Продолжение...
Рекомендую начать с: Отправка. Неожиданно.
Потом: Отправка. Путь. Часть 1.
Далее: Отправка. Путь. Часть 2.
Реальные случаи армейской службы.
Место: Дальний Восток, Уссурийский район, октябрь-ноябрь 1986.
…Это была не воинская часть... Привезли нас на сортировку, или отстойник, или передержку, или пересылку, вообщем, туда где солдаты с отсутствующими лицами слоняются вокруг двух зданий. Одно якобы столовая, другое якобы казарма — бывший в прошлом клуб. Прапорщик, который нас привёз, забрал наши военные билеты, сказал, чтоб ждали у клуба, то есть казармы и, что он скоро, только на довольствие нас поставит.
В недолгих, к нам подошёл солдат со среднеазиатской внешностью, с повязкой на руке, где потёрто читалось «ДЕЖУРНЫЙ». Не привычно он смотрелся на сделанных, завышенных каблуках, специально смятых в гармошку голенищ блестящих сапог, в висячем на причинном месте ремне с согнутой пряжкой, в расстёгнутом и распахнутом кителе с огромной «подшивой», пришитой чёрными нитками, шапка чудом держалась на затылке. Сразу заговорил с нашими узбеками. Они радостно ответили «на своём», немного отошли в сторонку, кивая в такт ему головами, частенько посмеивались, тайком поглядывали в нашу сторону…
Курбан (это один из русскоговорящих узбеков) улыбаясь в полный рот подошел, на ходу расстёгивая шинель. И стал отпрашиваться, говоря, что земляка встретил и чтоб я разрешил пойти с ним и двумя своими кой-куда, заодно разведать, что и как. Я ответил, что, мол, всё, мы приехали, команды нет, поэтому отпрашиваться у меня не надо, но, прикрою, если, что… Они ушли, оставив нам свои вещмешки.
Мы немного отошли от того места где разгрузились, расположились на лавочке, прибитой к двум берёзам и стали наслаждаться погодой. Солнце уже жарило. Сняв шинели, закурили и стали ждать, и наблюдать за происходящим вокруг...
Вскоре прибежал Курбан, сообщил, что места в казарме распределяют и что там его, то есть наши караулят. Направились туда. По дороге он рассказал, что этот «смешной» дежурный, оказался почти его земляком и готов был помочь, если понадобится…
Казарма. Она же клуб. С двускатной под железом крышей, без потолка, с распашными наружу огромными дверьми. Внутри, на дощатом полу вместо сидений стояли кровати в два яруса, человек на пятьдесят и ещё в один ярус десяток штук. Судя по скатанным матрасам мест было достаточно. В глубине, высотой по грудь — сцена. Запасные выходы закрыты. И заколочены. Окон нет. Ощущалось влажность. Пахло давно переполненной огромной пепельницей и плесенью. И это всё пытались освещать две лампочки. Лампочки старались.
Мне указали на отдельно стоящую одинарную кровать со скатанным в улитку матрасом. Курбан с улыбкой сказал, что это моя, отдельная, командирская… Места для нас были удачные. Посыпались вопросы, от тех, кто тут был: откуда сам, какая учебка, а где это, а этого знаешь, а того… Как оказалось — из Москвы я был единственным. Где-то через полчаса стали приходить и смотреть на «правдаличтоизмосквы».
Матрас был чистый, но какой-то влажный. Не мокрый и без разводов, что уже хорошо. Каркас кровати почти не шатался…
Действительно, Курбан разведал всё. Только успевал прибегая очередной раз рассказывать, что тут происходит. И что тут кормят три раза, и на работы какие-то забирают. Дежурят здесь в основном старослужащие, в основном его «земляки», и всем тут руководят, а тот смешной на каблуках, он вообще дембель… Офицеры бывают, но редко. И что на пару дней мы точно тут застрянем. И, что тут крадут всё и вся, поэтому надо или дежурного оставлять или носить всё с собой.
