И снова пятница. И первый снег. И настроение какое-то не такое.
Один мой дорогой читатель просил, чтобы я и в выходные публиковал что-нибудь. Уж простят меня мои читатели, но выходные - это время для семьи. Она есть у каждого. Семья - это главное в жизни любого человека. И пусть меня считают консерватором, но для меня это так.
Жизнь скоротечна. А если сильные мира сего ещё и затевают войны, то ещё скоротечней и надо насладиться каждым мгновением, которое ты проведёшь со своими родными и любимыми. И чем их больше, тем ты счастливее.
Если кто-то скажет, что у меня нет семьи - неправда! У вас есть родители. Вы посмотрите им в глаза, в постаревшее лицо - опять, жизнь скоротечна и вы будете лить волчьи слёзы и кусать локти, проклиная себя в будущем, что не побыли с ними лишнюю минуту, не сделали или не сказали что-то важного.
Вы скажете - у меня нет родителей, они давно умерли. И я опять скажу - неправда. Пока вы их помните - они живы. Сходите к ним на могилку. Присядьте и тихо посидите пару минут. Забудьте на время весь этот безумный мир, прислушайтесь и вы услышите, что они вам скажут.
Извините, что такое длинное предисловие.
Сегодня я представляю рассказ из журнала МОСТ, Том 53-54, 2015 год.
Думаю на выходные хватит.
***
К 70-летию Великой Победы Нашего Русского Народа не только над Фашизмом, но и над своими слабостями, безнравственностью, малодушием, низостью.
Горько сознавать, что ещё оставшиеся ветераны, выжившие и победившие тогда, сейчас умирают не от пуль и осколков, а от равнодушия, чёрствости, безучастности, алчности, эгоизма и унижений. Они даже не могут пройти по Красной Площади в день победы без специального приглашения.
И всё-таки я Горд за них, и благодарен им, за то, что остановили рабство, защитили Веру в лучшее будущее и в лучшего человека, сохранили нравственности и духовность в самых тяжелейших ситуациях. Они показали, что может человек ради своей семьи и своей страны. Они дали нам Будущее. Я бесконечно благодарен им, что смог появиться на этом свете!
Вечная им Память!
«Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами…».
Светлана Алексиевич
Пенсионерка трясущимися руками потянулась к трубке старого, ещё советского, родного телефона. Открытое письмо от губернатора Н-ской области лежало на столе.
«Уважаемая, Татьяна Георгиевна! В связи с 70-летием Победы в Великой Отечественной войне…». Так начиналось письмо от губернатора.
− Как же я забыла про это? – сокрушалась она вслух, хотя ей самой казалось, что она об этом только думает.
Единственное, что её смущало в этом письме, так это то, что её приглашают как ветерана Отечественной войны 1941-1945 гг. Ещё в 1946 году она постаралась скрыть все факты её фронтовой жизни. Везде говорила, что работала в тылу и до сегодняшнего дня никто, кроме её фронтовой подруги из Киева, об этом не знал. Её всегда чествовали как Ветерана труда. А тут вот такая оказия. Даже те единственные свидетельства её военной жизни – ордена и медали, которые она тщательно прятала, украл какой-то вор, залезший в её комнату и не нашедший ничем более поживиться, как только этими медалями. Остался только орден Красной звезды, который висел на старой её военной форме, спрятанной под таким же старым халатом, да орденские планки.
***
Она тогда была достаточно рослой девочкой, поэтому сбежав в город и придя на курсы санитарок, приписала себе целых три года. В суматохе начала войны никто проверять не стал и её записали на курсы, а через месяц отправили на фронт.
А сразу после войны, она, восемнадцатилетняя девчонка подалась к себе домой в село. Пока ехала с Запада на Восток, на каждой станции было что вспомнить.
Ей казалось, что она помнила каждый клочочек земли, потому что она эту землю даже не прошагала, а проползла, часто не по одному разу взад и вперёд.
Много их, медсестричек было в их части. Но за годы войны до конца войны дошли только они вдвоём с подругой, Ольгой.
Пришли в медсанбат такими нежными девочками, а уже через месяц ругались матом и глушили спирт не хуже любого солдата, когда правда он был.
