Майдан и четки: «польские болезни» католицизма в России и б. УССР
Активное участие Святого престола в попытках прекращения военных действий на территории б. УССР с одной стороны и позиция определенных римско-католических иерархов, в частности, занимающих видные посты в Ватикане, с другой в последние месяцы обращают на себя внимание российского общества.
Образ «сплоченной» Греко-католической церкви в б. УССР, которую не может «призвать к порядку» папа Римский Франциск, в любви и уважении к коему те же униаты регулярно всех заверяют, дает по крайней мере неполную картину происходящего. Хотя бы потому, что игнорирует существенную часть современного католичества в б. УССР — католиков латинского обряда (в дальнейшем католиков — Р. В.), прошедших после 1989 года путь от общины, идентифицировавшей себя с польской культурой, до интегральной части подчас агрессивного сообщества патриотов. Попробуем присмотреться к ним повнимательнее.
Воображаемая карта распространения Католической церкви в УССР в 1989 году очень похожа на уже привычные нам карты голосований на выборах и референдумах в 1990–2013 годах. 3+2 области на Западе (Галиция и Волынь), где польскокультурное население было физически уничтожено почти полностью или покинуло их в процессе послевоенных обменов населением (в результате чего, например, имеем преемника прежнего львовского университета Яна Казимира — Вроцлавский университет, костяк которого составили профессора, студенты и сотрудники из Львова). Католики превратились в том регионе в незначительное меньшинство, вновь и вновь по сей день дискриминируемое в пользу УГКЦ или УПЦ Киевского патриархата в вопросе возвращения храмовых зданий и прочей собственности.
Центральная часть страны (прежде всего Житомирская, Винницкая, Хмельницкая область). На излете советской власти сельские жители и население небольших городов преимущественно сохраняли веру предков, священников было мало, но они были, вспомним хотя бы легендарного для русских католиков отца Иосифа Свидницкого, много сделавшего для возрождения католичества в Сибири и Средней Азии. Монахини не носили облачений, но молились и трудились рядом с мирянами. Клирики из Польши при оказии посещения родных в СССР или туристических поездок старались помочь с окормлением верных. В семьях верующих, аналогично тому, что можно было наблюдать у православных «белых платочков», стойко держались представления о необходимости крестить детей, помнить праздники и посты, передавались переписанные от руки молитвы на польском кириллицей.
Крым и Новороссия. На осваивавшихся в XVIII — начале XX века землях можно было встретить многочисленных колонистов (преимущественно немцев, но также, например, чехов), а по мере промышленного развития и иностранных специалистов: горных инженеров, металлургов и так далее. В местах их компактного проживания очень скоро возникают католические, лютеранские и иные приходы, пастыри которых принадлежали к той же культурной общности, что и паства: немцы, французы и бельгийцы и другие. В выбранном нами за исходную точку 1989 году о них напоминают преимущественно построенные ими храмы, ставшие волей советских деятелей музеями, кинотеатрами и складами. Вследствие внутренних перемещений населения в СССР на 1989 год там присутствовала некая доля населения с католическими корнями. В городах — значительная масса людей неверующих, но убежденных, что «там что-то есть», много технической интеллигенции, это позволяет проводить культурные параллели между жителями, например, Харькова и Белгорода.
1 декабря 1989 года президент Советского Союза Михаил Горбачев посетил Ватикан и встретился с папой Иоанном Павлом II. Следующей весной в Москве появился папский нунций и многое из прежде казавшегося невозможным стало происходить на глазах изумленных советских католиков. Святой престол предпринимал шаги по восстановлению иерархии Католической церкви в СССР, но столкнулся с нехваткой клириков, которые бы окормляли верующих во вновь открываемых приходах, и материальными нуждами (стремительно бедневшие вместе со всей страной советские верующие не могли вести самостоятельно ремонт возвращаемых храмов, при необходимости строить новые). На помощь пришла Католическая церковь в соседней Польше, и ранее оказывавшая помощь единоверцам в соседних странах «советского блока».
