Из цикла "Тень смертная"
Так получилось, что последние несколько лет я собирал материалы для переиздания книги «Ленин в жизни». Занятие оказалось из самых непростых. Во-первых, потому, что о Ленине написаны горы книг. Они были написаны на основании документов, которые мне необходимо было разыскать. Статистика знает, что больше, чем о Ленине, написано только о Христе. Всё это надо было прочитать. Кроме того, сам Ленин, по подсчётам одного из усердных его биографов, к тому времени, когда третий жесточайший удар остановил его руку и отнял язык, написал десять миллионов слов. И вот что меня постоянно угнетало в этом чтении. Живого Ленина там почти не было. Понятно было только, что фигура эта была невероятного размаха, нечеловеческая, необъяснимых масштабов, таинственная и вызывающая суеверный ужас, но она как бы скрыта завесой, мутным стеклом. Даже те, кто его знал очень близко (ведь были же у него жена, сёстры, брат), вспоминая о нём, не отважились опуститься до житейской мелочи. Сам он в этом смысле поразил меня только однажды. Как-то, рассуждая о диалектическом идеале полезности и красоты, идеалом таким назвал он женскую грудь. Прочитав о нём всё, я даже могу предположить теперь, чью именно грудь он подразумевал. Значит, и в этих делах он разбирался. Это, конечно, не сделало его ближе, но стало понятно, что ничто человеческое и в самом деле ему не было чуждо. На такого Ленина мне и захотелось посмотреть…
Тайное оружие вождя
Впрочем, сестра его, «Маняша», как он её называл, Мария Ильинична Ульянова попыталась однажды дать исчерпывающий его портрет одним росчерком. Штрих получился лаконичный, как у Матисса или Пикассо, когда пробовали они передать образ человека сплошным движением пера, не отрывая его от бумаги. Но и от этих её слов повеяло на меня той же беспощадной жутью: «Владимир Ильич как-то говорил, что наша нравственность вытекает из интересов классовой борьбы пролетариата. Он был настоящий коммунист».
И это опять не ново в нём. Достоевский, выписывая своих «бесов», за основу романа и прототип выбрал знаменитого Нечаева, который был, как известно, во многих чертах предтечей Ленина. Это он первый и вывел эту аморальную формулу: «Нравственно для него (революционера) всё, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно всё, что мешает ему». Понятно, что и это не ново. Задолго до того была провозглашена основополагающая чудовищная формула ничем не сдерживаемого движения к успеху — цель оправдывает средства.
Наверное, именно эта несокрушимая моральная однозначность, которая руководила всяким его действием и всяким помыслом, делала натуру Ленина в глазах знаменитых современников слишком простой, азбучной и элементарной.
При чтении разного рода сочинений о вожде мне не раз пришлось поразиться слову «примитивный» по отношению к тому, о ком шла речь. Так характеризовали его многие. Бердяеву такой представлялась его духовная суть. Богданов именно этим словом определил суть его философских изысканий. Плеханов так выразился о его социализме. Куприн назвал примитивным его человеческое содержание. Пётр Струве вообще считал, что Ленин это — не более чем «мыслящая гильотина».
Тут надо ещё вот о чём сказать. Из накопленного читательского моего опыта я сделал вывод, что узнать живого Ленина можно только из того, о чём свидетельствуют его противники. Это может показаться не слишком убедительным для объективного исследования. Но дело всё в том, что у него, как оказалось, не было и не могло быть друзей. Об этом свидетельствуют близко стоявшие к нему люди. Вот что пишет, например, Георгий Соломон, видный участник социал-демократического движения в России и один из первых (1923 г.) советских невозвращенцев: «У Ленина не было близких, закадычных, интимных друзей. У него были товарищи, были поклонники — их была масса, боготворившие его чуть не по-институтски и всё ему прощавшие. Их кадры состояли из людей, главным образом духовно и умственно слабых, заражавшихся “ленинским” духом до потери своего собственного лица».
«Ленину нужны были соучастники, а не соратники и друзья, — свидетельствует Анжелика Балабанова, участница российского и итальянского социалистического движения, активный член партии большевиков. — Верность означала для него абсолютную уверенность в том, что человек выполнит все приказы, даже те, которые находятся в противоречии с человеческой совестью...».
«Ленин был жестоко упрям во всех случаях жизни, — дополнит её известная революционная деятельница Т.И Алексинская, хорошо знавшая заграничную жизнь вождя, — не переносил чужих мнений, по поводу чего бы они ни высказывались, а не в одной политике. Завистливый до исступления, он не мог допустить, чтобы кто-нибудь, кроме него, остался победителем. Жестокое и злое проступало в нём как в любом споре, так и в игре в крокет или в шахматы, когда он проигрывал. Проявить независимость, поспорить с ним о чём угодно или обыграть его в крокет — значило раз и навсегда приобрести себе врага в лице Ленина...».
Надо сознаться, что к такому набору ленинских качеств я не был подготовлен. Думалось мне, что это яростные недруги его лжесвидетельствуют. Так ведь нет. Это всё были люди одного с ним лагеря и даже одних убеждений, только отшатнувшиеся от него в некоем душевном трепете, когда вдруг стала обнаруживаться подлинная суть его... И записки-то эти появились только потому, что пытались они, бывшие соратники (слова «друзья» по причине, которую объяснил, употреблять не буду), понять, как попали, хоть и на время, под обаяние это. Как прельстились безжалостными видениями...
При этом первым предостерегающую и как бы исполненную страха фразу о Ленине произнёс его «крестный отец» в марксизме Георгий Плеханов. Когда ленинцы победили в жестоком споре в Лондоне относительно структуры и смысла партии, Плеханов оторопело сказал о только что выпеченном вожде большевизма: «Из того же теста, что и Робеспьер».
