающего абсурда, а пошли ему навстречу, спровоцировав лобовое столкновение, заговорив на безнадёжно мёртвом языке социума, искусство обрело новую жизнь и новый живой язык».
Генрих Сапгир
В советское время широко публиковался как детский писатель, в то время как «взрослые» стихи выходили только в самиздате и зарубежной печати. Сапгир был знаком почти со всеми представителями литературного и художественного андеграунда Москвы и Ленинграда и оставил о них мемуарные очерки (они вошли в антологию «Самиздат века»).
В стихах Сапгира авангард начала ХХ века «заговорил» на современном живом и непредсказуемом языке, причем изначально на языке социального дна: он был одним из представителей «барачной» литературы (вместе с Игорем Холиным), и описание неприглядного быта рабочих пригородов Москвы было крайне характерно для его раннего творчества. Сапгир превращает речь обитателей бараков в строительный материал для поэзии. Впрочем, реальное социальное неблагополучие всегда маскировалось в этих стихах при помощи гротеска и безостановочной языковой игры.
Сапгир, как и некоторые другие неофициальные поэты (например, Дмитрий А. Пригов), писал не отдельными стихотворениями, а циклами: как правило, в основу этих циклов был положен определенный формальный прием (все стихи могли быть написаны на «заумном» языке, или цикл состоял из одних сонетов).
Евгений Кропивницкий
Кропивницкий был признанным лидером Лианозовской поэтической группы. Он перенял у Федора Сологуба ограниченный репертуар классических размеров и при этом интерес к экспериментам с нестандартными для русской поэзии строфами (триолетами, секстинами). Для обоих поэтов было важно однообразие, монотонность письма, позволяющие показать однообразный мир: это поэзия не отдельных стихотворений, а больших циклов или книг, дающих читателю возможность представить себя обитателем той вселенной, которую изображает поэт. Но если у Сологуба это был загадочный, полный эротизма мир рубежа веков, то у Кропивницкого — мир рабочих окраин, где часто творятся самые неприглядные вещи. Его обитатели часто смешны, а их жизни выглядят неказистыми и напоминают неудачный анекдот. Однако иногда в этом мире случаются подлинные катастрофы, и тогда становится понятно, что в стихах Кропивницкого жизнь городских окраин — лишь метафора всего человеческого существования.
Всеволод Некрасов
Для Некрасова разговорная речь уже содержала в себе зерна поэтического, которые нужно только правильно распознать. Стихи Некрасова — попытка зафиксировать такую самоценную речь, которая в своем течении не знает ни автора, ни читателя, вступая в прямой контакт с миром. Собственно, эта речь и была для Некрасова миром — за ее пределами ничего нет, и мир существует лишь до тех пор, пока речь длится. Именно поэтому его стихи были, с одной стороны, мало похожи на привычную поэзию, а с другой — интонационно очень близки к русской поэтической классике.
Игорь Холин
Холин и другие поэты-лианозовцы боролись с «высокой» поэзией в том виде, в каком она существовала в официальной советской печати: с их точки зрения, такая поэзия занималась обслуживанием официальной идеологии. Для того чтобы оживить поэтический язык, они обращались к темам, которые были немыслимы не только в советской печати, но и в поэзии как таковой.
Более известны ранние стихи Холина — они могут считаться чистым образцом «барачной» поэзии. Их темы были намеренно антипоэтичны: пьянство, супружеские измены, описания неприглядного, бедного быта. Со временем стихи Холина становятся более гротескными и схематичными: например, он пишет цикл «космических» стихов, в которых жители далекого будущего ведут себя так же, как обитатели бараков. В поздние годы он пишет стихи, напрямую отсылающие к опытам русского авангарда, — в духе конкретной поэзии, построенные на чередованиях одних и тех же слов или на визуальном облике письменного текста.
Ян Сатуновский
Сатуновский представляет собой парадоксальный пример поэта- одиночки, для которого тем не менее важен круг единомышленников, сообщество эстетически близких авторов, как раз лианозовцев.
Сатуновский стремился уйти от «сделанной», подчеркнуто «профессиональной» поэтической речи, характерной для тех наследников авангарда, которые продолжали писать в 1920-е годы. В поисках альтернативы такой поэзии Сатуновский обратился к повседневной речи, во многом предвосхищая в этом Всеволода Некрасова. В то же время поэзия Сатуновского — это политическая поэзия: пойманная в его стихах чужая речь постоянно «проговаривается» о положении дел в обществе, об экзистенциальном одиночестве и пустоте, преследующих советского человека (в этом отношении Сатуновский оказывается близок к Борису Слуцкому). В то же время стихи Сатуновского часто кажутся «неоконченными», напоминают случайные записи на полях, и это тоже связано с особой позицией, которую занимал поэт: никакая законченность невозможна в усталом и страдающем мире ХХ века.
