К творчеству Александра Степановича Грина надо приглядываться, - неспешно, внимательно. Много загадок он нам загадал. Много тайн до сих пор сберегает для нас неоткрытыми.
Поэтическая речь Александра Грина – необычна. Интереснейший вопрос – в чем секрет этой необычности? Еще более интересно, какова природа необычной поэтической речи?
Посмотрим.
Военный лётчик
Воздушный путь свободен мой;
Воздушный конь меня не сбросит,
Пока мотора слитен вой
И винт упорно воздух косит.
Над пропастью полуверсты
Слежу неутомимым взором
За неоглядным, с высоты
Географическим узором.
Стальные пилы дальних рек
Блестят в отрезах жёлтых пашен.
Я мимолётный свой набег
Стремлюк массивам вражьих башен.
На ясном зареве небес
Поёт шрапнель, взрываясь бурно…
Как невелик отсюда лес!
Как цитадель миниатюрна!
Недвижны кажутся отсель
Полков щетинистые ромбы,
И в них – войны живую цель –
Я, метясь, сбрасываю бомбы.
Германских пуль унылый свист
Меня нащупывает жадно.
Но смерклось; резкий воздух мглист,
Я жив и ухожу обратно.
Лечу за флагом боевым
И на лугу ночном, на русском,
Домой, к огням сторожевым,
Сойду планирующим спуском.
(1914) [3, Т.3, 647].
Первое на что обращаешь внимание – необычность слово употребления: вой (сам «вой» очень резкое слово, экспрессия и, в то же время точность, мотор именно воет) мотора – слитен… То есть сплошной, непрерывный. Это «слитен вой» - необычное слово-употребление. При этом, «выть» может только живое. Мотор у Грина – живой. И «винт» - живой, потому что винт косит воздух, да еще как косит – упорно! Можно ли косить воздух? Косить воздух, как косят траву? Вроде бы нет, не точно? Нет, очень точно, с точки зрения характера работы. Косцы – косят траву и за счет этого, продвигаются вперед по полю, дальше и дальше. Тоже самое делает винт, он косит воздух и за счет этого продвигается вперед, ведет за собой всю машину… машину?, - «воздушного коня», здесь начало одушевления машины-самолета, которое потом подтвердится живыми (одушевленными) мотором и винтом: живо целое, живы его части.
Пропасть полуверсты, - сказано очень необычно. Полуверста – это измерение горизонтальное. Пропасть – это вертикаль. Взор – неутомимый. А географический узор – неоглядный. То есть – «неоглядное» преодолевается или постигается – «неутомимым». Вспомним работу винта – «упорно». Упорством работы винта преодолевается невозможность «косить» воздух. «Упорно» (винт) и «неутомимо» (летчик, человек). И «воздушный конь» и его «всадник» - военный летчик, имеют однородные характеристики; следовательно и они однородны – слиты в одно целое. И «географический узор» о рельефе местности, тоже сказано необычно.
«Пилы дальних рек» - пилы – понятно, берега неровные, гораздо интереснее – «дальних»: дальних, вперед по горизонтали?, или вертикально вниз – дальних?, на дне «пропасти полуверсты» дальних? Все-таки – вперед, вдаль, поэтому и «дальних», потому еще, что и «винт косит», продвигая, слитых (не только «вой» - «слитен») в одно – военного летчика и воздушного коня, - вперед, вдаль.
Таким образом, Грин еще и читателя сливает в одно с живыми лицами стихотворения. Потому что читатель, сам того не замечая, уже движется вместе с ними, потому что видит все («географический узор»), так как они, летчик заодно с конем, видят, а они – видят в движении. Читатель этого не понимает, но он – чувствует и начинает жить вместе со стихотворением.
Вообще-то реки, по определению – живые, и пашни, раз они желтые (созревшие), тоже – живые. Но - нет!
Вот и Грин! «Пилы рек» - пила не живое, да - блестит, но не дышит. И пашни – отрезы. «Отрезы» - это не просто не живое, а еще и – неживое нецелое.
«Мимолетный свой набег/Стремлю…», - вновь необычность словоупотребления, но и, вновь, движение – «набег», «стремлю»… Как можно «стремить» «набег»? Но «винт косит» и стремит машину, а машина, двигаясь, набегает (именно!) на воздух. И еще – «мимолетный», это не только: «лет»-(на воздушном коне)-мимо «пил» и «отрезов» - «к массивам вражьих башен», это еще и скорость движения: мимолетно – мгновенно. «Массивы башен» тоже необычно, но – зримо. И – «массивы» - это характеристика неживой природы. И еще – запомним – «вражьих», просто «вражьих».
«Полков щетинистые ромбы», - «ромбы» не живые, да еще и «недвижные». Вот, «ощетинившиеся» - была бы живая характеристика, а так, - мертвая, как пилы рек, хотя и блестят – не живы. Так и «ромбы полков» - «щетинисты», но неподвижны, не живы.
Но как же – «войны живую цель»?! Удивительно по глубине смысла: живое в своем существе – полки «живая сила» противника, воспринимается «воздушным всадником» как, всего лишь – цель; эта «цель», она лишь для войны – живая, а для военного летчика, - просто цель. (Отметим: этот же прием в названии современных фильмов: «Живая мишень»).
Два просторечия: «отсель» и «метясь» - зачем? Вряд ли, только ради рифмы и размера.
Шрапнель – поет, живая?, пули – уныло свистят, да еще и нащупывают жадно; пули - живые. А, ведь военный летчик, для пуль тоже, только лишь – цель. Пули «германские», враг назван.
«Резкий воздух» - необычно.