Польский папа выходит на просторы СССР
К 1989 году Католическая церковь в Польше подошла с материальной стороны в гораздо лучшем состоянии, чем католики СССР, Чехословакии, ГДР и Венгрии. Нельзя было строить храмы в новых районах растущих городов, но уже построенные были открыты для верующих, а не перепрофилированы в музей атеизма. Священник не мог прийти в школу, но почти все дети посещали занятия в ближайшем приходе (напомним, в хрущевские времена в Советском Союзе судили верующих родителей, учивших своих детей у себя дома). Печатались не только Библия, но и богословские труды (конечно, были темы не для обсуждения, автору этих строк доводилось держать в руках издания начала 1980-х годов с пустыми страницами на месте изъятого цензурой текста), клирики могли выехать за границу для продолжения образования или в качестве миссионеров в Африку или Новую Гвинею.
Избрание краковского кардинала Кароля Войтылы папой в 1978 году и его регулярные пастырские поездки на родину вызвали у молодых поляков растущий интерес к религии. Этот фактор, усиленный возникновением движения «Солидарность» в 1980 году, к середине десятилетия приводит к заметному росту числа католических семинаристов и послушников. В Польше в 1980-х годах деятельность «Солидарности» воспринималась как борьба с экзистенциальным злом, следы этого восприятия мы находим среди прочего в энциклике Иоанна Павла II Centesimus Annus (1991). Впрочем, любовь и искреннее уважение к покойному польскому папе требуют все же отметить, что сегодня отношение к его наследию в Польше и мире в целом все более походит на позднесоветское обязательное цитирование Ленина при отсутствии осмысления цитируемого. А упоминаемая автором энциклика Centesimus Annus разительно отличается качеством и уровнем богословской аргументации от таких его творений как энциклики Fides et ratio или Redemptor Hominis или апостольского послания Salvifici dolores.
Внимательному читателю Centesimus Annus сегодня режет ухо и глаз одобрение «желания национального возрождения», «демократического строя», «ненасильственной революции», настоящий гимн частной собственности и рыночной экономике, затесавшийся в попытки анализа текущего положения дел в Европе и мире (тридцать лет спустя большинство тезисов этой энциклики вызывает лишь печальное недоумение и скорбь о плодах «возрождения» и «революции»). Католическая церковь в Польше в 1980-х годах вновь и вновь призывала молиться за соседние народы и их свободу, а польские мыслители поясняли в чем важность этой свободы для Польши. Неудивительно поэтому, что нашлись сотни желающих послужить «на Востоке», устремившиеся в том числе и в УССР. Каково было представление о Церкви, принесенное ими в возрождающуюся Католическую церковь в УССР и РСФСР?
Католицизм и советское общество
Настроенные патриотически, горящие духом «ненасильственной революции», на опыте «Солидарности» усвоившие, что Церковь собирает вокруг себя патриотов и интеллигенцию, миссионеры с корнями в мононациональной и монорелигиозной стране оказались в УССР, когда единственным, что объединяло ее население, была та самая наивная вера в лучшее будущее: оно вот сейчас уже наступит, стоит только сбросить старые оковы (см. Centesimus Annus с ее мечтами). Интерес к религии рос, селяне под Жмеринкой и образованные горожане в Запорожье равно принимали на веру все, что говорил священник, в нашем случае — католический священник из Польши. Одни из верующих, с точки зрения вновь прибывавших миссионеров, сохранили веру неправильно (уровень «покрести младенца», никакой внелитургической приходской активности), другие не сохранили вовсе.