Московский концептуализм
Концептуализм преимущественно ориентирован на переосмысление языковой власти. Пригов: «Задача искусства, его назначение – явить некую со всеми опасностями свободу, абсолютную свободу. Однако язык имеет тоталитарные амбиции и претендует на то, чтобы захватить весь мир, покрыть его своими терминами и показать, что он – абсолютная истина. Я хотел только показать, что есть свобода. Язык – только язык, а не абсолютная истина, и поняв это – мы получим свободу».
Дмитрий Александрович Пригов
Пригов шёл по необычному пути: очень много времени проводил в библиотеке и читал книги современных западных философов и в этом плане был прекрасно начитан. Если до того постмодернистские тенденции возникали стихийно и просто параллельно мировым тенденциям, но, начиная с Пригова, ситуация резко меняется.
Важный принцип эстетики Пригова – всё время старается меняться. С точки зрения Пригова, всё возможное уже создано и можно только создавать культурные жесты поверх уже существующих культурных и дискурсивных систем и стереотипов. По Пригову, неизбежно воспроизводить уже готовые художественные решения, когда мы пытаемся говорить что-либо прямолинейно-искренне, по этой причине искренность в поэзии вообще невозможна.
Стержнем созданного Приговым «образа автора» становится взаимодействие между двумя полярными архетипами русской культуры – «маленьким человеком» и «великим русским поэтом». Парадоксальность приговского подхода в том, что он соединил эти архетипы в новом конфликтном единстве: великий русский поэт у него оказывается маленьким человеком, а маленький человек – великим русским поэтом.
Пригов не признает никакой поэтической сути вообще, он сторонник всевластия читателя. С точки зрения Пригова, всё возможное уже создано и можно только создавать культурные жесты поверх уже существующих культурных и дискурсивных систем и стереотипов. По Пригову, неизбежно воспроизводить уже готовые художественные решения, когда мы пытаемся говорить что-либо прямолинейно-искренне, по этой причине искренность в поэзии вообще невозможна.
Лев Рубинштейн
Лев Рубинштейн знаменит тем, что он писал стихи на карточках (изобрёл жанр каталога). Это были обычные библиографические карточки, которые использовались во всех библиотеках. Одно время Рубинштейн работал библиографом, но также на него повлияло то, что в то время люди, которые учили иностранные языки, довольно часто перебирали в метро карточки. При таком подходе происходит деконструкция единого бумажного листа – текст фрагментируется. Рубинштейн работал в основном с городским фольклором в широком смысле слова, с городской речью (главным образом устной).
Один из примеров поэзии Рубинштейна — каталог "Мама мыла раму". http://www.vavilon.ru/texts/rubinstein/1-7.html
Тимур Кибиров
Тимур Кибиров - поэт, близкий концептуалистам. По происхождению горец, осетин. Настоящая фамилия Запоев, хотя фамилия кого-то из его предков была Дзапой, писец переделал её на понятный для себя лад. Кибиров – фамилия деда. В школе увлекается символистами, в особенности поэзией Блока. Потом была армия, где он познакомился с ужасом, в котором живёт страна, что очень повлияло на его мировоззрение.
Его первые публикации относятся к концу 80ых. В его поэзии происходит столкновение неприглядной советской жизни и того образа возвышенного мира, что был почерпнут людьми его поколения у символистов начала ХХ века. Поэзия Кибирова полна цитат и аллюзий на классические произведения русской литературы, но они всегда используются в нарочито «низком», игровом контексте. С одной стороны, эта поэзия стремится вновь освободить поэтическую речь — одновременно и от официального советского языка, и от не менее сковывающих перепевов классики начала века; с другой — вывести на свет всю ту ложь, что существовала в официальных СМИ, не становясь при этом прямым обличением власти.
Про связь с балладой (многие стихи длинные/песенные/балладные): в творчестве Кибирова сильна связь с «авторской песней», романсом, балладой, о чем говорят сами названия его произведений, в которых эти слова весьма частотны. Его стихи обращены к русской песенной традиции, к цыганским романсам Аполлона Григорьева, к Александру Вертинскому, а также к Окуджаве и Галичу. Сюда следует добавить и один из главных источников бардовской лирики — лагерную песню. На этом фоне возникает поэзия Кибирова, соединяющая романс и песню с официозным языком советского периода и начиняющая эту смесь цитатами из элитарной и массовой культуры.