А по-другому было нельзя. Во время нескончаемых боёв, мужики просто падали от усталости, где попало в короткие минуты затишья. И девчонки видели их либо спящим, либо уже мёртвыми, либо ранеными. Вот этих раненых они постоянно таскали с передовой. Было настолько жутко страшно, что не только плакали или кричали, пока тащили очередного бедолагу с поля боя, но даже обсикивались и потом было проще снова обратно на передовую, чем показываться в таком виде перед мужиками или своими фронтовыми «подругами». Но когда были долгожданные дни затишья, становилось ещё страшнее. Хотя комбат медсанбата старался нас держать взаперти, всё время сидеть под замком мы не могли. Перевязки, поручения, поиски выживших заставляли постоянно быть на глазах солдат. Мужики смотрели злыми глазами. Некоторые подшучивали. Но когда наступал вечер, с развязанными спиртом руками кто-нибудь обязательно приставал. Олька была хоть и помельче её, но старше и на правах старшей взялась подругу опекать.
В очередное такое приставание, когда какой-то старшина, в дупель пьяный, подловил её в окопе, когда она присела передохнуть, и практически уже изнасиловал, вдруг появилась подруга и стукнула насильника сумкой. В сумке оказалась бутылка со спиртов. Бутылка разбилась, раскроив пристававшему череп. Пришлось «пострадавшего» тащить в медсанбат. Потом было расследование, которое выражалось сначала в расспрашивании, что случилось и угрозу расстрела, за попытку самосуда. Но потом, как рассказывала Олька, командир того батальона пообещать протекцию, если она согласиться прийти к нему вечером на чай. В тот вечер Олька так сильно напилась, что с трудом ходила. Говорила, что ничего не помнит. Но вряд ли это было так. Она ещё не раз его потом посещала ночами, в очередной раз защищая свою напарницу.
А потом его убило. Весь его штаб накрыло миной и его батальон расформировали, а наш медсанбат отправили в другое место.
Случаев за эти годы было много. Но она так и осталась девочкой.
***
Идя по родной улице в военной форме, она заметила любопытные взгляды редких мужиков, которые не попали на фронт, и хмурые, злые взгляды местных баб.
Но время у всех было тяжёлое, не до веселья. Поэтому демобилизованная не придала значения и прямиком, как раньше, девчонкой, вбежала на своё крыльцо.
Дома никого не было. Видимо мама была или на работе и ещё где.
− Явилась? Зачем? – Это были первые слова, которые произнесла мать, когда вернулась. – Когда бежала на фронт, о старой матери и не вспоминала даже, а теперь явилась.
− Ну, мам, что ты в самом деле? Радоваться надо, война кончилась, а ты ругаешься!
− Это тебе радоваться надо, что живая пришла, а у нас война ещё долго продолжаться будет. – Суровые слова и лицо осадили молоденькую фронтовичку, но в уголках глаз у матери стояли слёзы. – Ладно, садись пока. Вот отец вечером придёт, он с тобой и поговорит.
***
Отец пришёл только через два дня и не ужиная, просто упал на кровать. Мать говорила, что раньше весь урожай колхоз отправлял на фронт. Питались тем, что смогли вырастить с огорода. А теперь требуют ещё больше на восстановление народного хозяйства. Папа, единственный мужик в колхозе. Остальные – бабы. Те не многие мужики, что вернулись с войны, работать не могут. То руки, то ноги нет. Но папа так долго не протянет. С его сердцем и его позвоночником эта работа быстро загонит его в гроб.
Пока Танька ждала отца, она практически не выходила из дома по фронтовой привычке, но один раз выйдя в огород к ограде, увидела знакомого парнишку. Он стал совсем мужиком, хотя был старше её всего на 4-5 лет. И без ноги.
− Привет, − подковылял он к ограде, − видать недавно приехала? Смотрю, вся такая героиня! Не то, что я. В первом же бою ногу оторвало, вот всю войну дома и околачиваюсь.
Парнишка говорил очень ласково и нежно, но что-то в его взгляде насторожило Таньку. И когда он попытался погладить ей ручку, она её резко отдёрнула.
Она всегда была недотрогой, а уж на войне это чувство превратилось в каменную стену. «Отшивать» мужиков она научилась.
