«Чёрт тебя побери, да как же это решается!».
В квартире стояла тишина, и лишь часы, висевшие на кухне и параноидально тикающие в свой непрерывный такт, нарушали этот покой.
Грозно склонившись над своим рабочим местом, словно огромная туча над землёй, при холодном свете лампы и экрана ноутбука я пытался решить задачу по прикладной математике. Тщетно.
«Нет, ну как это так. Если мы подставим это значение в уравнение, то получим необходимую частоту колебания. Да, всё правильно. Но по условию ответ не логичен!».
Заветное решение было близко, но я никак не мог к нему прийти. Я вновь и вновь перечитывал условие, бегал глазами по тетради, чиркал что-то в черновике, пересчитывал всё в калькуляторе, но ничего нового эта беготня по кругу не привносила.
«Я точно где-то ошибся, ну по-любому. Хотя как? Нет, я не мог ошибиться! Не может маятник двигаться с такой скоростью, хоть ты тресни! Тут явно какая-то опечатка, я отказываюсь в это верить! А может, всё-таки, я где-то просчитался? Аргх, как непонятно!».
Смирившись со своим бессилием, я оторвал свой взгляд от работы и посмотрел на часы. 17:03.
«Нужно сделать перерыв, так нельзя. Время ещё есть, решить успею, глядишь, всё придёт само собой».
Я встал из-за кресла, потянулся, отложил всё и направился к шкафу. Водолазка, джинсы, прихожая, шапка, куртка, ботинки, надменный взгляд в зеркало – я готов. В самый последний момент, меня осенило: «Ключи!».
Неуклюже шагая на пятках, я вернулся в свою комнату. Заветная связка лежала на тумбе возле кровати, между «Критикой чистого разума» и антидепрессантам – моими близкими помощниками, ставшими мне недавно. Без них разлуку с отцом не получалось забыть, без них трудно было не отчаиваться при каждом удобном случае. Бывало, я уходил в себя, становился неподвижным и думал о чём-то. А потом вдруг вспоминал отца и слезы так и норовили политься из глаз. Почитывая же книгу и принимая таблетки, мне удавалось отвлечься от стресса и печали. Хотя бы ненадолго.
Ах, конечность всего сущего – почему так тяжело воспринимаем мы тебя и не можем смириться с последующим осадком, ложащимся на дно души нашей?
Оторвавшись от мыслей, я вернулся в прихожую и покинул квартиру.
Понурый Петербург встретил меня своей холодной погодой и редкими каплями с неба, словно другого от него и ожидать не стоило. Было решено направиться к моему излюбленному месту – к берегу Малой Невы.
Стоит полагать, у каждого есть такое место, или вещь, или человек – словом, нечто, придающие сил, вдохновение, желание жить. И без этого никак нельзя, ведь люди – существа такие изнеженные: нужно и сытым быть, и комфортно себя чувствовать, и самовыразиться уметь. Но это и не плохо вовсе, наоборот, в этом есть доля прекрасного. Побываешь в горах, подышишь тамошним воздухом, и хорошо на душе станет; взглянешь на картину Боттичелли, и восхитишься его творением; обнимешься со своей любимой женщиной, и тепло на душе станет.
Пройдя два квартала, мне оставалось несколько метров и… вот оно – грандиозное творение природы, вкруг которого величественной рукой человека был основан знаменитейший город.
Меня всегда поражал размер Невы, в котором была заключена её красота. Пересекая любой мост, проложенный над Невой, я испытываю завораживающие ощущения: я стою выше реки, я покорил её. В то же время эта тёмная, непросветная глубина заставляет бояться, мол, ничтожные людишки, вам не овладеть силами природы, нужно лишь мгновение, и я выйду, забрав с собой туда, откуда тёплыми и сухими не возвращаются. Так прекрасно всё это, хоть эпопею о природе пиши, описывай всё до мельчайших деталей, находи красоту в каждой тени и в каждом листочке да всё равно до конца не выразишь.
Неспешным шагом я прогуливался вдоль набережной. Солнце ближе склонялось к горизонту, ветер дул так, что пришлось засунуть руки в карман, дабы они не замёрзли, а люди стремились в каком-то своём, неведомом мне направлении. Ходьба и холодная погода придали мне бодрости, голова теперь была свободна от тяжёлых дум и задач.