Благодаря «земляку» Курбана, который обещался нас накормить, пошли на обед. Столовая напоминала «столовую дома отдыха». Только очень заброшенного. Примерно десять круглых столиков на четыре человека. Не у всех столов были стулья… Давно эмалированные миски с кружками в руках проголодавшихся солдат смотрелись безрадостно. Сороконожка очереди плотно и звонко двигалась к солдату в уже не белом фартуке, с большим черпаком в руке. Плеснулось что-то и нам в миски…
Глядя на радужные круги того, что было в миске, я понял, что не так голоден. Я не смог это есть. Взял другую миску в которую шмякнулась варёная картошка с каким-то жёлтым маслом (?) и куском варёного сала. От этого реально пованивало чем-то машинным… Вообщем, съел только хлеб…
Минут через сорок, мы вшестером сидели вокруг небольшого костерка и уплетали консервы с хлебом. Вспоминая нашу поездку, ребят, начпрода... Потом разделили оставшееся по вещмешкам. На всякий случай.
Темнело. Забежал прапорщик в наш клуб. Отдал военные билеты, вручил постельное. Сообщив, что мы теперь на довольствии...
На ужин я пошел ради развлечения. Ничего не поменялось с обеда: ни посуда, ни солдат в фартуке, ни фартук, ни радужные разводы, ни запах. Только добавилось количество странно хихикающих в углу среднеазиатов «на каблуках» и специфический аромат сизого дыма (ни с чем не спутаешь)…
Когда направился к выходу, дорогу мне преградил один их них, говоря, что, мол, приходишь сюда, кушаешь, а посуду не моешь… Слово за слово, чё-ты, а чё-ты… немного спустя, я согласился… что я «очень борзый» и вышел, слегка, но специально, задев его плечом… Да, я нарывался… Я ждал, что меня догонят… Нет. Никого не было… С нерастраченной злостью и недоумением за этот длинный день я укладывался спать. Решил полностью не раздеваться, лёг в штанах и кителе… Какое-то полное безразличие ко всему завладело мной…
Ночью я проснулся от острой боли в животе. Опасаясь, сами знаете, чего — побежал… Хорошо, что лёг одетым… Ночь прошла в «забегах»… Живот не переставая болел… На «завтрак» не пошёл. Так и остался лежать одетым и готовым ко всему…
Природа помогала удивительным теплом. Ребята распахнули двери клуба для проветривания и для меня, чтоб не скучал… Зашел какой-то офицер, не разглядел его звания. Раскричался вначале, но по выражению моего лица понял, наверно, что я не притворяюсь… Он приехал за солдатами, для какой-то работы…
К обеду привезли их обратно. Копали траншею, как рассказали вернувшиеся… После обеда увезли других. Те тоже копали, но чего-то другое… Эти вернулись довольные, с сигаретами… А я всё лежал, пил воду из литровой банки, которую «мои» где-то нашли и «бегал», куда надо, согнувшись. Мои спазмы не давали мне скучать и хоть немного поспать… С ужина, мои ребята, принесли мне кусок хлеба. Я выдавил из себя «Спасибо», и снова свернулся калачиком… Весь клуб, вернее казарма думала, как мне помочь. Советов была тьма. Кто только, что не рассказывал... Было решено всеми собирать мне пепел от сигарет и чтоб я его ел, и пил побольше воды…