− Давай, давай иди домой! Сейчас жинка с работы придёт, так я всё ей расскажу! – Это из-за спины появилась мать и, махая на парня платком, посылала его домой.
− А ты, тётка Ефросинья, меня не гони и не стыди. Я то всю войну дома просидел, а вот твоя девка с кем по полям расхаживала?
Мать дёрнула Таньку к дому и сама поковыляла вслед за ней, уже не обращая внимания на крики паренька.
− О чём это он? − спросила Татьяна, когда они вернулись в дом.
− А ты разве не понимаешь до сих пор? Наслышаны мы о военной жизни дамочек.
− Мам, да ты о чём? Ты чего на меня взъелась то?
− А то! Со сколькими мужиками там переспала? – Ефросинья Николаевна села краешек кровати и заплакала.
− Мам, ты что. Какое спаньё. От нашего девичьего батальона только мы двое и остались. Что за выдумки такие? Даже если кто-то там и переспал с кем-то, то я то тут причём. Зачем всех под одну гребёнку то?
− Это ты так говоришь. А вот бабы вернуться, они такое наплетут от ревности и злости. Вас же всех фронтовых шлюхами считают. Так что не выходи из дому пока без нужды. Может по привыкнут. А этот-то петух тут же подскочил!
Утром отец молча встал, умылся, позавтракал.
− Здравствуй папа! – Только и успела сказать дочка.
Отец крепко прижал её к себе и с минуту не отпускал. Потом трижды поцеловал в лоб и не глядя, бросил матери:
− Собери ей в дорогу что нужно, − и вышел.
***
Фронтовичка долго вспоминала нужный номер, вслух сокрушаясь, что память уже давно не та. Наконец, она набрала нужный номер и долго вслушивалась в отдалённые гудки.
− Олька, ты чего так долго не берёшь трубку? – оживилась пенсионерка, когда на том конце провода всё-таки взяли трубку. – Как у тебя дела?
− Да всё хорошо, − ответила далёкая Олька таким же старческим, но надломленным голосом, − молодец, что позвонила! Рада была тебя слышать!
− Слушай, подруга, у нас тут какие-то празднования Победы намечаются. Приезжай, вспомним молодость, чайку фронтового попьём.
− Да не могу я.
− Да чего не можешь то? Раньше каждый год приезжала, до переворота у нас этого. А сейчас только по телефону. Уж наверно лет 20 не виделись?
− Да больше. Не могу я. Не получиться.
− Да чего это? Если ты о деньгах, так не беспокойся, я чуть скопила, нам с тобой на погулять хватит. И на проезд тебе хватит.
− Танька, ты чего совсем охренела? Телевизора совсем не смотришь?
− Да нету у меня телевизора. На той квартире остался. Да и на кой он мне нужен. Если уж совсем приспичит, я радио послушаю. Здесь оно вроде работает.
− Да, Танюша, милая! Не могу я больше. Помнишь, в 43-м осенью старлей, старый пердун, приказал нам привести себя в порядок перед приездом генерала? А кругом одни мужики. А у меня всё в штанах присохло, я в воду спрыгнула и сидела там, пока высохшая кровь не отмокнет и не смоется. Ты меня потом вытаскивала и отогревала. Вот тогда ноги то и застудила. По молодости то вроде ничего было. А теперь всё, отходилась. Уж давно не хожу. В аккурат лет восемь и лежу.
− Олька, так ты чего раньше-то не сказала? Хорошо. Я тогда собираюсь и к тебе еду. Заберу тебя к себе. С моим-то медицинским прошлым я тебя куда-нибудь пристрою в хорошее место, вылечим.
− Да ты что, Танька! Нам с тобой уже под девяносто! Какое лечение? В ящик давно пора. Только война наверно и держит.
− Ничего, мы с тобой ещё повоюем. У тебя адрес в Киеве тот же остался? Я тогда в ближайшее время выеду к тебе.
− Прекрати! Ты видимо, и радио не слушаешь! Даже если до Киева и доедешь, то не уверена, что живой до меня доберёшься. Война у нас, Война! Не езди, если хочешь меня на следующий год услышать. Слышишь? Не езди…
Тут звонок прервался и сколько бы старая женщина не пыталась набрать, в телефоне всегда говорили одно и тоже, что ваш лимит звонков исчерпан.