Из тех же записок следовало, что Ленин был примитивен и в сильнейших желаниях своих. Вернее, желание было у него только одно — власть. Власть личная, упоительная и безграничная. И к ней он шёл так же прямолинейно и примитивно. От себя при этом добавлю — не стоит думать, что эти его прямолинейность и примитивизм хоть как-то мешали достижению цели. В политике это называется последовательностью и упорством. Цель тут достигается неизменными, однажды и навсегда выбранными средствами. Весь гений Ленина заключался в том, что в иных условиях можно было бы назвать твердолобостью, например. В той политике, которую исповедовал пролетарский вождь, это слово и качество обретают странное и жестокое обаяние. Он, обладая лютой волей, следовал раз навсегда выбранной тактике с беспощадной, чудовищной настойчивостью. Но ведь это и есть вернейшая опора прирождённых политиков. Гарантия успеха именно тут. Самое примитивное средство в большой и бескомпромиссной политике и в то же время самое действенное — снаряд, начинённый слепой взрывчатой силой. Ленин и был таким снарядом. В этом вся его суть и вся сила. В политике он изобрёл пробивное беспроигрышное средство, которым будут, в той или иной степени, пользоваться все нынешние и будущие властные честолюбцы, выбравшие целью своей диктатуру. И это как раз то, о чём говорила Мария Ульянова. Он тщательно подобрал те средства, которые утвердили новую революционную мораль и без которых невозможен элементарный успех в борьбе за абсолютную власть. Это и был порох, дающий движению снаряда убойную мощь. Я опишу это его секретное оружие со слов Виктора Чернова, одного из лидеров и теоретиков партии эсеров, который глубже других понял превосходство ленинских приёмов политической борьбы. Военные говорят, что «война есть продолжение политики, только иными средствами». Ленин вывернул это положение наизнанку: политика есть продолжение войны, только иными средствами, маскирующими войну. В чём сущность войны для обычного «морального сознания?». В том, что война узаконивает, возводит в принцип, в апофеоз то, что в мирное время считается преступлением. Обращение цветущей страны в пустыню война делает естественным тактическим приёмом: грабежи — реквизицией, обман — военной хитростью, готовность выкупаться в крови врага — боевым энтузиазмом, бесчувственность к жертвам — самообладанием, беспощадность и бесчеловечность — долгом. В войне «всё позволено», в войне всего целесообразнее то, что всего недопустимее в нормальном общении человека с человеком. А так как политика есть лишь скрытая форма войны, то правила войны и есть лучшие правила политики.
Это и было его средством достичь всего…
Что нужно ему было для полного счастья?
Никто при жизни Ленина не задал ему главного вопроса, ответ на который избавил бы исследователей от многих трудов. Что же ему нужно было для полного счастья? Чего он хотел больше всего?
Впервые громогласно он озвучил это с пресловутого броневика в апреле 1917 года.
Вот кучка отчаянных эмигрантов уже подъезжает в пломбированном немецком вагоне к Финляндскому вокзалу, а Ленин всё паникует — не прямо ли в Петропавловскую крепость ведёт этот путь. Страшно волнуясь, он спрашивал ежеминутно: «Не арестуют ли нас сразу же по приезде?». Это — одно воплощение Ленина.
В одиннадцать часов десять минут вечера он неуверенно ступит на питерский перрон. И уже полчаса спустя понесётся на броневике через весь Петроград, ошарашивая встречных неслыханным: «Да здравствует мировая социалистическая революция!». Это — совсем другая его ипостась.
«Лозунг мировой революции, брошенный им тогда, буквально ошпарил делегатов Исполнительного комитета и другие соглашательские элементы», — выразится будущий Нарком труда в первом советском правительстве Александр Шляпников. А Плеханов назовёт эту речь «бредовой». И такой действительно показалась она многим тогдашним его слушателям.
Никто не понял тогда, что говорил он о новой революции, которая дала бы беспримерную, неслыханную власть именно ему. Та революция, которая уже произошла, была ему чужой, при ней он бы всегда чувствовал себя бедным родственником, прихлебателем. Он говорил о революции, которая не закончится до той поры, пока не даст результата, нужного именно ему, Ленину. Много говорят, что идею этой бессрочной (перманентной) революции, которая оставила бы от всего существующего мира руины, из которых именно ты волен строить собственную вселенную, придумал не Ленин. Но это не важно. Умопомрачительный коктейль из фантазий, иллюзий, сладострастных амбиций и вожделений выглядел так: «Грабительская империалистская война есть начало войны гражданской во всей Европе... Недалёк час, когда по призыву нашего товарища, Карла Либкнехта, народы обратят оружие против своих эксплуататоров-капиталистов... Заря всемирной социалистической революции уже занялась... В Германии всё кипит... Не нынче завтра, каждый день может разразиться крах всего европейского империализма. Русская революция, совершённая вами, положила ему начало и открыла новую эпоху. Но надо идти дальше и до конца. Да здравствует всемирная социалистическая революция!..».
Странное дело, никто в России такого Ленина не понял, а в Германии его поняли как нельзя лучше. И понял Ленина никто иной, как начинающий Мефистофель политической пропаганды Йозеф Геббельс. Он и объяснил тогда, что эти ленинские амбиции ничем не отличаются от упований основателя Третьего Рейха, видевшего в нём, Третьем Рейхе, возрождение духа и смысла Священной римской империи, когда-то владевшей миром?
Правда, будет это лет через десять, когда никакого Карла Либкнехта и в помине не будет, да и Ленина тоже. Жива останется, однако, идея. Геббельс напишет в те дни агитку для народившейся фашистской партии, а в ней будут такие слова: «Из разрушенной системы появится воля к свободе. Она найдёт свою форму в основных новых идеях: в большевизме и национал-социализме. Оба появляются с абсолютной верой, что свободы можно достичь через падение всего мира. Большевизм и национал-социализм отобразились в двух людях, которые идут впереди решительного меньшинства с волей к будущему —в Ленине и Гитлере… Будем считать этих двух людей победителями старой концепции государства и пионерами новой. Такова наша настоящая задача».
Вскоре, однако, большевизм и национал-социализм обернутся двумя лютыми противоположностями. Это случится, когда уже сам Гитлер решит, что «русский большевизм есть только новая, свойственная XXвеку, попытка евреев достигнуть мирового господства» и что «в другие исторические периоды то же стремление евреев облекалось только в другую форму». Во главе этого мирового еврейского заговора Гитлер и поставит Ленина, дав ему «его настоящее имя» —Иссашар Цедерблюм. И объявит, что большевизм, отныне, главный враг Европы и его надо остановить. Остановить, во что бы то ни стало, не стесняясь даже самыми великими жертвами.