Ни те, ни другие не могли считаться «выходцами с территории бывш. УССР», которые были столь важны и интересны польским теоретикам, обсуждавшим как в эмиграции, так и внутри страны полезность независимой УССР для будущей Польши. И честные польские священники, после 1989 года ехавшие служить в УССР местному населению, редко отдавали себе отчет в том, насколько их собственная религиозность и миссионерский порыв нуждались в очищении от более приземленных мотивов. Также нельзя забывать как пронизанное бытовым магизмом и практическим двоеверием традиционное католичество Подолья, так и увлекшихся оккультизмом интеллигентов из областных центров Юго-Востока УССР, тянувшихся к Церкви. Они нуждались в пастырях, понимающих с чем столкнулись. Недостаточное понимание местных реалий или его отсутствие у клириков до сих пор остается проблемой Католической церкви в б. УССР.
Какими же пастырскими инструментами располагали миссионеры? Воплощение в жизнь II Ватиканского собора в вопросе литургии на народных языках в Польше опиралось на существовавшую религиозную культуру и традиции, назовем хотя бы духовные песни XVI–XIX века, созерцающие тайны веры. Молитвенники с переводом (для понимания текстов, не для употребления в литургическом контексте) существовали задолго до польского перевода литургии и треб. Поляки-католики составляли подавляющее большинство населения, а польский национальный патриотизм почитали частью своей идентичности (Boże! Coś Polskę przez tak liczne wieki // Otaczał blaskiem potęgi i chwały // I tarczą swojej zasłaniał opieki // Od nieszczęść, które przywalić ją miały — гимн 1816 года, первоначально польский «близнец» Боже царя храни, далее патриотическая польская песня).
Общее к 1989 году восточноевропейское представление, что свое Отечество «сохранило веру» в отличие от народов советских республик, побуждало многих клириков и мирян эту веру передавать далее на Восток. «Инкультурация» при этом понималась механически — как «перевести наше проверенное», и часто эти переводы, например, на русский язык, делались силами самих же польских пастырей. Другим легким и понятным вариантом казалось взять что-то уже существующее и использовать его, основываясь преимущественно на ключевых словах, игнорируя общий смысл. Так, в русскоязычных католических песенниках 1990-х годов на территории б. УССР появились сомнительные с богословской точки зрения стихи Мережковского (например: «Когда умру — с Тобой сольюсь, Как звезды с утренней зарей. Мережковский, «Бог» (1890).
Возрождение Католической церкви в России было связано с введением в литургическую практику Синодального перевода Библии. Переводы Писания в УССР, доступные верующим с начала религиозного возрождения, родились в эмиграции и связаны с попытками как можно дальше уйти от русской культуры (переводчик Писания на мову священник Турконяк несколько лет назад указывал как критерий качества перевода его максимальную удаленность от русского перевода того же фрагмента). Переводы Огиенко (член Директории при Петлюре, потом деятель политической эмиграции в Польше и за океаном, митрополит УАПЦ) и Хоменко (сотрудник Директории Петлюры, позднее клирик УГКЦ, после 1945 года и до смерти жил в Италии) вошли в обиход соответственно отколовшихся от «московского православия», католиков и униатов. Кстати, перевод Хоменко католики читают на литургии.
В ходе начавшейся с 1989 года польской католической миссии в УССР старшее поколение польскоязычных католиков Подолья могло использовать польский язык в литургической жизни, для их детей и внуков получение образования на мове дополнялось воскресной школой на нем и на нем же проходившей работой с детьми и подростками в приходе. Русскоязычные жители больших городов, пришедшие по разным причинам в Католическую церковь, пользовались привычной россиянам Синодальной Библией. Но что помимо нее?
Предпринимавшиеся служившими в Харькове монахами-марианами усилия вести служение на русском языке (например, деятельность издательства «Слово с нами» и некоторые литургические переводы) показывают в первую очередь то, как быстро вне благоприятной среды утрачивается язык и как носители языка теряют самокритичность в оценке уровня владения языком (речь идет о периоде 1998–2010 годов). Издательство «Кайрос» в Киеве, печатавшее, например, русские переводы К. С. Льюиса или папские энциклики, публикует также околопсихологические книги и переводы из богатого наследия американских южных евангелистов (проповеди, биографии преуспевших в проповеди, романы на библейские темы).