Фронтовичка, не столько от гнева, сколько от бессилия, пустила старушечью слезу, но тут же себя поправила и положила бесполезную теперь трубку. Надо было что-то предпринимать, но мозг отказывался что-то придумывать. Это ещё больше расстраивало её.
***
Её фронтовой подруге «повезло» больше, чем ей. Когда немцы подошли к Киеву, всех жителей деревни, где жила подруга, собрали в одном месте и расстреляли, а деревню сожгли. У Ольки не осталось ни каких родственников. Поэтому никто не мог её обвинять во фронтовых непотребствах. Подруга поехала восстанавливать Киев после войны, да так там и осталась. Сколько Танька не звала её к себе, та всегда отказывалась. И хоть замуж так и не вышла, но всегда находились какие-то дела.
У неё самой же тоже личная жизнь сразу не заладилась. Поэтому она сначала поступила в мединститут. Потом долго работала в больнице, иногда неделями не приходя домой. Так эта жизнь в виде постоянной работы и продолжалась, пока у неё не появился муж.
Это было так неожиданно! Она всегда строила «каменную стену» между собой и мужчинами, а тут у них в больнице появился новый доктор и эта стена незаметно, как-то быстро сползла и испарилась. Он был лет на десять старше её, фронтовой хирург. И хоть она в то время уже доросла до зав. отделением, это ни как им не помешало по фронтовому быстро построить свою собственную семью.
Чуть больше, чем через год у них появилась дочь и они как «молодая» семья ценных работников получили большую двушку тогда ещё на окраине города.
Но не долго длилась эта семейная идиллия. У её мужа задвигались осколки, которые он получил, когда авиабомба взорвалась прямо рядом с полевым госпиталем во время войны. Сначала отказали ноги. А потом и сердце. Так Татьяна Георгиевна осталась одна с дочкой на руках. Теперь она снова всё время проводила в больнице, а мензурки, шприцы и прочая медицинская утварь стала для её дочки основными игрушками. И видимо позже, поэтому её дочь стала химиком.
Так они и жили вдвоём. Как говорят, что яблоко от яблони не далеко падает. Так и дочка оказалась «недотрогой». Мужиков в их двушке так как-то и не завелось. Обе были заняты своей работой и только по вечерам, когда поздно вечером возвращались домой, как сводками с фронта, они обменивались короткими новостями о своей работе.
Татьяна Георгиевна уже «доросла» до главного врача больницы и поэтому была вся в ней. А дочка заведовала какой-то перспективной химической лабораторией и всё время сидела там.
***
Звонок в дверь прервал воспоминания ветерана, в которые она сама для себя неожиданно ушла.
На пороге стоял молодой парень, сын соседки по коммуналке, Марии Ивановны.
− Баб Таня, − начал паренёк, − а мама не оставляла вам ключ от комнаты? А то что-то не могу свой ни как найти и позвонить ни как не могу – денег нет.
− Заходи, ключа нет, не оставляла, − сказала пенсионерка, − ты чего так рано сегодня?
− Да у нас в Бурсе занятий нет, только практика была. Вы же знаете, учителям не платят, вот они и косят от занятий, если возможно.
− Ну и жизнь пошла! А названия какие! Мы в своё время за булку хлеба работали, а сейчас вообще не хотят работать. А кто учить тогда таких шалопаев, как ты, будет?
− Да ладно, баб Таня. Сварке я и так научусь. Я почти всё умею. А выйду, без работы не останусь. Все хотят на стуле сидеть, да кнопки нажимать. А грязную работу никто не хочет делать. Сварщиков днём с огнём не найдёшь. А потом ещё на кого-нибудь выучусь.
− Тут ты молодец, Николай! У нас действительно теперь никто работать не хочет, а только деньги хотят получать.
***
Этого парнишку, Татьяна Георгиевна, можно сказать вытащила с того света.
Когда она осталась без своей квартиры, администрация района города дала ей временное жильё. Так она и оказалась в этом полуразрушенном маневренном фонде, вместе с этой маленькой неполной семьёй. Её соседка по коммуналке, хоть и была намного моложе её, но постоянная работа в нескольких местах для заработка пропитания для себя и сына быстро состарили её. Сын у неё рос беспризорным. Хоть и был умным мальчиком, но связался с плохой компанией.