Стоп. Тут мне даже обидно как-то за русских стало. Ленин и без еврейских подсказок мог бы вполне обойтись. У нас к тому времени уже давно созрела своя доморощенная вселенская идея — Москвы-Третьего Рима. Наш патриарх Никон ещё при царе Алексее Михайловиче получил белый клобук от духовных иерархов порушенной Византии как символ и благословение его личного торжества на всём великом духовном пространстве. Идея православия в этих претензиях была абсолютно тем же средством, что и идея всепланетного коммунизма. Кстати, и Никона и Гитлера, да, может, и Ленина тоже, питал один и тот же источник — откровение Иоанна Богослова, в котором есть строчка о тысячелетнем идеальном царстве, которое может выстроить и возглавить великая земная личность. Тут и без бутылки легко разобраться, что Третий Рим, Третий Рейх и Третий Интернационал — близнецы-братья. Так что Гитлер вполне мог выразиться и так: «Большевизм есть только новая попытка русских достигнуть мирового господства»
А Ленин, придя к власти в России, никак не избавился от мысли, что овладел только ничтожной частью того, о чём мечталось.И тут он опять нацелился на Германию, которая должна была стать второй ступенькой его пути к абсолютному исполнению желаний. Тогда он скажет, между прочим: «Meня часто обвиняют в том, что я нашу революцию произвёл на немецкие деньги; я этого не оспаривал и не оспариваю, но зато на русские деньги я сделаю такую же революцию в Германии…». Ну и так далее… во всемирном масштабе.
Ленин прицелился в Германию, а немцам это не понравилось, они насторожились и запомнили это прицельный манёвр. Так был посеян ветер, из которого вскоре человечество пожнёт бурю новой мировой бойни.
Ну, и это всё о том, чего не хватало Ленину для полного счастья. Такого счастья, о котором говорил Куприн: «Люди без воображения не могут не только представить себе, но и поверить на слово, что есть другой соблазн, сильнейший, чем все вещественные соблазны мира, — соблазн власти. Ради власти совершались самые ужасные преступления, и это о власти сказано, что она подобна морской воде: чем больше её пить, тем больше хочется пить. Вот приманка, достойная Ленина».
«Ну, хорошо, — спрашивали Ленина, — а каким же станет в этом непрерывном переустройстве мира окончательное место России?».
Вот опять эпизод из воспоминаний упомянутого «невозвращенца» двадцатых годов Георгия Соломона:
— Скажите мне, Владимир Ильич, как старому товарищу, — сказал я, — что тут делается? Неужели это ставка на социализм, на остров «Утопия», только в колоссальном размере? Я ничего не понимаю...
— Никакого острова «Утопия» здесь нет, — резко ответил он тоном очень властным. — Дело идёт о создании социалистического государства... Отныне Россия будет первым государством с осуществлённым в ней социалистическим строем... А... вы пожимаете плечами! Ну, так вот, удивляйтесь ещё больше! Дело не в России, на неё, господа хорошие, мне наплевать, — это только этап, через который мы проходим к мировой революции...
Так что, повторюсь, для непомерных амбиций Ленина обладание Россией было только самой ничтожной и несущественной частью того, что ему грезилось. Его представление о счастье было гораздо обширнее…
На вершине
Можно предположить так же и то, что он был счастлив. Хотя бы некоторое время. Вот портрет Ленина, дорвавшегося, наконец-то, до вожделенной власти. Оставил его старый большевик А.Д. Нагловский, отлично изучивший Ленина, много работавший с ним. Ленин в первом своём правительстве доверил ему должность торгпреда страны советов в Италии: «У стены, смежной с кабинетом Ленина, стоял простой канцелярский стол, за которым сидел Ленин... На скамейках, стоявших перед столом Ленина, как ученики за партами, сидели народные комиссары и вызванные на заседание видные партийцы. Такие же скамейки стояли у стен... На них так же тихо и скромно сидели наркомы. Замнаркомы... В общем, это был класс с учителем довольно-таки нетерпимым и подчас свирепым, осаждавшим “учеников” невероятными по грубости окриками... Ни по одному серьёзному вопросу никто никогда не осмеливался выступить “против Ильича”... Самодержавие Ленина было абсолютным... Обычно во время общих прений Ленин вёл себя в достаточной степени бесцеремонно. Прений никогда не слушал. Во время прений ходил. Уходил. Приходил. Подсаживался к кому-нибудь и, не стесняясь, громко разговаривал. И только к концу прений занимал своё обычное место и коротко говорил: “Стало быть, товарищи, я полагаю, что этот вопрос надо решить так!” — Далее следовало часто совершенно не связанное с прениями “ленинское” решение вопроса. Оно всегда тут же без возражений принималось. “Свободы мнений” в Совнаркоме у Ленина было не больше, чем в совете министров у Муссолини и Гитлера».
Или вот как говорит о том же английский дипломат и журналист, Брюс Роберт Г. Локкарт, с 1918 года возглавлявший британскую специальную миссию при Советском правительстве: «…Не было комиссара, который не смотрел бы на Ленина как на полубога, решения которого принимаются без возражений. Ссоры, нередко происходившие между комиссарами, никогда не касались Ленина. Я вспоминаю, как Чичерин описывал мне заседание Совета комиссаров. Троцкий выдвигает предложение. Другие комиссары горячо оспаривают его. Следует бесконечная дискуссия, во время которой Ленин делает заметки у себя на колене, сосредоточивая всё внимание на какой-нибудь своей работе. Наконец кто-нибудь говорит: “Пусть решает Владимир Ильич”. Ленин подымает глаза от работы, даёт в одной фразе своё решение, и все успокаиваются».
И вот что любопытно. Только очень немногим такое поведение большевистского вождя казалось неестественным или отталкивающим. Упоминавшийся высокопоставленный эсер Виктор Чернов, у которого не было ни малейшего повода испытывать симпатию к Ленину, писал об этих проявлениях его натуры едва ли не с восхищением: «Ленина охотно считали честолюбцем и властолюбцем; но он был лишь естественно, органично властен, он не мог не навязать своей воли, потому что был сам “заряжен двойным зарядом” её и потому, что подчинять себе других для него было столь же естественно, как центральному светилу естественно притягивать в свою орбиту и заставлять вращаться вокруг себя меньшие по размеру планеты — и, как им, естественно светить не своим светом, а отражённым солнечным».