Еще один элемент «наследия Собора» — бурный рост разного рода общин, как посвященной жизни, так и объединений мирян, на приходском уровне он заметен в росте внелитургической активности. Так, среди католиков в УССР с 1990-х годов с подачи польских миссионеров активно распространяются харизматические группы, похожие на неопятидесятников упрощенным богословием, черно-белым взглядом на мир, «говорением языками», склонностью к громкой рок-музыке и упрощенным песням для поддержания общей молитвы. Как говорил капуцин, основатель Школы христианской жизни отец Петр Куркевич, «а протестанты, я думаю, могут открыть, что в греко-католической и римско-католической Церкви существует молитва прославления, что и тут действует Святой Дух, исцеляя, приводя на евангелизацию, что не только у них, но и у нас есть евангелизация мирян, лидерство, ответственность мирян. И это нас может объединить. Больше того, они даже могут сказать, что наше прославление и наш подход к харизмам, к дарам может быть человечнее, сбалансированнее, рациональнее, спокойнее, чем у них».
Песенники Католической церкви на мове еще в 1990-х годах предлагают протестантские песни, например, «Молитву за» б. УССР. Встречи для молодежи, детей, массовые организованные паломничества и иные мероприятия, невиданные в церковном контексте для постсоветских людей, меняли привычный образ церкви и ее служителей (среди моделей поведения на молодежных встречах можно указать фильм «Догма» и «дружище Христос» и монахов-финалистов конкурса «Голос»). На фоне полного упадка как школы, так и внеклассной активности для школьников и студентов, приходские встречи привлекали достаточное число подростков и молодых людей. С течением времени оформилась тенденция к полной «галицийской антирусскости» пастырства детей и молодежи Католической церкви. Молодые люди, поступавшие в семинарии и монастыри, либо отправлялись на учебу в Польшу, либо воспитывались на родине под руководством все тех же прибывших из Польши миссионеров.
«Богословие евромайдана»
На момент евромайдана 2013–2014 годов мы уже видим в латинских приходах Юго-Востока русскокультурных патриотов в б. УССР, открывших у себя «местные корни» и научившихся передавать далее упрек в «несохраненной вере». Видим польских клириков и монахинь с четками в руках на сцене евромайдана. Быть может, они считали, что стоят под верфью имени Ленина в Гданьске в августе 1980 года… Сделанные там в 1980 году фото людей с четками в руках, фото священников, исповедующих прямо на митингах, действительно, хорошо запоминаются. Такие же четки, самые дешевые, из белой пластмассы, католические клирики раздавали на евромайдане всем желающим, мы и сейчас видим их на пленных с б. УССР.
Освещение евромайдана в католических польских СМИ преимущественно базировалось на понятийном аппарате теоретиков «Солидарности» и энциклики Centesimus Annus: ненасильственное сопротивление тоталитарной машине, интеллигентные лица активистов (особенно удалась статья о «коменданте евромайдана с лицом интеллигента» в «Тыгоднике Повшехном» — на тот момент некоего господина Парубия, которого мы потом наблюдали в качестве спикера Верховной рады), ущемление базовых прав рядового труженика, преследование Церкви (администрация Януковича в январе 2014 года сделала попытку намекнуть некоторым конфессиям на их излишнюю вовлеченность в политическое противостояние). Интернет по сей день изобилует соответствующими иллюстрациями.
На момент евромайдана католики б. УССР уже пережили одну «смену караула» в епископате, когда успевших состариться уже к 1989 году пастырей (Ян Ольшанский, Марьян Яворский) сменили представители первого послевоенного поколения (прошедшие Рижскую семинарию в советские годы, а то и поляки из все того же «призыва «Солидарности).
В 2014–2022 годах происходит следующее изменение в епископате — поставление в епископы клириков, родившихся между 1970 и 1980 годами, то есть проведших взрослую жизнь в постсоветской Католической церкви в б. УССР, воспитанных польскими миссионерами, польскими преподавателями семинарии выученных и/или проведших первые годы монашества в Польше. Как говорил один из таковых, епископ Киево-Житомирский Виталий Кривицкий, «корни у меня польские, но идентифицирую себя как «выходца с территории бывш. УССР». Хотя я одессит и должен добавить, что одессит не ощущает себя ни поляком, ни «выходцем с территории бывш. УССР», он просто одессит».
