«Недавно прочла в историко-литературном сборнике 1868 года о страшной судьбе графа Матвея Александровича Дмитрия-Мамонова. Загадка его архива долго будоражила умы света. Некоторые из записей опубликованы. Помню, удивилось созвучию наших мыслей. Особенно в той части, где он сокрушается, читая трактаты о доказательствах существования Бога. Он писал - эти трактаты сделали более неверующих, чем верующих. Человеку без костыля веры трудно творить добродетель. Наблюдаю за подобной одержимостью былых знакомых. Ведь в них исчезает милосердие, жажда истины, справедливости. Остается только ненависть и непомерная гордыня.
Казалось бы, вот оно, неизменяемое веками. Значит ли, что близкое к истине?
Вспомнила о судьбе графа Мамонова – Дмитриева. Много лет, до самой своей смерти он провел отшельником, укрывшись от света. Да что от света, даже крестьян своих сторонился. Поговаривали о сумасшествии, ему даже подобрали опекунов. А закрылся он исключительно от обиды. В годы Отечественной войны граф на собственные средства создал казачий полк, который так и не поучаствовал в боях. Зато прославился дерзким поведением. Из «подвигов» - сожжённое село, в котором его вояки обосновались на постой. Графу пришлось выплатить большую компенсацию жителям, но молва шла по войскам. После войны полк расформировали, а графа приписали к другому. Это вызвало такое неприятие, такую обиду, что Матвей Александрович не смог оправиться до самой смерти.
Как страшно остаться наедине со своими мыслями, потерять надежду. Господи, дай мне отыскать тропку к тебе!»
Город стискивал серой хмарью. Автомобиль с трудом пробирался сквозь утренние пробки. Даже обычно разговорчивый Кирилл нахохлился, свернулся тёмным клубком на пассажирском сиденье. Развязка у выезда слепила осколками солнца в стёклах машин. А за городом – разгул весны с бледно-зелёными кляксами на нетерпеливой земле. С невозможной синевой рассветного неба. С рябью дымящихся жизнью веток разбуженных деревьев.
- Хорошо-то как, - оживился Кирилл, стягивая кепку.
- Хорошо, - согласился Антон, подставляя разгорячённую голову влетающему в окошко игривому ветру.
В такое утро, полное юных соков, все истории казались безумной фантазией. Реальным был только мир, скользящий за окошком. Реальными были бесстрашные от любви птичьи виражи, травка, изгоняющая пролежни старого снега.
- Антон, не обидишься, я вчера уснуть не мог, читал дневник Анны Петровны.
- И как?
- Удивительнейший человек. Так странно, ощущение, что знаю её давным-давно, что, ты только не смейся, она всегда жила внутри меня. Только молчала всё время, но мысли, будто мои. Как с собой поговорил…
Показалось или они, действительно, проехали мимо старухи в чёрной шали?
- Как думаешь, Анны Петровны нет в живых?
- Думаю, что нет. Прости Антон.
- Я плохо её знал при жизни. В детстве гостил несколько раз, а потом случилась семейная ссора и мы больше не встречались.
- Жаль…
- И мне очень жаль.
- Трудно о таком говорить, но, думаю. Ты меня поймёшь. Если бы не наша «Рука», не знаю, как выжил. Иногда, кажется, что мы создали какой-то искусственный мир.
- И мне так кажется.
- Ты женат?
- Нет.
- И я нет. До тридцати это не напрягало, а сейчас смотрю на детей, что-то щёлкает внутри. Хочу семью, хочу детей, но как-то… всё не то, всё не те.
Откровенность Кирилла подкупала и пугала. Антон не был готов к таким разговорам. Он с ужасом думал, что придётся терпеть навязчивость айтишника несколько дней. Или сразу ставить ограничения. Но попутчик будто почувствовал его настроение, уткнулся в планшет и замолчал.
Мелькали посёлки-деревеньки. Вполне крепкие, с разросшимися дворами-постройками и умирающие, рассыпающиеся угольной крошкой. Надо же, из глубин подсознания выползла эта самая крошка. Вспомнил, как манила в детстве графитной чернотой. Казалось, что великан натёр в кучу много-много карандашей. Бабушка ругалась: «Тошка, Тошка, тебя же не отмоешь». А он тянул ручки, с восторгом разглядывая искрящийся тёмный снег на ладошках.
Обедали в придорожном кафе. Кирилл взял инициативу в свои руки, деловито сделал заказ, уселся в дальний угол. Нахохлившийся, немногословный. Так и ели молча под дружный хохот дальнобойщиков за соседними столиками.
«Обиделся, ну и пусть. Нервный тип», - думал Кислицин, выезжая с парковки.
Кирилл дремал, укрывшись капюшоном. Дорога стала ровнее, выехали в соседнюю область. Через двадцать километров должен быть поворот с основной трассы. Попутчик посапывал, изредка вскрикивая во сне. На просёлочной дороге открыл глаза, недоумённо озираясь.
- Где мы? Я всё проспал.