Ленин как шекспировский тип
Сразу после смерти Ленина один из других вдумчивых его неприятелей выразился так: «Я думаю, что в лице Ленина сошёл в могилу самый крупный характер из выдвинутых русской революцией». Мысль дикая и отчасти сумасшедшая возникла у меня в связи с этим высказыванием. Мне захотелось стать, насколько это возможно, Шекспиром и подумать, например, вот о чём. Мог ли он, величайший мастер создания и драматической обработки крупных характеров, обернуть жизнь Ленина в одну из своих исторических трагедий? Пожалуй, что и мог. И тут я подхожу к тому, чтобы объяснить название этих заметок. Великая драма Ленина заключается в том, что он, достигши почти всего, не смог, не успел этим воспользоваться. Его жестокая неудача заключается в том, что он в единый момент выронил из рук всё, что с великим упорством и тяжкими стараниями собирал долгие годы. Я вспомнил о Фальстафе. Известно, что был он весельчак и пьяница. И пожизненной жаждой страдал. Ему, можно это легко вообразить, мечталось побывать в бочке с вином. Чтобы далеко не ходить за вечным блаженством. Вот и бочка нашлась. Но Фальстаф — вот она, злая ирония судьбы — захлебнулся первым же глотком. Насмерть. Размеры двух этих трагедий, труженика гомерических масштабов Ленина и лёгкого сибарита Фальстафа, конечно, не сравнимы, но суть — одна.
Болезнь Ленина
К лету двадцать второго года Лениным овладело небывалое доселе чувство. Тоска. Кончились его славные победы. Революция утвердилась, гражданская война отгремела. Мировая революция разгораться не хотела. Гений разрушения неизбежно должен был начинать созидание. И тут дело не заладилось. Рутина повседневных далеко не героических дел его угнетала. Пришла усталость. С прошлой осени твердил он своему брату, Дмитрию, об отвращении к работе.
Жена Троцкого Наталья Седова напишет вскоре: «Первые слухи о болезни Ленина передавались шёпотом».
Отчего умер Ленин? Ясности в этом нет... Ни один из десятка врачей, окружавших Ленина в последние годы, не сказал ничего определённого. Это породило разнообразные толки. Чаще о том, что болезнь эта была такого свойства, что могла быть невыгодной для его светлой памяти.
Между тем задуматься врачам было о чём. Они первым делом отметили тот факт, что признаки болезни, её течение и сама смерть были разительно похожи на те же симптомы и муки, которые испытал перед смертью отец Ленина Илья Николаевич Ульянов. Врачи догадались, что речь может идти о гибельной наследственности. Только вот в чём эта наследственность кроется, ясности не было.
Вырождение, грозное, как божий бич, отметило весь выводок Ульяновых. Ленин был этой наследственностью убит первый. Через недолгое время от паралича, после трёх лет невменяемости, умерла сестра Анна. Ещё через два года от поражения мозга — младшая сестра. Подобную же смерть принял брат Дмитрий, только прежде у него были ампутированы отмершие ноги. Племянник вождя В.Д. Ульянов стал паралитиком после мозгового кровоизлияния...
Болезнь эта угнездилась в мозгу Ленина, оказывается, задолго до того, как прозвучал для него первый звонок в апреле 1922-го года. Сестра вождя Мария Ульянова писала: «Помню, как он рассказывал, что, обратившись раз по поводу болезни желудка к одному крупному специалисту в Швейцарии, он был удивлён его словами: “C’est le сегveau» (это мозг. — Фр.)”. Не знаю, какое лекарство прописал Владимиру Ильичу этот специалист. Он забыл его название и потерял рецепт, но говорил, что оно оказывало на него хорошее действие». Тут попахивает опять какой-то тайной. Не так Ленин относился к себе, чтобы забыть о поразившем его диагнозе. А тем более о средстве, чудесным образом влиявшем на организм. К здоровью своему вождь относился всегда с трепетным вниманием. «В случае болезни, — свидетельствуют современники, — Ленин обычно обращался к очень хорошим врачам или знаменитостям… Из Женевы в конце 1903 года он ездил в Лозанну к знаменитости — доктору Мермоду. В Париже оперировать сестру Марию от аппендицита позволил только в хорошей клинике известному хирургу д-ру Дюбуше. Крупскую, страдавшую базедовой болезнью, свёз из Кракова к знаменитому специалисту Кохеру».
У Ленина теперь раз за разом возникали кратковременные спазмы, что приводило к частичному параличу правых конечностей. Он так передавал свои ощущения во время приступов: «В теле делается вроде буквы «S» и в голове тоже. Голова при этом немного кружится, но сознание не терял... Если бы я не сидел в это время, то, конечно, упал бы».
18 декабря 1922 на пленуме ЦК РКП(б) было решено: «На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки».
На очередном консилиуме 24 июня 1922 года обсуждался вопрос о том, чем отлучённому от государственных дел Ильичу можно заниматься теперь. Кто-то предложил ему играть в шашки, но с плохими игроками. Ленин смог ещё сообразить, что это жесточайшее оскорбление. Эту ночь он не спал. «Это они меня за дурака считают», — говорил он сестре своей Маняше. С Крупской он почему-то разговаривать перестал.
Впрочем, однажды, в самом конце уже, смог он жестами и движением глаз объяснить стражникам своим, что она, Крупская, вот именно теперь ему понадобилась. И как-то дал понять даже зачем именно. Она читала ему восемнадцатого января 1924 года, за три дня до смерти, рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Содержание этого рассказа, как известно, следующее. Через снежную пустыню, куда нога человеческая ещё не ступала, ползёт к берегам спасительной реки обессилевший, умирающий от голода человек. А по следам его ползёт, тоже почти убитый голодом, волк. Между ними, человеком и злобным зверем, идёт борьба не на жизнь, а на смерть. Человек всё-таки побеждает и полумёртвый, обезумевший доползает до цели. Ясно, зачем понадобился Ленину этот рассказ. Он всё ещё думал о победе. В ком предполагал он волка?
Вот и я перечитываю этот рассказ: «Он снова окинул взглядом тот круг вселенной, в котором остался теперь один. Картина была невесёлая... Ничего, кроме беспредельной и страшной пустыни, — и в его глазах появилось выражение страха...».