Утром я был готов на всё! Даже пойти в санчасть… Пришедший «дежурный», другой, но тоже на каблуках сказал, что не может туда меня направить, что надо ждать прапорщика или дежурного офицера, сочувственно поцокал языком и ушел… Однако, после съеденного лекарственного пепла, который успели накурить мне почти половину спичечного коробка, стало немного легче. Боль не прошла, но стала тише. Я даже начал ходить, правда согнувшись. Особенно помогало, когда при этом сильно затягивал ремень и под пряжку просовывал кулак. Так и ходил: согнувшись, с кулаком под ремнём в накинутой шинели, и банкой с водой… Ребята наблюдая такой прогресс, курили аккуратно, заботливо собирая пепел в спичечные коробки, заготавливая мне «лекарство». Но, тем не менее, окрестили «Горбатым». На завтрак конечно не пошел, побоялся еды, хотя ребята говорили, что она ничего, только попахивает чем-то железнодорожным. Погода снова радовала и вселяла непонятную надежду…
Наевшись лекарства из коробков решил пойти на обед. Так, за компанию, с приехавшими с копательных работ. Есть-то мне не хотелось… Подходя ко входу «пункта приёма пищи», заметил, как кто-то кого-то пинал, в тени деревьев… Не смог пройти мимо... Четверо «республиканских земляков» на каблуках, «меняли» его наручные часы на свои пару сигарет. Бонусом было «заявление», что его больше никто не тронет… Вот такой я и подошёл: согнутый, с кулаком под ремнём, в накинутой шинели, с погонами ефрейтора и хриплым голосом тихо сказал, чтоб прекратили… А они возьми… и согласились. Со словами типа: «Мы пошутили»… Они отдали часы и как-то растворились среди деревьев. Я такого не ожидал… И только развернувшись, я увидел, что сзади меня стояли человек двадцать тех, с которыми шёл на обед… Тому солдатику посоветовали не светить часами и довольные двинулись дальше…
В «пункте по приёму пищи» снова ничего не менялось, а что собственно тут менять-то. Мы же пересыльные… Всё тот-же солдат с черпаком… Только вот, в том углу где был смех, теперь смотрели на нас настороженно… Почти сразу от них отделился один и направился к нам… А я возьми и пошёл к нему навстречу… Это тот, которого я плечом чуть задел. И началось: и взмахи руками, и то, и сё, прям ни дать, ни взять ритуальный танец запугивания… Глядя на его действия - я хихикнул, чем привёл его в неописуемый гнев. Он начал топать ногой и громко кричать чего-то на своём... Я же продолжал хихикать, аж до слёз. Подошли ещё двое, посерьёзнее. Из непродолжительного разговора я понял, что я слишком «бОрзый», что я «старший» и совсем не уважаю старослужащих, и за все действия должен отвечать… Вечером обещались зайти…
После обеда нас, пересыльных, увезли. Всех. Даже меня, с больным животом. Всех по машинам и повезли. Оказалось, что не в часть. Нас повезли на пожар. Точнее будет — для контроля, чтоб горевшая трава не «убежала» куда не надо. Вот мы и стояли друг от друга в десяти шагах с лопатами, в клубах вонючего дыма и ждали… Ждали до темноты… Оказалось, что ветер повернул туда куда надо и про нас, на радостях, попросту забыли… Привезли обратно уже ночью… Некоторые пошли в «столовую», на «а вдруг»… Вернулись с двумя буханками серого хлеба. И то праздник. Устроили вскладчину — у кого чего есть. Наши консервы, у кого сахар, у кого… Прекрасно, тепло, перекусили. А у меня, у одного, единственного, вообще пирожное было: кусок хлеба с втёртым сигаретным пеплом — вкуснота!...