Решил остановиться возле парапета. Опершись на него, я нашёл какую-то точку вдали и повис на ней. Не хотелось думать ни о чём, только стоять на месте да смотреть в эту точку, пока не станет окончательно холодно и не придётся возвращаться.
– Молодой человек! – послышался за спиной чей-то голос.
Я обернулся. В паре метров от меня стоял дед маленького роста, в потёртой тускло-песочной куртке, тёмных брюках, коричневых туфлях, одна из которых так же затерлась на носке, и в шерстяной кепке.
– Да? – ответил я ему.
– Молодой человек, подскажите, пожалуйста, который сейчас час? Я, понимаете, свои часы дома забыл, а мне надобно знать время.
Я достал телефон из кармана.
– Без пятнадцати шесть.
– Ой, ну замечательно, – с восторгом воскликнул дед, – я, значит, успею. У меня, понимаете, дома телевизор есть, и я очень люблю оперу и балет смотреть. Сегодня в семь часов будут «Иоланту» Чайковскую ставить вот хотел послушать да посмотреть. Спасибо вам!
– Пожалуйста, – сказал я в лёгком замешательстве.
Дед отошёл от меня на несколько шагов и встал рядом с парапетом. Его взгляд устремился в сторону моста. Солнечный закат освещал его морщинистое и усатое лицо, на котором сейчас была улыбка.
Я повернулся обратно и стал вновь искать ту точку, на которой повис.
– Прекрасная сегодня погода, хоть и холодная, скажите ведь? – вдруг услышал я тот же самый резвый голос.
– Да, погода сегодня самый раз, – неохотно ответил я.
Присутствие этого дедка начинало действовать на нервы. Теперь моя голова была заполнена не мыслями о расслаблении и душевном покое, а об этом мужичке, который вдруг тут нарисовался.
А дед всё не смолкал:
– Люблю я осень. Спокойное такое, размеренное время года. Печальные тона, меланхолично всё. Но нам не деться от этого никуда, просто всего должно быть в меру: и грусти время отведено, и радости местечко припасено. Чередовать нужно, понимаете. Вот. А вы, к слову, знаете, что это за мост такой?
Дед указал на мост через реку, находившейся справа от нас.
Мне хотелось промолчать, но всё-таки я ответил:
– Нет, не знаю. Мост как мост.
– Жаль. Это Тучков мост – самый, между прочим, длинный мост семнадцатого века. Его много перестраивали, деревянный он был. Назван в честь купца одного, фамилию вы знаете, а имя я запамятовал. А нет, вру, Авраам его звали, точно, Авраам Тучков. Слушайте, а вы знаете…
Мне хотелось тактично уйти от диалога, но злостная мысль превратилась в действительность и слова сами сорвались с моего языка:
– Нет, не знаю. Мужчина, вам поговорить, что ли, не с кем?
Он помутнел. Моя фраза поразила деда, словно пуля, пролетевшая через грудь, от которой погибают, но ещё не так быстро, чтобы человек не осознал произошедшее.
– Ну, раз вам не хотелось слушать… – промямлил он тихим голосом, не характерным ему ранее.
Я понял, что зря погорячился. Мне стало стыдно за свою несдержанность.
– Мгм, простите, пожалуйста, я очень нервный в последнее время и за языком не слежу.
– Да ладно уж, – внезапно прервал меня дед, – я привык к такому, не в обиде. Да и вообще, знаете, оно, наверное, и к лучшему. Меня постоянно несёт в разговоре, а куда не понимаю. Понимаю только в тот момент, когда мне делают замечание. Нехорошая эта черта, въелась глубоко, как не исправляй. Это ведь, понимаете, ещё со школьных времён пошло. На уроке, дома, в общественном транспорте, в магазине – в общем, говорил и без умолку. Вот время и прошло, а привычка осталась. Жаль, что привычка только.
– В каком это смысле? – вдруг заинтересовался я.
– Да в самом обыкновенном, нет тут ничего сакрального. Стар уже я, а жизнь моя оставлена далеко позади.
– А разве сейчас у вас нет жизни?
Дед усмехнулся.
– Да можно ли назвать это жизнью? Скорее бессмысленное существование или балласт на Земле, который должен вот-вот оказаться под ней.
Его безжалостные слова привели меня в ужас, по телу пробежала дрожь. Виду, однако, я не подал.
– Почему же вы так считаете? В вашей жизни не было счастья?
