Рецензия на фильм «Фашистский вожак» от нашего культурного смотрителя.
Режиссер: Лучано Сальче.
В ролях: Уго Тоньяцци, Жорж Вильсон, Mireille Granelli, Стефания Сандрелли, Джанрико Тедески, Эльза Ваззолер, Ренцо Пальмер, Джанни Агус, Франко Джакобини.
Премьера: 21 августа 1961 года.
В самом начале второй половины XX века, пожалуй, каждая страна европейской культуры поняла, что последние 45 лет жила неправильно. Думала что-то не то, очень недооценивала собственных граждан (в хороших и плохих смыслах) и пора бы переосмыслить всё, что происходило с Европой до 1945 года.
Само собой, первой в очереди на переосмысление стала фашистская идеология. К 60-м годам немецкий кинематограф, во-первых не существовал, как единое целое (страна разделена на 2 части), а во-вторых, еще не отошел от Рифеншталь. Да и аудитория не была готова: немецкому народу, в культурном плане, еще долго придется испытывать синдром отмены крайней формы фашизма.
Франко в Испании справедливо полагал, что послевоенный мир едва ли оценит его пропаганду, поэтому сосредоточился на промывке мозгов собственному населению, а перспектива второй волны греческого фашизма в лице черных полковников только начинала маячить на историческом горизонте.
Из европейских стран с натурально-фашистской идеологией в недавнем прошлом оставались только Франция (да, правительство Виши считалось общефранцузским и легитимным) и родина фашизма — Италия. Казалось бы, от кого точно не стоило ожидать самоиронии о самих себе, так это от итальянцев, но уже в 1961 году итальянец Лучано Сальче в соавторстве с французом Франко Кастеллано (на минуту, причастен к «Укрощению строптивого» и «Приключением итальянцев в России») выпускают, пожалуй, главный антивоенный фильм десятилетия и, по совместительству, один из самых веселых фильмов о фашизме — «Фашистский вожак» или «Федерал» в прямом переводе.
Оба этих государства заслужили моральное право смеяться над своим прошлым: французы с начала оккупации имели какое-никакое, но всё же сопротивление, и не сложили оружие до конца войны, а итальянцы и вовсе пинали тело своего Дуче из конца в конец Милана.
Если Чаплин — автор самого смешного злободневного фильма — «Великий диктатор», а «Обыкновенный фашизм» — лучший пример политической сатиры того времени, то «Фашистский вожак» — очень милая комедия положений, способная вызвать смех там, где принято ужасаться.
Свой дерзкий тон лента ловит с самых первых кадров: под титр «Рим. 1944» к обшарпанной кирпичной стене с плакатом «смерть предателям» под трагичную музыку выходит мать с двумя дочками. Женщины берутся за руки, встают лицом к камере, закрывают глаза и… пропустив грузовик весело бегут обнимать монахов. Аморально ли смеяться над массовыми расстрелами? Возможно, но за такую остроумную подколку авторам хочется только похлопать.
Или толпа с вилами, кажется, вот-вот с узких улочек дойдет до центральной площади и свергнет ненавистный режим, но люди сворачивают на 90 градусов и под песни идут разгребать гору сена. Уместно ли высмеивать пассивность общества, допустившего Муссолини к власти? На взгляд автора рецензии и авторов фильма — еще как уместно.
Весь «Фашистский вожак» пройдет на контрасте тоталитарного пафоса и забавных нелепостей. Например при описании одного из двух главных героев — ярого итальянского патриота, чернорубашечника с рождения, унтер-офицера милиции — Примо Арковацци звучит такой диалог:
— Был ранен, месяц пролежал в госпитале.
— Почему так долго?
— Отказывался снять свою черную рубашку.
Для понимания абсурда внутри Италии образца 1944 года: союзные силы уже полгода движутся с юга на север страны, Муссолини смещен, несколько месяцев просидел под арестом, был украден немецкими десантниками и собирается вернуться с реваншем. В это время в Риме готовились (о, ужас) выборы нового парламента (!). Фашисты хотят вернуть всё взад, пусть и без Дуче. Им противостоят христианские демократы, которые, впрочем, также не отличаются особым космополитизмом и свобод всем угнетенным не обещают.
Люди же абсолютно уверены, что полное поражение в войне — вопрос времени и с каждым днем меньше и меньше боятся черных рубашек и верят пропаганде.
Вернемся в мир фильма: Фашистское руководство Кремоны приказывает унтер-офицеру милиции Примо Арковацци арестовать скрывающегося профессора Эрминио Бонафе, известного антифашистского философа, и доставить его в Рим. Исполнительный и стремящийся к должности окружного секретаря партии Арковацци приступает к выполнению задания немедленно и на мотоцикле едет за профессором в его загородный дом.
Обратная дорога — и есть основная содержательная часть фильма. Герои с противоположными политическими взглядами вынуждены общаться, выручать друг друга и проникаться человеческими, а не политическими идеалами.