Усталость, вскоре, всех успокоила. Звуки молодецкого сна устойчиво зазвучали. Аромат пожарного травяного дыма успокаивал и заглушал собой остальные парфюмы… Удивительно, но живот успокоился, хотя может, мне это казалось. Во всяком случае резких болевых спазмов уже часа четыре как не было. Я свернулся привычным калачиком надеясь на сон. Ждать его не пришлось. Конечно, почти двое суток не спать... Мгновенно уснул…
«ПОДЪЁМ» прозвучало не как обычно. Резко, зло и с сильным акцентом. Послышался мат и масса незнакомых хлёстких слов. При этом как выстрел прозвучало с силой закрытые двери клуба. Включённый свет обжигал глаза. Старательные лампы достаточно постарались осветить то, что мы увидели. Около закрытых дверей стояло человек пятнадцать «среднеазиатов». Многие на каблуках, многие без шапок, с закатанными рукавами и в руках держали ремни. Особо выделялся тот, которого я сильно разозлил. Он суетливо прыгал то в одну, то в другую сторону, сыпал нехорошими словами и постоянно твердил: «Где этот горбатый» и «Давайте его сюда и никто не пострадает»… Клуб с нашей стороны стал недовольно гудеть. Я приподнялся на локте и громко сказал, что я сейчас… Поднялся, сел и сунул ноги в сапоги… Встал с кровати и повернулся, сказав: «А вот и я»… Меня от них отделяло: два ряда кроватей и пять шагов… Они крикнув: «Ну всё — капец тебе!» ринулись в мою сторону…
Они успели только до первого ряда кроватей, как со всех сторон на них кинулись НАШИ, пересыльные. Я так и остался стоять согнувшись, держась за живот… Жуткая мелодия неповиновения, зазвучала в клубе. Состоящая из ругательств, мата, криков боли, звонких и глухих шлепков пряжек ремней, топота солдатских сапог…
Ещё одно долгое мгновение и всё стихло… Я продолжал стоять. Зажатый кроватями. Всё также: согнувшись и зажав живот… Подбежал Курбан, отодвигая кровати и разматывая ремень с руки — Ты как, командир, попало?, — спросил он заглядывая мне в глаза… Стали подходить и спрашивать другие…
Утром было построение и осмотр. Нас инспектировали капитан, старлей и прапорщик, тот, который нас привёз ещё тогда, и ставил на довольствие. Немного в стороне был дежурный из солдат, с нормальной повязкой на руке, здоровенный такой, который с любопытством нас разглядывал. Мы стояли в три шеренги вытянув руки для осмотра. На заданные вопросы: «Это, что… Это откуда», отвечали, что, мол упали, или оступились, когда были на выездных работах там-то и там… Меня осматривали несколько раз — ни какой свежей царапинки. Капитан со старлеем вскоре уехали, а прапорщик остался.
Наряд, который обслуживал нас, то есть этот пересыльный пункт, был полной противоположностью прошлым… Столовая стала почище, даже пахло едой… Как мне рассказывали. На завтрак я не пошёл, снова зверски болел живот (хорошо, что без «забегов»)…
Зашёл прапорщик, поспрашивал где именно и как болит, протёр фуражку платком, сказав быстрое «Сейчас, сейчас...» и вышел из клуба... Часа через три немного полегчало, после скушенного «лекарства» и я снова заставил себя ходить. Даже вышел на природу. Она была поразительна. Синее небо, парочка смешных, кучерявых облачка, еле заметный ветерок и припекательное солнышко. Я присел на скамейку… Вокруг было тихо и никого не было… И куда все делись?…
Заприметил, того, здоровенного дежурного, который направлялся ко мне. Я всё ещё крутил головой высматривая кого-нибудь… Он подошел. Спросил, что я ли тот «Горбатый москвич». Я кивнул. Он продолжил, и что я «ну и натворил дел», и что обидел старослужащих, и что кое-кто, из-за меня конечно, в санчасть попал, и из-за этого теперь проверки, осмотры, и что тем самым ломаю устои армии, и что так нельзя, и что за это отвечать надо… Я поднял голову и посмотрел на него… Может мой взгляд был особенный? Не могу сказать, но он как-то отшатнулся от меня и запнулся на полуслове… Молча поднялся и ушел…
Приближение времени обеда я почувствовал вдруг проснувшимся голодом. Меня немного «штормило», но я продолжал ходить. Даже пытался выпрямится, чтоб порадовать ребят, которые куда-то пропали, причём все… Наконец их привезли. Снова копали какую-то траншею, противопожарную… На обеде я осмелился поесть немного супа… Появившийся прапорщик, увидев меня как-то обрадовался, заговорил, что хорошо, что мне легче стало… И велел, конечно после обеда, навести порядок в «клубе», со сменой постельного и исподнего, мытьём полов и чтоб «блестело как у кота кое-что.
