Восемнадцатый. Сентябрь.
Флешка от телефона. Маленький кусочек пластмассы, хранящий видео, которое я предпочёл бы не видеть. Такое не выложишь в соцсетях, не покажешь друзьям и родителям. И навряд ли захочешь посмотреть снова. О нём лучше всего забыть. Только вот никак не получается. Как и о том волшебном лете, когда это видео было снято...
Сорок первый. Август.
Скрипучую телегу медленно тащила в гору худая лошадёнка. Возница клевал носом. Позади него на сером тряпье сидели измученные голодом дети. Тонкие руки обнимали отощавшие тельца. Огромные, но уже неиспуганные глаза. Давно привыкшие к ужасам войны. Впалые щеки и тёмные круги в пол-лица, неразличимо замаскированные пылью дальних дорог.
Старшему было пятнадцать. Чуть прищурившись, он вглядывался вперёд, в надежде увидеть уцелевшие дома живой, нетронутой фашистами деревни. Там, где можно будет найти хоть что-то, чтобы накормить малых. Он чувствовал себя в ответе за свой маленький отряд. Который всё больше превращался в стайку обозлённых волчат.
Они ехали на восток. Ползли, потому что бежать сил не было. Плелись, потому что знали, война рано или поздно убьёт их, но не хотели быстро сдаваться.
Их детдом в пригороде был разрушен бомбёжкой. Уцелело всего двенадцать человек. Двенадцать изначально никому ненужных детей почему-то остались жить. Хотя там, в большом городе погибли сотни нужных, любимых, родных... Теперь они были нужны друг другу. Они - отряд, стая, одно целое. А он - вожак. Митя Перепёлкин, по детдомовской традиции - Перепёлка.
Дорога лежала меж двух невысоких холмов, делила тёмной лентой выжженное солнцем поле. По правую сторону впереди высилась куча старой, посеревшей соломы. Над полем с тоскливыми криками кружили два ястреба.
- Есть хочется, - к плечу Перепёлки прижалась девочка.
Он привычно протянул руку, нырнул ладонью в брезентовый рюкзак. Достал маленькое яблоко-дичок. Кислое, но уже не жёсткое, с сочной желтоватой мякотью.
- Опять яблоко, - заскулила она, - я не хочу, оно острое.
- А это и не яблоко, - Митя задорно подмигнул, подбросил его и поймал другой рукой, - это персик! - и снова протянул девочке.
С грустной улыбкой она взяла, надкусила, готовая скривиться от кислого вкуса, но тут на её лице появилось выражение грандиозного изумления.
- Сладкий персик! - воскликнула она, - у нас есть сладкие персики! Ребята, налетаем!
Тут же к старшему протянулись худые и грязные ручонки. А он с довольной улыбкой раздавал, ими же совсем недавно собранные в прилеске, дикие яблоки, непременно перекидывая из ладони в ладонь и превращая тем самым в диковинные заморские фрукты.
- А немцы злые? - вдруг пропищал самый младший из отряда - Егорка.
- Нет злых народов, есть злые люди, - со вздохом ответил Митя.
Восемнадцатый. Август.
Нет, я был не против этой поездки. Но родители словно оправдывались: «Тётя Агния в этом году одна. Сашу же в армию забрали. В июле ей Татьянка помогала с огородом, но у неё отпуск кончился. Надо ехать...»
Да я не против. Только у мамы глаза вроде испуганные. «Ладно тебе, давно все закончилось» - папкины слова. Ну не странно ли?
Село Михайловское - родина отца. Правда, родовое гнездо давно рухнуло и на этом месте стоит новехонький и красивый коттедж. Только чужой. Наше недвижимое имущество теперь представлено небольшой избушкой и огромным огородом. Заправляет хозяйством старенькая тётушка Агнюша. Обычно на всё лето к ней приезжает фиг-знает-скольки-юрдный мой братец Сашка. Но в это лето ему достался счастливый, отнюдь не белый, билет.
Да, ещё у отца на работе возникли неприятности, и ни в какой корпоративный летний лагерь я не поехал. А чтоб я не мотался по городу в свои «безумные пятнадцать» и не искал ненужных приключений, меня было решено отправить в Михайловское. Да я не против. Устал уже повторять. Только родители чего-то мнутся. Наивные, приключения я себе везде найду.
Нет, ну если бы я мог представить... то, что увидел потом... то, с чем существовал бок о бок почти целый месяц... о чём предпочел бы не знать… Я бы не поехал.
Санька очень удобно устроился. Чёткое разделение прав и обязанностей. Он беспрекословно выполняет все тётушкины поручения, а она не сдаёт его родителям, даже если он заваливается далеко за полночь, «по горлышко», как выражается тётя. Не знаю, как насчёт выпивки, проверять пока не хочу, а вот гулять мне тоже можно хоть до утра.
И есть с кем. Есть нормальные ребята, есть девчонки. Есть где тусоваться. Старый клуб выкупили в начале нулевых какие-то умники. Теперь по субботам в Михайловском дискотека. А в будни - кафе-бар, организация торжеств, поминальные обеды... Есть пара магазинов, аптека.
В целом, деревня как деревня. И мне здесь нравится. Если бы не странные воспоминания из детства, всплывающие невзначай...
- Сегодня я тебя с Иринкой познакомлю, - прищурился от солнца мой новый приятель Витька, - клёвая девчуля!
Клёвая... Сто лет уже не слышал этого слова. Ну, лет десять точно. Когда был здесь последний раз. И когда случилось что-то нехорошее. Помню испуганные глаза матери, и потемневшее лицо отца, когда они примчались ни свет ни заря, запихнули полусонного меня в машину и унеслись в город так, что пыль столбом. Мне было лет пять, не больше. Помню причитания тётушки Агнюши: «Ну, может, и к лучшему... фашист проклятый... прости Господи».
- Эй, Митяй, - трясёт меня за плечо Витька, - на чё залип?
- Да так...