Мое любимое произведение Кибирова — поэма художнику Семену Файбисовичу, очень рекомендую http://lit.peoples.ru/poem/17173.html
Метареалисты
Движение сформировалось на рубеже 1970–1980-х годов, ядро метареалистического движения составляли: поэты Иван Жданов, Александр Еременко и Алексей Парщиков. Для этих поэтов был характерен прежде всего интерес к сложным метафорам, позволявшим по-новому описывать привычную реальность, пересоздавать ее, руководствуясь поэтической логикой.
Иван Жданов
Трудно что-либо сказать о его связях с другими поэтами — начиная с 1980-х годов Жданов живет уединенно и редко участвует в литературной жизни. Учился на факультете журналистики Московского университета, откуда был исключен. Первая книга стихов «Портрет» вышла в 1982 году.
Из всех метареалистов Жданов внешне наиболее близок к советской поэзии 1970-х годов — к так называемой «тихой лирике», в которой «большие» темы шестидесятников сменяются размышлениями о человеческих судьбах и пейзажными зарисовками.
Однако в этой поэзии Жданов производит своего рода революцию изнутри: за темами и пейзажами «тихой лирики» он стремится увидеть скрытый от повседневного зрения «подлинный мир», который может быть доступен только при особой настройке восприятия. Среди всех ощущений центральную роль у Жданова играет зрение (недаром в девяностые годы он уделяет больше внимания фотографии, а не стихам) — именно оно позволяет обнаруживать странную изнанку в знакомых на первый взгляд предметах. Поэт всегда находится в состоянии удивления от привычного мира — чувствует за его образами присутствие чего-то большего, что готово лишь немного приоткрыться даже очень внимательному взгляду.
Жданов сумел практически в одиночку реформировать наиболее традиционные области русской поэзии — то, что можно с некоторой условностью назвать «пейзажной» и «философской» лирикой. Это открыло дорогу большому количеству подражаний и последователей — можно сказать, что массовый успех метареализма как движения во многом связан с попытками воспринять поэтику Жданова, сделать ее общепонятным поэтическим языком.
Александр Еременко
Учился на заочном отделении Литературного института. С 1990-х годов редко публикует новые стихи.
Отличие от Ивана Жданова и Алексея Парщикова: он также как и они иногда использовал сложные метафоры, насыщенные визуальные образы и отсылки к естественным наукам, однако в его стихах все это было подчинено совсем другим задачам. Можно сказать, что основное переживание стихов Еременко — это переживание не полноты мира, а его опустошенности, когда разные смыслы, еще недавно казавшиеся важными и незыблемыми, приходят в непредсказуемое движение, а реальность превращается в хаос. Однако такой хаос не разрушительный — напротив, он ведет к освобождению, к тому, что в его недрах может возникнуть что-то новое. Именно отсюда любовь Еременко к «цитатной», центонной поэзии: строки из хрестоматийных текстов у него смешиваются друг с другом, теряя свою привычную основательность и свидетельствуя о том, что весь мир переживает состояние карнавала.
Поэзия Еременко, в отличие от поэзии Парщикова и Жданова, не вызвала большого числа подражателей, однако в московском литературном мире 1980-х годов она занимала очень важное место. В конце этого десятилетия широкое распространение получает поэзия, построенная на остроумной игре цитатами, иронии и следующей из всего этого социальной критике (пример — Тимур Кибиров), для них Еременко был негласным предводителем.
Первичным для Еременко было ощущение свободы, которое дарила его поколению цитатная поэзия, а не та социальная критика, которой она часто сопровождалась.
Алексей Парщиков
Поэтический язык Парщикова среди всех метареалистов был наиболее радикальным: он заметнее всего порывал с официальной советской «тихой лирикой», от которой метареализм во многом отталкивался, для того чтобы найти принципиально новые поэтические средства, способные не только описать новую реальность — реальность, законной частью которой стали наука и техника, — но и изменить ее. Этой цели должен был служить особый «плотный» и «насыщенный» поэтический язык, строящийся на постоянных контрастах между «высоким» и «низким», на последовательности вложенных друг в друга метафор (этим поэзия Парщикова отчасти напоминала поэзию эпохи барокко). Такой язык должен был открывать дорогу к новым способам мышления и поэтическому преображению мира.