Мы на радостях, что теперь всё чисто и даже с нас всё поменяно — поливали друг дружку тёплой водой (раздобыли в столовой), смывая прошлые дни…
Ребята продолжали заготавливать мне лекарство и наблюдали, иногда морщась, как я втирал его в хлеб или высыпал в рот… Ужин прошёл замечательно. Перловка была волшебной… Живот не болел, но выпрямляться я ещё побаивался, пошатывало немного…
Первый раз, здесь, я ложился в кровать раздетым, в чистом на чистое… Потрясающие ощущения…
Утром, при подъёме — не увидел своего ремня. Вместо моего, был из кожзама, старый и треснутый… Подменили. Скрысили. Не верил, что украли. Жалко. Обидно. Ведь это того паренька из Иркутска… Я понимал, что у меня всё равно его отберут, но это будут мои «деды», а не посторонние…
Радовало, что живот почти не болел… Даже немного поел на завтрак резиновой перловки… Прапорщик нас построил и сообщил, что сейчас все едем на охранение контролируемого пожара… Рассчитайсь — по машинам — бегом марш!.. Я тоже поехал… Снова стояли в оцеплении, снова в десяти шагах, снова коптились в дыму и снова… про нас забыли… Привезли обратно к четырём часам… Пытались есть давно остывший обед… Нам уже начинала нравится такая служба: кормят, возят, спать дают. Мы даже имена стали запоминать друг дружки…
Почти сразу, после «холодного обеда», прям ко входу нашего «клуба» подкатил зелёный УАЗик. Оттуда выбрался офицер, в лётной, кожаной куртке, развернул планшет. Обвёл нас взглядом, стоящих, курящих в спичечные коробки, назвал, сильно коверкая мою фамилию. Я подошел. Представился. Он устало кивнул в сторону машины, мол, садись. Я шутливо спросил, с вещами или без, а кормить будут? Он ответил, что «Бери, да побыстрей, там и узнаешь…». Пока я жал протянутые руки и ловил удивлённые взгляды, мне принесли мой вещмешок. Хотя какая разница, начинка вещмешков была у всех одинакова. Ну, думаю, хоть теперь определят, что у меня с животом. Ну надо же, на машине и в санчасть. Вот это прапорщик, надо же, не подвёл… Крикнув ребятам «До скорого», залез, надеясь завтра вернуться, а может и сегодня...
Поехали. Офицер сказал водителю, на его «Куда теперь?» — Давай в Воздвиженку… Вот этого отвезём, пакет получим и обратно…
Объезжая нашу пересылку, я пытался её ещё раз рассмотреть, запомнить… Тут какой-то солдат махнул рукой, водитель притормозил, сказал, что знакомый, разрешите на три минутки? Офицер позволил…
Они пожав руки закурили. Тот, который махал показался мне знакомым… Точно, он. Это он, которого я задел плечом, который потом пришёл разбираться… Да, фингал в его половину лба меня обрадовал… Они оба стали поглядывать на меня… И тут, этот, что с фингалом, делает пару шагов к УАЗику и поворачивается как будто, что-то показывает… Вот гад, показывает мой ремень… Я пытаюсь выйти, а дверь не открывается… Офицер сказал, чтоб я сидел смирно. И бибикнул водителю… Водитель залез, и мы поехали… Я смотрел на того, он же смотрел на меня... Он улыбался и поглаживал «мой» ремень на себе, слегка похлопывая… Поднял руку и помахал, улыбаясь…
Потом, пока ехали я разузнал, что его звали Боря или Бахтиёр… Живот заставил обратить на него внимание – заболел… Офицер сказал, что уже скоро приедем…
Стемнело. Подъехали к серому зданию… Боль немного утихла и я смог немного выпрямится. Прямо передо мной была вывеска «ШТАБ». Товарищ капитан, как называл его водитель, поддерживая меня за руку завёл внутрь. Там стояли другие солдаты, человек шесть, может и больше… Он оставил меня с края, взял у меня военный билет, сказал тихонько, что сейчас оформим и в санчасть — зашел в какой-то кабинет. Мы стояли… Мимо нас ходили разные офицеры. Мы то и дело принимали стойку «СМИРНО». Мне она давалась с трудом… Боль немного отпускала… Становилось легче…