«Такую старую грязь разворошили…»
Меня когда-то заинтересовал вывод британского специалиста по истории России Роберта Сервиса, касающийся болезни Ленина. «Если учитывать медицинскую науку того времени, — пишет он, — можно предположить два диагноза. Согласно одному из предположений, Ленин страдал неврастенией; согласно другому — Ленин унаследовал болезнь, погубившую его отца».
Опять о том же. Что же это за «болезнь отца», таившая наследственную смертную угрозу всему семейству Ульяновых? Можно ли до этого теперь докопаться?
Бывший высокопоставленный большевик Николай Валентинов-Вольский, возглавлявший при Ленине «Торгово-промышленную газету», вспоминал: «Одни, — и это, конечно, партийцы и большая часть рабочих, — Ленина любили, другие не любили, но им интересовались; третьи жгуче ненавидели и всё же им интересовались. Вероятно, из этой третьей группы впервые и пополз по Москве слух, что у Ленина прогрессивный паралич, явившийся следствием сифилиса».
И вот какое странное дело, часть Политбюро, а именно Рыков, Зиновьев, Каменев — считали, что простым отрицанием с этими слухами бороться нельзя. И тогда была образована особая тайная комиссия ЦК, которой было поручено собрать все данные по этому щекотливому вопросу.
Есть знаменитое письмо известного меньшевика Б.И. Николаевского этому самому Н.В. Валентинову от 17 августа 1956 года, в котором говорится следующее: «Идею сифилиса у Ленина Политбюро совсем не отбрасывало. Рыков (заместитель Ленина по Совнаркому, а позже — председатель Совнаркома, — Е.Г.) рассказывал мне, что они приняли все меры для проверки, брали жидкость у него из спинного мозга — там спирохет не оказалось, но врачи не считали это абсолютной гарантией от возможности наследственного сифилиса, отправили целую экспедицию в Астрахань, откуда родом были предки Ленина с отцовской стороны, чтобы проверить подозрения о наследственном сифилисе…».
«Такую старую грязь разворошили, что и вспоминать нет охоты», — закончил свой рассказ об этой экспедиции А.И. Рыков.
Правнук ленинского деда А.Д. Бланка и двоюродный племянник Ленина профессор Н.В. Первушин, ссылаясь на циркулировавшие в эмигрантских кругах слухи, сообщает в одном месте своих записей о том, что комиссия, работавшая в Астрахани, опрашивала «старожилов, помнивших астраханских проституток и завсегдатаев разных злачных мест. Вероятно, — замечает Первушин, — именно к этим “материалам” и относилось замечание Рыкова».
Итак, ленинским Политбюро отец вождя мирового пролетариата подозревался одно время в связи с проститутками. Они, эти проститутки, возможно, и докончили то, что не смогла завершить Фанни Каплан. Восстанавливая картину ленинского недуга по записям его лечащего врача В.П. Осипова, которые он вёл тайно, и которые опубликованы теперь, и в самом деле легко угадать неопровержимый рисунок наследственного сифилиса. Предполагается, что Илья Николаевич переболел этой болезнью, не заметив того. Такие случаи бывают...
Я и сам пытался, разумеется, искать материалы этой необычайной экспедиции в архивах. Но от них и следа не осталось. Остались только глухие слухи о том, что когда-то такие материалы были и кем-то эти материалы изымались. А куда они подевались, то неведомо.
Где-то, уже почти в наши дни, поэту и писателю Феликсу Чуеву диктовал свои воспоминания знаменитый долгожитель из первого ленинского призыва Вячеслав Молотов:
«Разговор о сифилисе Ленина.
— Я думаю, что это наследственный, — говорит Молотов.
— Хорошо, что он не был педерастом, как Чичерин! — восклицает Шота Иванович (Квантелиани, с которым писатель Ф. Чуев приехал в гости к В. Молотову. — Е.Г.). — Это б для нас было несчастье, а так — настоящий мужчина. Со всяким может случиться. Неприродного нету. Что, это умаляет его достоинство?
— Конечно, не умаляет, — соглашается Молотов».
Яд от Сталина
10 августа 1940 года Троцкий опубликовал в американской печати под эффектным заголовком “Отравил ли Сталин Ленина?” свои вариации на эту тему. Доказательств там не было, были только предположения. Но это был уже смертный приговор. Через десять дней Троцкого убили...
Но слухи продолжали будоражить
Об этих слухах известный советолог Абдурахман Авторханов писал в своё время: «В высших партийных кругах Грузии... упорно распространялся слух, что Ленин не умер, а покончил жизнь самоубийством, приняв яд, данный ему Сталиным. Слух этот передавался в разных вариантах — то Сталин дал Ленину яд по его настойчивому требованию, чтобы избавиться от адских мук, то этот яд Сталин дал Ленину через своего агента-врача [...], (называли даже имя). Был и такой вариант — Сталин разыскал для Ленина в Грузии народного целителя […], а на самом деле этот целитель не лечил, а залечивал Ленина ядовитыми травами. Интересно, что во всех вариантах слухов неизменно присутствует яд, будто Сталин так и ездил к Ленину с флакончиком яда».
Попробуем разобраться, как же всё было на самом деле.
Первой о ядах в своём дневнике записала Лидия Фотиева, личный секретарь Ленина, исполнявшая эти обязанности в самые критические периоды его болезни. Оказывается, ещё 22 декабря 1921 года Ильич вызвал вечером её к себе в кабинет и продиктовал под сугубым секретом: «Не забыть принять все меры достать и доставить... в случае, если паралич перейдёт на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргу...»
Об этом «подражании» он думал уже не в первый раз. Ещё в 1911 году под влиянием известия о самоубийстве Лафаргов он сказал Крупской: «Если не можешь больше для партии работать, надо посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги». Крупская комментирует эти слова: «Они, Лафарги, умерли, как атеисты, покончив с собой, потому что пришла старость и ушли силы, необходимые для борьбы».
Две зимы двадцать первого и двадцать второго годов дали ему, Ленину, повод задуматься о том особенно серьёзно. Он пережил первые параличи, чувствовал себя отвратительно. Головные боли, а особенно потеря работоспособности сильно беспокоили его. Тут он, наверное, и почувствовал, что пришло время повторить подвиг Лафаргов. «Не знаю точно когда, но как-то в этот период В.И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Ст[алин] обещал. Почему В.И. обратился с этой просьбой к Ст[алину]? Потому что он знал его за человека твёрдого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой». Это пишет М.И. Ульянова в письме Президиуму объединённого пленума ЦК и ЦКК.