Им придется пересечь почти всю Италию, чтобы добраться до Рима. Этот путь какие только средства передвижения не предоставит в их пользование, разве что кроме самолета и танка, а остальное всё будет в их распоряжении. В свободное время, во время остановок и отдыха, они ведут дискуссионные беседы на различные темы, где профессор, разумеется, берет ненавязчиво верх над своим оппонентом.
Профессор всю дорогу пытается достучаться до штурмовика со своим гуманизмом, а тот всю первую половину фильма отвечает, что гуманизмом мальчики в школе балуются:
Бонафе:
— Я — военнопленный, согласно Женевской конвенции, я имею право поесть…
Примо:
— Никакой еды, мы сможем поесть в Риме!
Бонафе:
— Же-не-ва! Вы слышали об этом?
Примо:
— Знаете, я ходил в школу! Женева — город в Швейцарии, столица Лиги наций, где демоплутократический конгресс наложил несправедливые санкции на Италию, которая просто хотела развиваться.
Всю дорогу попутчики ведут беседы о демократии, поэзии, страхе, патриотизме и, чем ближе к Риму подъезжают герои, тем слабее становится фашистская стена в голове Арковации.
— Война — это ужасная интерлюдия. И только, если всё это закончится, станет ясной вся тщетность происходящего.
— Если проиграем! А если выиграем?
— На войне все проигрывают.
Всю дорогу профессор является и сам называет себя военнопленным, но, когда герои-таки доезжают до Рима 1944-го, то понимают, что перед ними уже совсем другая страна, другой народ и другое будущее.
Ранее, между героями проходил такой диалог:
Арковацци:
— А что такое свобода?
Профессор:
— Свобода? Например, я возглавляю правительство, а вы приходите ко мне и говорите: «Бонафе — скотина». Вы сейчас можете так сделать?
Арковацци:
— Конечно! Я могу прийти к Муссолини и сказать: «Бонафе — скотина».
Дальнейший диалог о свободе пересказывать не будем, но он заслуживает пристального внимания.
А в новой Италии гордый профессор поворачивается к своему конвоиру и спокойно говорит ему: «Идите, теперь вы свободны, даже если вам не нравится свобода».
А была ли когда-то Италия другой? Фильм пропускает героев через самые разные ситуации, в которых задействованы все слои общества и, пока над головой не свистят пули, простому народу весь этот фашизм с его идеями до одного места. Лишь бы еда была, да дети одеты.
И это единственная серьезная самая сильная сцена фильма. Свобода всегда найдет способ выжить, как бы кому не хотелось обратного, хотя, по версии Арковации, свободен тот, у кого пистолет.
Фашизм, как и анархия, хоть и являются полярными пониманиями мира, еще и две очень сильных болезни общества. И, если анархия лечится пафосными речами, национальными идеями и государственными репрессиями, то фашизм излечим только при наличии чувства юмора у пациента.
Чернорубашечник Арковацци — хороший, по большому счету, парень. Честный, верный, неспособный даже петуха убить, когда голоден, но глубоко пропитан идеями Дуче и любое проявление доброты или снисхождения должно пройти через фильтр фашизма. За весь фильм штурмовик ни разу не улыбнулся, а на любую шутку отвечал цитатами Дуче.
Гитлер, Муссолини, Франко, Хорхе Гонсалес — страшные, утонувшие в своих бредовых идеях люди, но при этом, стоит один раз обратить внимание на нелепость их образов, как уже невозможно прекратить улыбаться при виде, например, сутенерской шубы Франко (в солнечной-то Испании).
Гитлер, изо всех сил старающийся ласково потискать ребенка, но при этом улыбающийся так, что кажется, будто фюрер сейчас сожрет живьем маленькую надежду нации — это же уморительно.
А над Муссолини с его губами уточкой и руками на груди не смеялся только ленивый.
Фашизм всегда хочет быть очень серьезным и очень обижается, когда над ним ржут. Фашисту хочется, чтобы его бредни о нибелунгах слушали с открытым ртом и проникались утерянным величием Священной или обычной Римской империи, но никогда не потерпит упоминаний о смерти Барбароссы в мелкой речке или о конях в римском сенате.
Гитлер смотрел «Великого диктатора» Чаплина в полном одиночестве (единственный во всей Германии), а «Триумф воли» показывал всей стране.
Чаплин говорил, что отдал бы очень многое, чтобы хоть от кого-нибудь услышать мнение Гитлера о его фильме, но фюрер не поделился своей рецензией ни с одной душой. Не многовато ли комплексов для великого лидера великой нации? А точно ли он был великим или просто когда-то кричал то, что хотели услышать уставшие от беспредела люди?
«Великий диктатор» должен был закончиться буффонадой, но все изменило вторжение в Польшу. Вместо финала Чаплин выходит к зрителю и очень спокойно, без единой ужимки, произносит речь, затмившую в веках все крики Гитлера. Когда правители становятся смешными, приходит время комикам быть серьезными и не везет той стране, где не найдется ни одного человека с чувством юмора.
Александр Губкин