Подошел прапорщик, рослый с большим носом и стал ходить вдоль нашего строя то туда, то обратно, вглядываясь в наши лица… Подошёл ко мне, брезгливо посмотрел, повел носом и спросил разглядывая: «Что это от меня так дымом воняет?». «Партизанил последний месяц, товарищ прапорщик!» — хотел съюморить я, но получилось зло и дерзко… Он недовольно зыркнул и пошёл в тот кабинет, в котором потерялся «мой» капитан. Сквозь не закрытую дверь отчётливо было слышно: «Это, что за дерьмо присылают… Вот и я говорю... А летать кто будет?… Это же боевой полк! ...и так не хватает!». Дверь закрыли… С улицы зашёл ещё прапорщик, крепкий, усатый. Быстро прошёлся вдоль нас туда-сюда и дёрнул ту дверь, куда все заходили и никто не выходил. Послышалось: «...И это всё? ...Что? Это всё пополнение?...А служить кто будет?». Дверь с грохотом закрылась…
Снова скрипнула входная дверь. Снова прапорщик. Прямой такой, ладный, всё на нём на своём месте. Посмотрел на нас, как будто сфотографировал и… он тоже зашёл в тот «недовольный» кабинет. Буквально, пара мгновений, он вышел, тот прямой и ладный, остановился рядом со мной, почувствовал, наверно, что от меня дымом несёт, шагнул дальше, открыл военный билет и всматриваясь в указанную там информацию громко произнёс слово, отдалённо напоминавшую мою фамилию. Кашлянул, попытался ещё… Я устало, без форса и стука каблуков сказал тихо «Я». Он повернулся, посмотрел на фотографию в билете, потом на меня, потом ещё раз и сказал — Что, правда из самой? Ух, занесло тебя… А тут указано, что ты «техник-строитель» и окончил техникум — что можешь, про строительству? — Всё, — ответил я. — А чего так стоишь, Андрей Александрович? — продолжил он. — Живот болит, — терпя новый приступ ответил я…
Он покрутил головой, шлёпнул моим военным билетом себе по ладони и сказал, что если кто будет спрашивать, говори, что «приписан ко второй эскадрильи». И быстро ушёл вглубь коридора…
Через несколько минут, он быстро шел впереди меня и говорил. Я совершенно не успевал за ним, ни слушать, не идти. Я честно пытался понять, что он говорил и старался не упасть на тёмной тропинке. Он возвращался и снова убегал… У меня голова шла кругом, хорошо, что хоть живот затих… Он снова подошёл, сказал, чтоб я отдал свой мешок ему и что вот и она, казарма.
Казарма ласково светила окнами на двух этажах, метрах в тридцати… Наконец сапоги стукнули по асфальту… Дверь на себя — тепло, светло. Справа пульт с дежурными офицерами. Непривычно, чтоб в казарме-то… Прямо, на возвышении, кривовато стоящий дневальный, с отвисшим штыкножом. Рядом лестница на второй этаж. Слева двойная распахнутая дверь, на право длинный коридор…
Прапорщик громко сказал дежурному офицеру, который сидел за пультом, огороженный стеклом, махнув на меня рукой, что вот — дождались, новое пополнение. Потянул меня за рукав, чтоб я шёл дальше за ним по коридору… Слева дверь оружейки, справа дверь в дежурную часть, потом ещё дверь, слева дверь, потом проём где толпились солдаты. Которые, с нескрываемым презрением смотрели на меня…