Сам Сталин только однажды разоткровенничался на эту тему, на одной из достаточно узких, камерных встреч с несколькими писателями на квартире у Максима Горького. И разговор этот записал во всех подробностях известный литератор Корнелий Зелинский, присутствовавший там: «Сталин тогда говорил замечательно. Он рассказывал редкие, интимные вещи из жизни Ленина, о которых никто не знает.
— Ленин понимал, что умирает, — говорил Сталин, — и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия. “Вы самый жестокий человек в партии, — сказал Ленин, — вы можете это сделать”.
— Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдёт болезнь. Так я и не дал. И вот раз поехали мы к Ильичу, а он и говорит, показывая на меня: “Обманул меня, шатается он”. Никто тогда этой фразы понять не мог. Все удивились. Только я знал, на что он намекает: о просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Ну, конечно, все отвергли его просьбу. Вот Гронский знает про это. Сегодня, в присутствии беспартийных, Сталин не хочет повторять этот разговор...».
Опять же почти в наши дни историк Г.А. Куманёв записал рассказ Лазаря Кагановича об этом исключительном по драматизму моменте в истории партии и в жизни её вождя: «…Могу подтвердить факт, что больной Ленин просил у Сталина принести яд. Это было, это было. Сталин ставил вопрос на Политбюро. А что он мог сделать? Ведь Политбюро ему поручило охранять Ленина. И он следил, чтобы Ленина никто не трогал, не нервировал, чтобы он был в изоляции от политики, чтобы не волновался. Сталин был, конечно, против, чтобы давать Ленину яд. Насчёт яда теперь приплетают и Ягоду, чисто шерлокхолмовская версия. А Ягода в то время, при Ленине, был ещё маленьким человеком. Сталин даже его и не знал, даже не был тогда знаком с Ягодой. С ним Сталин был связан позднее, в 1924 году».
Записка Сталина членам Политбюро:
«Строго секретно.
Членам Пол. Бюро.
В субботу 17 марта т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном “просьбу Вл. Ильича Сталину” о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н.К. говорила, между прочим, что Вл. Ильич “переживает неимоверные страдания”, что “дальше жить так немыслимо”, и упорно настаивала “не отказывать Ильичу в его просьбе”. Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной и с волнением требовал “согласия Сталина”), я не счёл возможным ответить отказом, заявив: “Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование”. В. Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чём и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК.
21 марта 1923 г. И. Сталин».
Читал.Полагаю, что «нерешительность» Сталина — правильна. Следовало бы в строгом составе членов Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технич.).
Томский
Читал:
Г. Зиновьев Молотов
Читал:
Н. Бухарин
Троцкий
Л. Каменев
(Резолюции на записке Сталина)
Кто написал «Завещание Ленина?»
Итак, партия подходила к очередному своему великому кризису. Смерть вождя чуяли уже и ожидали его наследники — Троцкий, Зиновьев и Каменев. Бухарин и Сталин, каждый отдельно, личную гнул упорную линию.
Крупская по блажи своей оказалась замешана в этих вожделениях. Она послала какое-то ободряющее письмо Троцкому, продиктованное Лениным. Письмо заканчивалось подстрекательски: «Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление. В. Ленин». Сталин всё понял правильно.
Однажды Мария Ульянова, вошедши в барский будуар, в котором обреталась Крупская, застала ту в совершенно непотребном виде. Это происшествие она потом детально обрисовала: «Дело было так. Врачи настаивали, чтобы В[ладиммиру] И[льичу] не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В.И. не рассказала чего-либо Н[адежда] К[онстантиновна], которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться. Следить за тем, чтобы указанное запрещение врачей не нарушалось, ПБ поручило Сталину. И вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н.К. с В.И. Сталин вызвал её к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В.И. это не дойдёт, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он её в ЦКК потянет. Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.».
Сознаюсь, до чрезвычайности мне захотелось восстановить детали этого разговора. Узнать, отчего это жена вождя, которой по самому этому статусу полагалась выдержка, вдруг покатилась в истерике по полу. Может, тут сработал во мне инстинкт обывательского любопытства. Не без того. Но я помню так же и то, что Марина Цветаева, например, считала — надо быть внимательным и любопытным к исторической мелочи. Такой мелочью можно объяснить и самое крупное дело.
Отыскались некоторые детали этого разговора. Вот опять Молотов в записи Ф. Чуева: «Сталин был раздражён: “Что я должен перед ней на задних лапках ходить? Спать с Лениным ещё не значит разбираться в ленинизме!”. Мне Сталин сказал примерно так: “Что же, из-за того, что она пользуется тем же нужником, что и Ленин, я должен так же её ценить и признавать, как Ленина?”». Есть и другой вариант сталинской телефонной грубости, которую приводит упоминавшийся британский автор биографии пролетарского вождя Роберт Сервис: «— Мы вообще можем назначить Ленину другую жену, — якобы заявил Сталин, — например, Стасову (старая большевичка, член КПСС с 1898 года, агент «Искры». — Е.Г.).
Эта почти бытовая мелочь приобрела впоследствии неожиданные громадные результаты. Несмотря на почти тюремную строгость, в которой обитал теперь вождь мирового пролетариата, подробности инцидента до него дошли. Об этом можно судить из его письма Сталину от 5-го марта 1923 года: «Уважаемый т. Сталин, Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать её. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но, тем не менее, этот факт стал известен через неё же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин».
Это было последнее письмо, продиктованное им.