Я невольно понял, что сократил дистанцию между нами, сделав полтора шага вперёд.
– В том-то и дело, что было, – тяжело вздохнул дед. – Осталось всё там же, вместе с жизнью. Семья, дружба, любовь, уважение – всё, понимаете, отнялось.
У меня вот сын Пашка есть – такой славный малый, без вредных привычек, и должность хорошую занял, и семью создал, любо-дорого смотреть прямо, да встречаемся очень и очень редко. Ни ответа ни привета, что называется. Так не велика беда, понимаете, жив и на том счастлив старик, но ведь нет, дело тем не заканчивается. Он женился года два назад и детишки-то у него появились – Лёша и Катенька. Старик наивный обрадовался, думал, что с детьми будет часто видеться, жизненным мудростям учить, да не так оно всё. Раза три от силы за полгода увижу вживую, а другого способа увидеть и нет. И ведь звоню, понимаете, не так чтобы часто и надоедливо, вежливо так: «Верочка, дорогая, может, вы на выходные ко мне с детьми приедете, стол накроем, поболтаем час-другой?». А мне: «Извините, у нас, к сожалению, на эти выходные много дел и планов. Возможно, в другой раз». И так снова и снова.
Ещё недавно и жены моей не стало. Ладно, хоть на похоронах Пашку с женой и детьми увидел. Что называется, я хотел, – дед выставил ладонь перед собой, – я получил.
А жена… жена моя была хорошим человеком, первой и единственной ещё со студенческих лет. Я бы вам её описал, но словами тут не обойтись, понимаете, её нужно просто увидеть. И ведь знаете, что самое грустное-то? Умерла она, а по календарю у меня через два дня день рождения. Как же любит над нами судьба насмехаться, ей-богу.
– У вас и друзей нет?
– И друзей, и семьи, и родителей – никого не осталось, понимаете. Один я, сам с собой остался. Все либо для меня не существуют, либо я ни для кого не существую.
Кстати говоря, о последнем: народ наш так озлобился, я диву даюсь! Как будто закрылись в маленькую коробку, вокруг которой ничего нет.
Я вот недавно в продуктовый ходил. Всё необходимое взял, стою на кассе, расплачиваюсь. Надобно мне мелочь достать, а считать быстро не умею, не мастак. Так мне женщина в очереди выговаривает и недовольно так: «Мужчина, вы побыстрее можете?». Я решаю отшутиться: «Позвольте, считаю настолько быстро, насколько мой ум математический позволяет, а я по образованию гуманитарий. А куда это вы, собственно говоря, спешите? Вечер пятницы же». А она такое лицо нахмурила, словно я тут полчаса ей ходу не даю.
Или вот вчера домой возвращался, уставший до отвала ног, и тут из подъезда моего молодой паренёк выходит. Я ему рукой махаю, мол, придержи дверь, она у нас тяжело открывается, а старику-то ещё тяжелее. А он, понимаете, смотря в мою сторону, надел свои, как они там, наушники и устремился в другую сторону, причём резко так отвернулся, чтобы я подумал, что он меня не заметил.
И ладно ещё не замечают, ведь и грубят вдобавок. Я, по-моему, коллекцию из всех возрастов собрал, можно целое древо составить. Молодые, конечно, чаще.
Он ехидно посмотрел на меня.
– Да что вы, я же извинился, – смутившись, сказал я.
– Шучу я, Господь с тобой, хорошо всё! – усмехнулся дед.
– Исходя из вашего рассказа, я бы «хорошим» не назвал всё это.
– Да, хорошего мало в жизни у меня сейчас. Но, знаете, я не отчаиваюсь.
– Как вы можете не отчаиваться после всего сказанного? Вы же одинок, у вас столько плохого в жизни случается, а вы не отчаиваетесь?
– Я вот вам какую мысль скажу: умеешь найти – не потеряешься. Понимаете, ведь уходить в крайности, я думаю, незачем: оно к хорошему не приведёт. Мир – он не одного цвета, в нём много разных красок и светлых тонов, и тёмных. А ежели всегда доставать из своей души чернющую и обугленную злобу и разбрасывать её на людей – родных, близких, прохожих, соседей – кто же от этого выиграет? Да никто, понимаете. Стало быть, её и не надо, злобы этой, не в каких формах и видах.