Зашли в каптёрку. С двух сторон самодельные шкафы. У окна стол. За столом младший сержант. Прапорщик кинул мой мешок под рядом стоящий стул, сказал сержанту, чтоб подготовил меня к ужину и чтоб кровать там и всё остальное, а завтра, после завтрака в санчасть, на счёт живота, болит там что-то, чтоб определили… Развернулся и ушёл, закрыв дверь. Я остался стоять. Младший сержант остался молча сидеть. Потом чуть подняв голову, исподлобья взглянул и спросил чего-то. Я не разобрал, уж очень тихо. Я переспросил… Он молча поднялся, подошел вплотную — на меня смотрело лицо, как мне показалось, уставшего от всего, человека. — Ты чего, в лесу жил? Дымом воняешь. Скоро на ужин, иди умойся хорошенько, там мыло полно и уши помой, чтоб лучше слышать… Сапоги, чтоб блестели, там же, увидишь... И это, тут эти «сопли» не жалуют, лучше сними… Так ты кто, я спрашиваю: лётчик или механик? — сказал он тихим голосом, подцепляя пальцем мои лычки ефрейтора на погонах…
После «умывания» он меня вывел из казармы и сказал, чтоб я хорошенько вытряхивал свою шинель. Он стоял и курил наблюдая как я вытряхивал стойкие ароматы горевшей травы. Иногда подбадривая меня матом… После успешного «проветривания» он завёл меня в расположение. Сказав, что вот это — кубрик второй эскадрильи, а это вот она, сама стало быть — эскадрилья… На меня смотрело, уже с привычным презрением, человек пятнадцать…, а впрочем, это уже не важно. Скомандовали «СТРОИТЬСЯ»…
На построении, оказалось, что эскадрилья маленькая (это потом мне стало известно, что лётчики ходили в свою, лётную столовую, а мы, механики, в солдатскую)... В солдатских столовых, обычно столы с лавками на десять человек. А тут сели вшестером за один, а остальные пять, это со мной — за другой…
— Чего сидишь, бери чего хочешь, накладывай, — сказал тихо младший сержант мне. Я вскочил, схватил алюминиевую тарелку, половник, зачерпнул, выложил на тарелку и подвинул сержанту. Он недовольно отодвинул тарелку, поморщился, остальные противно захихикали, говоря, что все так, вскакивают и накладывают… Оказалось, что здесь каждый накладывает себе сам… Была картошка, жаренная рыба в панировке и чай. Это всё непривычно пахло ЕДОЙ, даже чай был похож на чай. Живот завыл, требуя наполнения. Спасибо, что без боли. Я ел, а мне пододвигали поближе рыбу, сахар…
Ночью бегал всего один раз… Боль была, но такая, терпимая… Утром, после подъёма, сержант спросил, про живот… — Ну раз болит, собирайся, пойдём в санчасть. Я ребятам сказал, чтоб принесли чего-нибудь с завтрака, «похавать» — сказал он, всё также тихо.
Солнце только-только освещало верхушки деревьев, поразительное тёмно-синее небо и непривычная хрустящая трава под ногами. Видно ночью мороз был… Он всю дорогу молчал, а я только успевал крутить головой — любопытно же...
Вот и цель. Белённое здание с плакатом «САНЧАСТЬ». После продолжительной морзянки сапогом по закрашенной двери, наконец отворилась, звякнув стеклом. Сержант прочитал мантру из мата вышедшему солдату в почти белом, распахнутом халате. В конце махнув головой в мою сторону. Тот кивнул мне, чтоб я зашёл. Пахнуло чем-то лекарственным.
Он спросил, пока шли, как и многие: «где болит, как и что теперь»… Сказал: «Тут постой»… Он залез в шкаф со стёклами, чего-то достал, рассмотрел, протёр глаза, потом ещё раз нырнул... Дальше как в анекдоте: … разломив таблетку пополам он сказал, это от головы, а это от живота — смотри не перепутай…
Я вышел. Сержант курил ссутулившись и прислонясь к дереву, руки в карманах. — Ну, что? — спросил он не двигаясь. — Таблетку какую-то дал… — ответил я. Он смачно плюнул окурком в направлении откуда я вышел... Закурив, засунув руки поглубже в карманы, немного согнувшись, мы пошли обратно… Начинались первые сутки моей службы на новом месте, после пяти суток приезда в Уссурийск…
***
… А с Борей или Бахтиёром мы встретились… Через полгода… Расскажу обязательно… А живот продолжал болеть… Периодически, то сильно, то очень сильно, часто и затихал. Бывали конечно дни вообще без боли… В Санчасть я больше не ходил… Живот успокоился только к апрелю…