Мама любила маки. Их живой ковёр, укрывающий весеннюю степь, она вспоминала всю жизнь, мечтая увидеть в конце жизни именно их.
Жизнь обычного человека проста и сурова, потому что быт пожирает все радости, потому что счастливая семья, это ежедневный изматывающий труд в условиях всеобщего дефицита, да и квартирный вопрос опять же не способствует. А когда бытовые вопросы решены, и дети выросли и даже поразъехались по своим гнёздам, и дефицит вспоминается как полузабытая страшилка, и всё свободное время ты возделываешь свой сад, свои драгоценные 6 соток, то кажется, что вот оно, то самое время для счастья и радости. Так и есть, но приходит и понимание, что этого счастья и радости много не будет, потому что годы, потому что возраст, потому что ждёшь каких-то бед, ведь ты уже достаточно опытный, чтобы не верить в бесконечную благодать. Радости, думаешь ты, даются авансом, за будущие испытания.
Мама любила маки, выращивала их на участке, на котором, к слову, живого места не было от цветов, ягод, картошки, теплиц, яблонь и зелени. Каждая пядь была полна жизни, и гармонично вливалась в общую картину идеального сада. Они обожали дачу, мои родители. Оба, одинаково, и это привносило в их отношения то, чего, возможно, не было раньше, когда они были молоды. Спросить теперь не у кого, увы. Но я видел их и понимал, что нет в мире гармонии в отношениях чище и звонче, чем у них.
А я дачу не любил, и приезжал туда по необходимости или из сыновнего долга, и помогал, когда просили. Наверное, именно эта нелюбовь останавливала меня каждый раз от покупки собственного дома. Но сейчас это не важно.
Мама любила маки, она говорила мне об этом так, что я видел её юную, бегущую по степи, среди макового безумия, под жарким солнцем южного Урала, настоящую казачку из семьи казаков староверов. Я видел её и слышал стрёкот стрекоз, пение птиц, ржание коней на выпасе и мычание коров, которых погоняет мерный щелчок пастушьего хлыста. Я видел беркута, скользящего по синему небу, и прячущихся в свои норки сусликов, стоило тени птицы накрыть их беспокойную суету. Мне слышался плеск Деркула, ещё полного весенней щедростью талых вод. И гудок далёкого поезда, в котором слышен зов большого города, тревожный, значительный, пророческий.
Я видел, как запыхавшаяся от бега Маша, падает в траву, и смотрит в небо своими карими глазами, полными восторга юной жизни, которую ещё не коснулись взрослые тревоги.
Моя мама любила маки. Я вспоминаю её рассказы о них и думаю, что всё, о чём я прошу Отца Небесного, чтобы Он даровал ей весеннюю маковую степь и беззаботное счастье юности, я верю, что у Него много маковых полей в небесных чертогах.