Не всем, конечно, это дано, не у всех получается. Но я полагаю, к совершенству надо стремиться. Вот, к примеру: когда жена моя умерла, мне хотелось на всю обозлиться, всё проклянуть, даже на Бога, Господи прости, – он перекрестился, – сетовать. И вот несколько дней спустя иду по улице, душа болит, ничего не хочется, сил никаких не на что нет, сворачиваю в подворотню и раз – вижу рыжего кота. Шёрстка грязная, лапки поджал, мяучит протяжно, как расстроенный инструмент, сидит весь бедный. Ну а я что? Взял его, конечно. Теперечи живёт у меня, сытый и довольный. Хорошенький такой, всегда меня встречает, об ноги трётся, а по вечерам, когда я читать сажусь, ко мне под руки залазит и ворочается, и так и сяк, а когда, наконец, его величество удобную позу-то найдёт, лапки поджимает и засыпает, вот так, – дедушка прижал руки, закатил голову, изображая морду кота, и закрыл глаза.
Он засмеялся, и это заставило меня улыбнуться.
– Вот видите, можно же радость найти!
– Это да.
– Ой, слушайте, а который час? – вдруг спросил меня дедушка.
Я достал телефон.
– Половина седьмого.
– Ай-яй-яй, время-то на исходе. Мне нужно уже идти.
– Конечно, вас ждёт любимая опера, – подметил я.
– Само собой. Что ж, бывайте.
– И вам всего хорошего.
С этими словами дедушка развернулся и удалился.
«Вот так беседа», – подумал я.
Мне тоже нужно было идти. Дела сами себя не сделают, к тому же на улице становилось холоднее.
Неспешной походкой я направлялся в сторону дома. В ушах гудел ветер, где-то в подворотне лаяла собака, в окнах квартир загорался свет, аптека и фонарь, словно вышедшие в вечерний Петербург из сюжета Блока, промелькнули мимо меня, а я шаг за шагом приближался к своему дому.
Пару поворотов, двор, лестничная площадка, дверь – я дома. К румяному лицу тут же прилипло тепло квартиры. Замёрзший и уставший от ходьбы, желание было одно – сесть куда-нибудь с горячем чаем в руках.
Помыв руки и переодевшись в домашнее, я поставил чайник на плиту. Симфония посвистывания и лёгкий гул от включённой конфорки наполнили кухню.
Мыслям не давала покоя сегодняшний разговор с дедушкой. Что за человека я встретил? Кем он был и кем стал? А что будет с ним через время? Я прокручивал домыслы о его судьбе, которую видел не лучшей. Этот человек, пройдя путь длиною в жизнь и вымостив дорогу потомкам, остался ни с чем, иссяк. Какое же должно быть горестное осознание, что в конце, дожив до седых волос, отдав всего себя этому миру, не приберёг ты ничего для себя? В конце, когда «беготни» становится меньше, когда ты пережил многое? Неужели лишь пустота?
И вдруг я понял: дедушка и не нуждался. Ни счастья, ни любви, ни похвалы, ни признания, ни уважения, ни дружбы – не требовалось ничего. Его душа стала выше людских эмоций, но физическая оболочка напоминала, что он всё же – человек. Я осознал, что за сила была в нём. Даже в самой кромешной тьме, где боль и страдания жгут изнутри, где мутная вода из слёз тянет на дно, где злые существа, зовущие себя людьми, в обличиях самых противных уродцев своими заострёнными языками способны прорезать плоть, этот дедушка найдёт лодку, зажжёт маленькую спичку, чтобы лучше видеть свой путь, и скажет лишь: «Жаль, весла нет, с ним бы быстрее». Какие же точные и правдивые слова он использовал, насколько нещадно говорил о себе и о жизни, обращая всё в смех. И даже смерть – бездушная и слепая старуха – ещё не трогает этого человека: не может, в нём вера и любовь есть.
Широкая душа у дедушки, и не отнять её у него. Вот, на кого мы, мелочные душеньки, своими ногами встать можем. Право, не один он такой. Да, не один он должен быть, иначе рухнуло бы всё в глубокую пропасть.
Жаль, но не замечаем мы их, а если и замечаем…
Что-то засвистело. Это был чайник.
#рассказы #литература #современная литература #чтопочитать #проза #философия #рассказожизни #современнаярусскаялитература #современнаяпроза #современнаярусскаяпроза