Итак, инцидент с Крупской произошёл в декабре 1922 года.И уже 23 декабря 1922 года Ленин начал диктовать «Письмо к съезду».Начиная анализировать эти события хронологически, невольно делаешь обескураживающее открытие. Это, так называемое «Завещание Ленина», написано было в два приёма, отделённых промежутком в десять дней: 25 декабря 1922 года и 4 января 1923 года. Именно 4 января Ленин продиктовал знаменитое, наделавшее столько переполоху, добавление к письму: «Сталин слишком груб…» и т. д. Обратим ещё раз внимание на то, что эти листки назывались «Письмом к съезду». Какому съезду? Напомню, что очередной съезд, XII-ый по счёту, партия, которой Ленин продолжал формально руководить, должна была провести в апреле 1923 года, не далее, чем через три месяца после того, как это «завещание» было написано. Вполне логично предположить, что именно к этому съезду оно и готовилось Лениным. Не мог же он, даже будучи не вовсе вменяемым, писать в эти дни послание к делегатам совсем другого съезда, который состоится на год с лишним позже того, для которого Ленин теперь и готовил свою бомбу. До того времени он, пожалуй, и не надеялся уже дожить. Но письмо всё-таки было предъявлено и озвучено Крупской перед началом именно XIII-го съезда РКП (б). Он, съезд этот — проходил в Москве с 23 мая по 31 мая 1924года. Год с лишним Крупская с какими-то своими таинственными целями приберегала его. И обнаружилась ленинская «бомба» как нельзя ко времени. Конечно, Ильич вроде бы давал устное распоряжение вскрыть конверт с «завещанием» только в случае его смерти. Но ведь он уже умер — почти за пять месяцев до этого съезда. И, возможно, в связи со своим апоплексическим состоянием он давно уже забыл о нём, этом завещании. Да оно, это письмо, на XIII-ом съезде уже и неактуальным было.Если бы Ленин мог слышать выступления на предыдущем съезде, он бы понял, что Сталин не только сохранил, но и укрепил своё положение в партии. А Крупская всё это время молчала, но ничего не забыла. И рискнула.
Крупскую можно, оказывается, подозревать не только во временной подтасовке, которую она позволила себе в отношении этого злокозненного документа. Историки стали подозревать большее. И попробовали, уже в наши дни, подключить к делу экспертов-криминалистов и специалистов, поднаторевших в тонкостях лингвистического анализа. Те сделали вывод, вполне годный для захватывающего политического триллера. Оказалось, что все тексты, которые в авторстве Ленина не вызывают сомнения, направлены против Троцкого и прочих оппозиционеров, а те места, которые адресованы Сталину, вызвали у языковедов большое сомнение в их авторской принадлежности. О полном доказательстве подделки они, конечно, объявить не решились. Но пищу для размышлений дали обильную…
Месть Крупской, между тем, не удалась. При разборе этого дела в зале съезда вдруг раздалась громовая знаменитая реплика:
— Ничего, нас грубостью не испугаешь, вся наша партия грубая, пролетарская!..
Это был голос всей партии. Надо думать, сюда входило и потустороннее уже мнение самого Ленина. Сталин демонстративно подал в отставку, но она съездом не была принята. Как объяснил сам Сталин: «Все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев и Зиновьев, обязали Сталина остаться на своём посту».Так маленькая случайность в большой степени определила политическую судьбу Сталина. А так же дальнейшую гибельную судьбу оппозиции. Именно XIII-ый съезд партии назовут «съездом расстрелянных». Да и Крупская до конца дней чувствовала себя весьма неуютно. Занималась сомнительным реформированием и немилосердной большевистской чисткой советских библиотек. Из библиотек беспощадно выбросили, например, все произведения Фёдора Достоевского, при чтении которого Ленина «тошнило и корчило» по его собственным словам. То, о чём она чаще всего думала после неудавшегося переворота, приводит Троцкий в своих нещадных сказаниях о Сталине: «Будь Ильич жив, он, наверное, уже сидел бы в тюрьме».
Мозг Ленина
Ленин умер. Наркому Семашко Сталиным было дано распоряжение подтвердить гениальность Ленина каким-нибудь наглядным образом. Для того создали целый институт, который первоначально так и назывался — институт мозга Ленина. Потом он стал называться просто институтом мозга. Предстояло вскрыть череп вождя. Мозг, в самом деле, поразил специалистов. Он был почти полностью разрушен. Скальпель натыкался на схваченные известью сосуды, как на кораллы.
Иван Бунин с буйной ненавистью и жестоким торжеством записал тогда в дневнике: «...когда вскрыли череп Ленина, оттуда вылилась зелёная жижа. Семашко имел дурость закричать об этом на весь мир. И спорят ведь до сих — благодетель ли Ленин человечества или нет...»
Бунин в своей ненависти утрировал, конечно, открывшуюся медикам картину...
В двухтомнике воспоминаний Юрия Анненкова, некоторое время выполнявшего у большевиков обязанности придворного художника, изданном в Париже, тоже есть строчки о ленинском мозге. Он, Юрий Анненков, один из немногих, кто видел стеклянную банку с драгоценным для партии жутким содержимым, заспиртованным «серым веществом» гениального вождя: «...Одно полушарие было здоровым и полновесным; другое, как бы подвешенное к первому на тесёмочке, — сморщено, скомкано, смято и величиной не более грецкого ореха. Через несколько дней эта страшная банка исчезла из Института (имеется в виду ещё один институт Ленина, созданный специально для бальзамирования его тела. — Е.Г.) и, надо думать, навсегда. Мне говорили в Кремле, что банка была изъята по просьбе Крупской, что более чем понятно. Впрочем, я слышал несколько лет спустя, будто бы ленинский мозг был перевезён для медицинского исследования куда-то в Берлин...»
В одну из давних зим в известном научном городке Обнинске я присутствовал на открытии мемориальной доски прославленному выходом книги Д. Гранина «Зубр» учёному Тимофееву-Ресовскому. Путь его к этой доске и этой славе связан некоторым образом со всей этой историей.
Покопаться в содержимом ленинского черепа приглашен был из Германии знаменитый специалист по архитектонике и строению мозга Оскар Фогт. Опять же для того, чтобы отыскать физические материальные доказательства гениальности Ильича. Он, Фогт, докопался-таки до этих причин — в каком-то «третьем ряду подкоркового слоя» этого мозга нашёл «необычайного размера пирамидальные клетки». Все это был, конечно, блеф, полностью опровергнутый позже. Оказалось, что и клинических идиотов тоже бывают эти клетки такой же величины. Фогт, однако, на этом своем открытии сделал немалый капитал, позволивший ему построить себе виллу и расширить рамки института кайзера Вильгельма, которым руководил. Банка с мозгом Ленина, вероятно, и в самом деле была увезена в Германию, поскольку в институт к Фогту стали направлять некоторых русских ученых, именно в связи с изучением этого драгоценного для большевиков объекта. Первым приглашен был туда молодой Тимофеев-Ресовсий. Да так там и остался...
