Отрывок
Открытая настежь дверь радушно приглашала Карину войти. Это ощущение усиливалось безропотной тишиной коридора. Карина смело шагнула в деканат. Сидящая к ней спиной госпожа Арфения так углубленно склонилась над чем-то, что не расслышала шагов студентки. Карина широко улыбнулась спине преподавателя, и произнесла с милой нахальностью:
- Я пришла.
Реакция последовала с запозданием, но только распознав голос любимой студентки, преподаватель ласково улыбнулась.
- Привет, дорогая! Присаживайся. Дай мне одну минуту, и я вся твоя.
Пока учительница неторопливо делала какие-то заметки в толстой книге, занимавшей почти все скудное свободное пространство на столе, Карина уселась в дальнем углу на диван из грубого текстиля, созданного для чего угодно, только не для удобного сидения. Тесный, заставленный переполненными шкафами и нагроможденными столами деканат заливало сочно-золотистыми лучами пробуждающейся весны. Отсюда открывался вид на сквер, где звонкие голоса свободных, наконец, от тягостных занятий учеников смешивались с шорохом еще совсем молодой, но уже насыщенной расцветом кроны деревьев. Наблюдая за каждодневной суетой молодняка вокруг статного памятника Комитасу, Карина с прискорбием отмечала, что каждый день память великого композитора предается осквернению. Пусть неосознанно, но их это не оправдывает. Как можно рядом с памятником столь значимому для народа человеку даже думать о развлечениях, походах в кафе или кальянную? А тем более выражать свои мелочные мыслишки столь вольготно? Восклицать «ура, мы свободны!», когда только что вышел из здания, где обучаешься тому же, чем обессмертил себя твой выдающийся предок?
- Так что ты там ворчала на уроке про Вагнера? – спросила госпожа Арфения, подняв голову, и устремив на Карину взор мягкого упрека.
- Не люблю я его, - отрезала студентка. – Одни мифы, мифы, сплошные мифы. Сколько достойных сюжетов было в его время, а он все застрял в своих сагах. Все полубожественные мужчины, которых не берет оружие, какие-то мантии-невидимки, и обязательно безмозглые девицы вроде Изольды и Брюнхильды. Одну можно, как плюшевую игрушку, усадить в лодку и повезти в другую страну на выданье, другую победить в схватке, и она от восторга выскочит замуж за доблестного силача. Почему бы не взять сюжет про Афину-Палладу, как она, например, победила в споре с Посейдоном?
- Милая моя, это культурное наследие человечества. И критиковать его восемнадцатилетней девушке, по меньшей мере, неразумно.
- Ну вот, и вы туда же, - тоскливо вздохнула Карина. – Я, конечно, рада, что у наших предков было столь богатое воображение, иначе не на чем было бы ставить оперы, но меня возмущает другое. Почему во всех этих мифах, преданиях, баснях и песнях женщина не является человеком? Всегда, за всю историю, сколько существует человек, женский пол занимал какое-то непонятное положение между рабом и домашним животным. Но чтобы не показаться предвзятой к личности Вагнера, приведу другой пример. Как-то во время теории исполнительского искусства госпожа Апоян рассказывала про Андре Капра и его оперу «Гипподамия». Этот нечестивец Эномай вызвал у меня такой сильный интерес, что я полезла изучать либретто трагедии. Узнала, что она написана на основе диалогов Лукиана Самосатского. Пошла в национальную библиотеку, нашла его собрание сочинений. Прочитывая, дошла до главы «Киник». Вот, что в ней говорил этот писатель, будь он проклят: «Количеством нужд дети превосходят взрослых, женщины – мужчин, больные – здоровых. В общем, низшее нуждается в большем, чем высшее». Что вы на это скажете?
- Не будь так категорична, девочка, все не так однозначно. Все в мире имеет свое место. Да, долгое время женщины были ущемлены в правах. Но чтобы понять, почему, нужно представить, как люди жили до научной революции, появления гражданских прав. Это были тяжелейшие времена, детка. Люди не были уверены, что сегодня ночью враги не нападут на их деревню, перебьют всех жителей и сровняют дома с землей. Успех страны определяли только войны, и ничего больше. Самым ценным активом были сила и здоровье. Разумеется, надежда была только на мужчин.
- А у меня другое мнение. Кто возделывал землю, сеял пшеницу, пек хлеб, кормил им мужчин, чтобы те, набравшись калорий, бросились в свои походы? Почему-то от этого труда, вполне себе физического, женщин не освободили. А воевали они не во имя веры, из-за любви к родине, или прекрасной дамы, а из-за очень даже простых, если хотите, обезьяньих, интересов – богатств, земель, и власти. Ну, и причем тут женщины? А вы не согласитесь, если я скажу, что шопоголизм – это реакция на вековые лишения, когда женщина сидела дома, являясь, по сути, таким же имуществом хозяина, как стол, меч в ножнах, и кувшины с вином в его погребе? Почему так быстро забылось, что распространению христианства во многом способствовали именно женщины, понявшие, что новое учение возвышает ее из рабского положения до положения мужчин?