Следует выделить и такой скромный факт, что некоторые из новопоставленных епископов успели попасть капелланами в зону боев в Донбассе. Занятный факт: все слышали, что капелланами армии б. УССР были клирики УПЦ КП, УГКЦ или неопятидесятники. Но раз за разом попадаются фото, сделанные до 24 февраля этого года, с изображениями клириков Католической церкви и УПЦ Московского патриархата в камуфляже в окружении военнослужащих. В таблицу сравнений б. УССР и Польши после 1989 года поставим еще галочку: в правильную национальную армию приходят правильные капелланы (среди первых достижений правительства Мазовецкого в Польше введение уроков религии в школе в 1990 году, существенное расширение католического армейского пастырства, за ними последовало восстановление православной и протестантской капелланской структуры в Вооруженных силах).
После 24 февраля 2022 года два высокопоставленных представителя Ватикана, кардинал Краевский (призыв «Солидарности», рожден в 1963 году, в 1982 году поступил в семинарию, рукоположен в 1988 году), координирующий дела милосердия Святого престола, и кардинал Черни (младенцем привезен родителями из Чехословакии в Канаду, иезуит), до недавних пор возглавлявший ведомство интегрального человеческого развития (миграция в том числе), активно включились в помощь б. УССР. Несомненно, среди источников информации, на которой они основываются, прежде всего епископы и священники Католической церкви и УГКЦ, уже прошедшие многолетнее воспитание в духе «национального возрождения» и в нем же воспитывающие паству. По сути, они легитимизируют и иллюстрируют единственную и не подлежащую сомнению точку зрения.
«Польские болезни» постсоветского католицизма
Несколько месяцев назад россияне узнали, что Лех Валенса, в прошлом лидер «Солидарности» и президент Польши, обвинил Россию в «аннексии и порабощении народов» и иных «грехах против демократии». Большинство россиян, помнящих еще советские годы, привыкших благодаря польскому кино, благодаря шестидесятникам и самиздату к образу идеальной Польши («за вашу и нашу свободу»), просто не знает, какие идеи бродили в головах польских интеллектуалов до 1918 года, потом в межвоенный период, а далее получили развитие в кругах послевоенной польской политической эмиграции. Сравним две цитаты.
«Мне много раз случалось говорить о той роли, которую играла «Культура» и сам Ежи Гедройц (член редколлегии «Континента» с самого его основания) в изменении отношения поляков к русским, поэтому напомню об этом сжато. В своих читателях «Культура» воспитывала (а она не боялась воспитательности) умение отличать народ от режима, умение увидеть общность наших судеб во второй половине ХХ века и не позволить былым обидам лечь камнем на пути будущего сотрудничества свободных стран». (Наталья Горбаневская на смерть Гедройца).«В польской политической мысли со времен оппозиционного профсоюза «Солидарность», который привел к падению коммунистического, просоветского режима, была популярной идея эмиграционного деятеля Ежи Гедройца о создании блока восточноевропейских стран для совместного противостояния российскому империализму. Говорилось о союзе так называемых народов «Междуморья» — Польши, [б. УССР], Литвы и Белоруссии — творивших когда-то Речь Посполитую, простирающуюся «от моря до моря». При этом подчеркивался федеративный фактор данного содружества, а не польский характер большего государства, дабы не провоцировать [жителей б. УССР], литовцев и белорусов к противодействию польскому империализму. Долгое время вне польской общегосударственной политики и интеллектуальной дискуссии были темы, связанные с проблемами польского исторического достояния, на давних восточных землях, а также «трудные» вопросы, связанные с отношениями поляков и их восточных стратегических соседей. В этот разряд попала также память о жертвах националистического геноцида во время II мировой войны». («Безопасность на постсоветском пространстве: новые вызовы и угрозы», Москва — Люблин, 2014).