Луг – ночной, русский и это – дом. Луг - не «пила» и не «отрез» - «луг ночной», сколько свежести в этом сочетании слов, покоя. И – русский. И – дом. И огни – живые, ибо – «сторожевые».
И «сойду спуском»… необычно, но возможно.
И еще луг – вот, и опора символам: «воздушный конь», «винт косит». И эмоционально - возвращение – на ночной луг; практически – «В Ночное», сколько покоя и отдохновения в этом символе.
Секрет: поновление устоявшихся сочетаний слов. Природа: мировоззрение, чувствующее глубинные возможности русского языка. Цель: создание иного мира, иной реальности; иной угол зрения на реальный мир.
В целом, о чем стихотворение? Каков его характер? На первый взгляд – не патриотическое, не антивоенное, не милитаристское (тем паче!). А в комментариях Ю.А. Первовой к стихам Грина сказано: «Относится к ряду «ура-патриотических» стихотворений Грина, появившихся в начале первой мировой войны» [3, Т.3, 723]. Позвольте не согласиться. «Военный летчик» в смыслах - художественно-философское (мировоззрение художника, философия художника) стихотворение. В смыслах, которые не лежат на поверхности (эти смыслы суть – мировоззрение), стихотворение Грина представляет: с одной стороны «живое» (военный летчик, «воздушный конь») и, с другой стороны – «войны живую цель» (противника), как бы – условно «живое». Однако разрывы шрапнели и свист пуль, внезапно меняют угол зрения. – «Живое», вдруг, оказывается тоже всего лишь «Цель», но будь она поражена, читателю стало бы больно. Значит, и со стороны противника – гибнет не цель, но – «живое» и для кого-то тоже больно. Это естественная для всякого подлинного художника анти-военная (но не пацифистская!) позиция. И, одновременно, без всяких «ура-», стихотворение – патриотическое. Повторим не «ура-», а тепло-патриотическое (Л.Н. Толстой – «теплота патриотизма» [4, Т.6, 218]). Теплотой патриотизма дышит, как отдохновенной прохладой, ночной русских луг, встречающий, возвращающегося с задания домой, военного летчика. И, теплота патриотизма – чувство также естественное в мировоззрении подлинного художника, как и неприятие войны.
Все сказанное здесь, выше абзацем, – это мировоззренческий пласт творчества. А чисто художественной задачей Грина было представить Войну как иную реальность, сродни «географическому узору». – Здесь, - «узор войны»? И летчик и щетинистые ромбы полков, - все войны живые цели; и, в то же время, словно не живы, но, при этом – затейливы, словно, – узоры?
Можно бы спорить, но следующий цикл стихов Грина так и назван: «Военный узор» [3, Т.3, 648]. Тем же комментатором отмечено: «Стихотворная форма напоминает пушкинскую «Полтаву» [3, Т.3, 723]. Интересное и соответствующее действительности текста замечание. Дополним, что и у Пушкина, точнее у Пушкина и явлена – необычность сочетания слов. Но у Пушкина необычность - невидима, а у Грина, словно, выделена, подчеркнута.
Но сначала отношение Грина к Пушкину, - известно ли? Известно, но не широко. Поэтому процитируем слова Грина о Пушкине чуть в большем объеме, чем требуется для нашего исследования:
«Почему этот гений - не страшен? Без молний и громов, без режущего глаза блеска? Когда я думаю о А.С.Пушкине, немедленно и отчетливо представляется мне та Россия, которую я люблю и знаю. Я знаю его с той поры, как начал читать. Лет семи-восьми, в гостях, я уединился с книгой Пушкина, прочел «Руслан и Людмила», и у меня до сего времени, несмотря на тот бессильный читательский возраст, остается ясное сознание, что я очень хорошо понимал всё, что читал у Пушкина - в первый раз. Путь воплощения строк в образы, а образов в подлинную действительность был краток, мгновенен и оставил сознание не чтения, а переживания» [1].
Мы мало знаем такого Грина, для которого через Пушкина открывается та Россия, которую он любит и знает. Какие чистые строки и какое чистое чувство к России, к Пушкину. И – это Грин, это, как раз, явленная в чувстве и слове – теплота патриотизма.
Но здесь же Грин-художник прямо называет то, что он заимствует у Пушкина не форму, а художественный принцип: «Путь воплощения строк в образы, а образов в подлинную действительность был краток, мгновенен и оставил сознание не чтения, а переживания».
Путь воплощения строк в образы, а образов в подлинную действительность, – это путь создания «Военных узоров».
Сделаем предположение: именно попытка воскресить в поэтическом тексте подлинную действительность и приводит к необычности сочетания слов. Действительность – не идеальна (не совершенна), не может быть идеальна. То есть, необычность сочетания слов – не само-цель, но попытка выразить в тексте самое – действительность. Однако по Грину же: «Отлично зная, как неисправимо словоохотлива и безалаберна жизнь, я с терпеливым мужеством учителя глухонемых преподносил ей примеры законченности и лаконизма» [2, Т.3, 428]. «Жизнь» и «действительность» по Грину два разных понятия. Выражая «действительность» Грин словоохотливости «жизни» предпочитает лаконизм и законченность. Здесь природа – необычности сочетания слов.
Список литературы
1. Грин А. О Пушкине (заметки накануне юбилея 1924) [Электронный ресурс]
URL : http://az.lib.ru/g/grin_a/text_0170.shtml (дата обращения 09.09.2020).
2. Грин А. С. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Правда,1965.
3. Грин А.С. Собрание сочинений: В 5 т. М.: Художественная литература, 1991.
4. Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22 т. М.: Художественная литература,1980.