Эта компания стала частенько посещать этот домишко и сколько пенсионерка не пыталась их выгнать, ничего не получалось, пока не произошёл несчастный случай.
Недалеко от их дома был ларёк, где практически в открытую продавали Спайсы. Сколько фронтовичка ни жаловалась на этот ларёк, от администрации приходили отписки.
И вот в один момент, когда компания Николая праздновала какой-то праздник на лестнице дома, им видимо показалось мало водки и они решили курнуть Спайсов.
Когда в дверь постучали, то Татьяна Георгиевна уже приготовилась снова начинать ругаться, когда в проём двери увидела лежащего сына соседки. Вся компания стояла вокруг него и тупо смотрела на лежащее тело. Один только догадался постучать. Фронтовичка быстро организовала реанимационные действия, где многоэтажным матом, где слабыми ударами трясущихся рук, заставляла пьяных укуренных подростков оживлять своего товарища. Они были её руками, она их мозгом. Не малый опыт в медицине и фронтовая закалка сделали своё дело. Николай задышал и порозовел, хотя и не пришёл в сознание.
С этого момента компания никогда не заходила уже в них дом, а если встречалась на улице, всегда уважительно здоровалась. Николай же, после выхода из больницы, попал под неусыпный контроль спасительницы. Мария Ивановна не нарадовалась на сына, хотя ещё больше постарела после этого случая и теперь при каждом удобном случае старалась хоть чем-то помочь своей престарелой соседке. Изменился и Николай. Под неусыпным контролем пенсионерки он закончил школу и поступил учиться в одно из оставшихся ещё ПТУ.
***
− Баб Таня, вы опять о чём-то задумались? – Молодой человек опять прервал её воспоминания. – Может я мешаю? Пойду тогда?
− Сиди, куда ты пойдёшь? Вот я тебе расскажу одну фронтовую байку, если хочешь, про потерянные ключи. Может тогда не будешь ничего терять.
− У вас, баб Таня, сколько этих историй? Наверно миллион!
− Не знаю, не считала. Слушай.
***
Не помню уже, в каком году было, но точно, когда уже фрицев отогнали от Москвы и они сильно упирались. Рядом с нашим медсанбатом расположился полк, который защищал одно из направлений на Москву. Так там был один старшина, молодой ещё мальчик, неопытный, которого поставили на место убитого старшины в роте.
Он ещё пытался ко мне приставать. Я ведь тогда была молодая совсем. А может и красивая, хотя в форма кажутся все одинаковыми.
Предполагалось, что в этом направлении не будет наступления. Да и к тому же осенняя распутица вроде бы не способствовала атаке фашистов, но фронт начали потихоньку укреплять, подкидывая боеприпасы, а попозже и пошло оружие.
Так этот молодой старшина по неопытности, но из служебного рвения, вместо того, чтобы сразу начать раздачу боеприпасов, сначала зачем-то всё это запер в какой-то каменный сарай под замок. Вообще не было понятно, как такое здание смогло сохраниться. И когда фрицы всё-таки атаковали неожиданно прямо на этом участке фронта, все кинулись за боеприпасами, а старшина ключи потерял.
А время что уже на минуты исчисляется. Немцы уже у наших окопов, а патронов почти не осталось. Вышибли кое как двери в сарай, а раздавать не кому уже – все на передовой. В общем, мы, медсёстры лезли на передовую с ящиками с патронами, а обратно с ранеными.
Этот участок фронта мы отстояли. Но этому старшине ни какого взыскания так и не было. Просто не успели. Когда в очередной раз он тащил ящики со снарядами, его и накрыло миной. Я в это время с раненым возвращалась. Насилу узнала его. Так его миной садануло. Хотела перевязать да тащить обоих. А он меня отстранил и тихо так говорит:
− Покажи грудь, а то умру, так и не увидев женской груди!
−Ты чего, охренел? – Возмутилась я. – Мне бы вас обоих живыми вытащить, а ты грудь!
А он вдруг резко прижался к моей груди. Ну, я его отнимать и матом. А он уже мёртвый. Так я его там и оставила. Мёртвым прямо сейчас уже помощь не требует. А другого вроде живым дотащила!