Советские, потом русские, как мы видим, запомнили «отделение народа от режима» (в отечественной истории на различие народа и его политического руководства обращал, в частности, внимание некий генералиссимус: «Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством»). Этот фактор влиял и на религиозные искания интеллигенции в позднем СССР и новой России, когда Русская православная церковь считалась плененной режимом или его сообщницей, так что к поиску истины и веры подмешивался поиск более «свободного» религиозного сообщества. В развитии это дало нам вполне заметное в социальных сетях явление, когда формально декларирующие принадлежность, например, к католицизму люди при ближайшем рассмотрении не знают или сознательно отвергают существенные положения вероучения и заповеди (темы абортов, ЛГБТ, послушания иерархии).
Разнообразие происхождения как мирян, так и иностранных миссионеров, появившихся в России после 1989 года, и размеры Католической церкви в России не позволили ей стать той мононациональной сплоченной группой, какую мы видим в Польше, но исходная травма «не сохраненной веры», о которой неустанно напоминали ищущим и новообращенным все 30 лет, закрепила образ своей общины в России как ущербной, ненастоящей, рядом с блистательной Польшей или США, ориентацию на Запад как родину «настоящей церкви» и образец.
В то же время идеи Гедройца и его последователей принесли обильные плоды, в том числе среди клириков и мирян католической Польши, когда еще в преддверии евромайдана (по случаю 70-летия Волынской резни) декларировалось «прощаем и просим прощения», а на деле замалчивались трудные темы двусторонних отношений Польши и ее соседей, и в обороте «поляк-католик» «поляк» «католика» явно затмевал и подавлял. «Национальное возрождение», которое приветствовала энциклика Centessimus Annus, превратилось в кристаллизацию и укрепление националистического элемента в национальных Католических церквях, включая и католиков б. УССР.
Эти последние, указывая на УГКЦ как оплот крайнего национализма, когда речь шла о Волыни и Галиции, стали соработниками сначала в проекте политической нации б. УССР («я [выходец с территории бывш. УССР] с польскими корнями»), а после евромайдана в идеологическом обеспечении новой власти. Вспомним слова католического митрополита Львова архиепископа Мечислава Мокшицкого: «Я считаю, что события на майдане являются шансом для [б. УССР], если они приведут к изменению политической системы и более прозападного направления политики. Благодаря им появилась надежда на исцеление государства, на большую справедливость или облегчение заграничных поездок, а также облегчение условий для иностранных инвесторов».
Другие точки зрения на указанную проблематику и в Польше, и в соседних с ней Литве и б. УССР существуют и сегодня, но их носители не имеют столь широких, как «борцы с империей на Востоке», возможностей высказывать свою точку зрения без последствий для себя. В польском обществе опыт «Солидарности» практически сакрализован и не подлежит критическому обсуждению. Отдают ли себе отчет церковные деятели Польши и б. УССР, какие монстры выросли в ходе национального возрождения и демократизации в Восточной Европе?
Провозглашенное в середине XX века новое церковное отношение к миру (aggiornamento), основанное во многом на оптимистическом видении мира, характерном для 1960-х годов, как и установленный после Второй мировой войны миропорядок исчерпывает себя на наших глазах. В последние десятилетия католические иерархи вновь и вновь активно участвовали в том, что Centesimus Annus именовала «ненасильственной революцией», «демократизацией общества» и «национальным возрождением», но вдруг обнаруживали вместо всего этого резкое обнищание широких масс, навязывание обществу ЛГБТ-культуры, продвижение актуальной «повестки» и так далее. Сегодня, как и на заре aggiornamento, мир снова стоит на грани мировой войны, и это должно побудить не только «людей доброй воли», но и пастырей к честному и глубокому переосмыслению недавнего прошлого. Настоящий текст — попытка начать такое переосмысление.