И ещё, вникая в историю этого жуткого экспоната, поддаёшься невольному чувству, что без мистики, так ненавистной большевикам, в этом деле никак не могло обойтись.
Сделаю только несколько выписок. Заметьте, что цитировать я буду вполне трезвых и выдержанных в духе строгого материализма людей, которые на провокацию идеализма и той же мистики никак поддаться не могли.
Вот нарком Семашко: «С такими сосудами (мозга) жить нельзя...». Это из его работы «Что показало вскрытие тела Владимира Ильича» (1924). Далее он же продолжает: «Другие пациенты, — говорили врачи, — с такими поражениями мозга бывают совершенно неспособны ни к какой умственной работе».
Вот Николай Мельников-Разведёнков, автор статьи «О механизме происхождения анатомических изменений мозга В. И. Ленина» (1924), паталогоанатом, бывший тогда ректором Кубанского мединститута: «Разрушения в мозгу настолько обширны, что уму непостижимо, как можно было жить с ними».
Знаменитый психиатр В.П. Осипов, сменивший позже Бехтерева на посту директора Государственного института мозга в Ленинграде запишет в воспоминаниях: «И вообще при той степени поражения, которая была, нужно удивляться, как его мозг работал в этом состоянии, и надо полагать, что другой больной на его месте уже давно был бы не таким, каким был Владимир Ильич во время своей тяжёлой болезни».
Врач-терапевт Л. Левин в воспоминаниях (1925) отметит с большим подъёмом: «Поражёнными до чрезмерных, можно без преувеличения сказать, до чудовищных размеров оказались преимущественно сосуды головного мозга, того органа, в котором, как в фокусе, сосредоточивалась вся жизнь, вся работа этого титана мысли, этого бурного источника непреклонной воли, стихийной энергии».
И вовсе не удивительной после этого кажется следующая кошмарная фраза из медицинского заключения: «Ленин умер гораздо позже, нежели его мозг».
Возможно, это метафора профессионала, увлечённого идеей поразить читателя теми нечеловеческими усилиями, которые приходилось одолевать любимому вождю мирового пролетариата, чтобы увлекать за собой. Но слово «нечеловеческие» так же имеет двойной и, в данном случае, обескураживающий смысл.
Предполагается, что эти нечеловеческие усилия понадобились вождю уже в 1914 году, когда в мозгу его произошли необратимые изменения. А к 1917-му году мозги эти уже вполне обрели тот вид, который описан клиницистами.
«По мощам и елей»
В последний путь провожали Ленина в трескучий январский мороз. Провожали, обставив эти проводы по тем канонам, которые выработала Русь для упокоения своих святых праведников. Ленинская мумия, чтоб не истлела до времени, была умащена разного рода бальзамами и благовониями, для неё строилась специальная часовня-мавзолей. Мавзолей сначала был временный, деревянный. Землю оттаивали кострами, долбили ломами. Дело было настолько трудным, что некоторым, ещё не отрешившимся от мракобесия советским могильщикам, показалось, что сама земля не хочет принимать канонизированного большевика. Котлован под мавзолей оказался рядом с канализацией. Потревоженная жаром костра, труба лопнула. Мороз не дал зловонной жиже расплыться. Это случилось только с первой оттепелью. Мавзолей залило фекальной кашицей. В принципе незлобивый, много натерпевшийся от Ленина патриарх Тихон тут не удержался, чтобы единственный раз не съязвить в адрес успокоившегося, наконец, обидчика своего: «По мощам и елей!». Неудачи продолжались и за гробом…
Неудавшийся еврей. Ответ Сталина на письмо Анны Ульяновой-Елизаровой
19 декабря 1932 года сестра Ленина Анна Ульянова-Елизарова обратилась к Сталину с поразительным посланием. Приведу некоторые цитаты из него:
«Для вас, вероятно, не секрет, что исследование о происхождении деда (Речь идёт о деде Ленина по материнской линии Израиле, в крещении Александре, Бланке. — Е.Г.) показало, что он происходил из бедной еврейской семьи, был, как говорится в документе о его крещении, сыном житомирского мещанина, Мойшки Бланк. Этот факт, имеющий важное значение для научной биографии Вл. Ил-ча, для исследования его мозга, был признан тогда, при открытии этих документов, неудобным для разглашения. В Институте было постановлено не публиковать и вообще держать этот факт в секрете. В результате этого постановления я никому, даже близким товарищам, не говорила о нём... Вообще же я не знаю, какие могут быть у нас, коммунистов, мотивы для замолчания этого факта. Логически это из признания полного равноправия национальностей не вытекает. Практически может оказаться полезным ввиду того усиления в массах антисемитизма, которое отметило в 1929 году специально произведённое по этому поводу обследование [МЦ] СПС, вследствие того авторитета и той любви, которой Ильич пользуется в массах… Не только после Вашего распоряжения, но и до него, так как сама понимаю, что болтовня в этом деле неуместна, что можно говорить о нём только серьёзно с решения партии… Я посылаю Вам теперь проект моей статьи в надежде, что теперь, через полтора года, момент изменился, моменты ведь так долго не держатся, и Вы не найдёте уже неудобным опубликование её или на основании её данных другой статьи, которую Вы поручите написать кому-нибудь, — у меня как у атериосклеротички голова дурная и вряд ли Вы признаете её годной…»
Сталин ответил на это письмо устно через Марию Ульянову. Он сказал по поводу публикации материалов о родословии Ленина так: «В данное время это не момент», и распорядился «молчать о нём (сделанном открытии) абсолютно».
Мог ли сам Ленин знать об этих деталях своего происхождения, или хотя бы догадываться о них? Судя по косвенным свидетельствам, знал, и считал это качество знаком исключительности русского ума. У меня хранится очерк Горького «Владимир Ленин», изданный в Ленинграде, в 1924 году.
Однажды в разговоре с Максимом Горьким Ленин проронил:
— Умников мало у нас. Мы народ, по преимуществу, талантливый, но ленивого ума. Русский умник почти всегда еврей, или человек с примесью еврейской крови...
Понятно, что фраза эта не случайна. В других изданиях этого широко известного очерка неудобные эти строчки вымараны... Причина, в общем-то, ясна...