***
− Да, баб Таня, истории вы рассказать можете. – Восхитился Николай. – А вы скажите, чего вы тут с нами в этой развалюхе живёте. Ну, у нас понятно, денег нет на квартиру. Но у Вас то, мама говорила, что вроде дочка была, да и внучка тоже?
И без того серое морщинистое лицо старушки ещё больше посерело и приняло суровое выражение, а из глаз, неожиданно для неё самой, появились непрошеные слезинки.
− Умерла у меня дочка. Разбилась на машине, когда домой возвращалась. А внучку не отдали, отправили в детдом, далеко отсюда. Сказали, что я слишком старая и не смогу маленького ребёнка потянуть. Я старалась к ней почаще ездить, но на мою пенсию часто не поездишь. Пока внучка маленькая была, она мне очень радовалась. А когда стала постарше, уже и знать меня не хотела.
Пенсионерка отвернулась к стене и тихонько заплакала. Молодой сосед молчал, стараясь не беспокоить её. И только когда она затихла, произнёс:
− Извини, баб Таня! Я не хотел тебя так расстраивать.
− Ничего, Николай, дело хоть и горькое, но прошлое. Теперь уже ничего не поделаешь. Люди разные бывают. Дочку я хорошо воспитала, а вот внучку не довелось, не дали. Видимо сама виновата, плохо настаивала, вот и получила своё.
− Ну, да и бог с ней, с внучкой то.
− Так кровь ведь, родная! Приехала как то ко мне. Это уже после выпуска из детдома. Улыбается, приветливая, с цветами, тортиком. Говорит, если ты бабушка разрешишь, буду за тобой ухаживать, следить за квартирой и т.д. Только надо кой-какие бумаги подписать, чтобы я это могла делать. Ну, я и подписала. А потом оказалось, что она меня продала вместе с квартирой. Причём три раза. Первые то двое покупателей нормальные оказались, как узнавали, что я живу в этой квартире, так от сделки и отказывались. А третьи через суд меня и выселили. А внучка деньги забрали куда-то уехала. Сколько я не писала в администрацию, всё бесполезно. Вот выделили мне эту комнату. Так вот с вами и живу теперь.
− Так надо бы эту С… скотину привлечь бы! – Николай был вне себя от возмущения. – Это надо так, продать родную бабушку!
− Бог с ней. И бог ей судья. Да и всё-таки родная кровь. Может эти деньги на пользу пойдут. А я и здесь доживу как-нибудь. Осталось то не долго.
− Ничего, баб Таня, мы тебя уже никому не отдадим и не оставим!
− Да ладно тебе, зачем я вам нужна, старая?
− Сами же учили, что нужно уважать старших. Разве этого мало?
− Нашёлся уважальшик. Ладно, помоги тогда мне вот в чём. Мне тут письмо пришло, но я не уверена, что сама смогу дойти. Поможешь?
− Да какие вопросы. Как скажете, так и поедем туда, праздновать Великий праздник. Каши солдатской наедимся. Мама говорила, что мой дед тоже воевал, но так и не пришёл с фронта. Без вести пропавший.
− Да, каши поедим. А деда надо поискать, может в архивах где сыщется. Я тебе в этом помогу. А сейчас давай домой. Слышишь, вроде мать пришла. И не теряй больше ключи. А то можешь вместе с ними и чего дороже потерять!
Сосед убежал, а фронтовичка не спеша надела свою старую гимнастёрку с оставшимся орденом Красной звезды. Поверх накинула старенькое пальто и вышла из комнаты, даже не заперев дверь. Всё равно самое ценное теперь было на ней.
Вскоре хлопнула дверь коммунальной квартиры. Куда на этот раз пошла фронтовая сестра, нам не ведомо. Может пошла спасать свою подругу Ольку, может разыскивать деда Николая, может кого-то ещё спасать. Но известно только одно. В этом маленьком сморщенном старушечьем теле живёт несгибаемая, твёрдая, но отзывчивая и добрая душа. Такая же, как души тех, кто защитил нашу страну и весь мир от самых ужасных злодеяний, которые могло совершить человечество. Души тех, кто дал нам всем Будущее!
Март-апрель 2015