Его хиты «Яблоки на снегу» и «Странная женщина» свели с ума весь СССР. Под его песни шли в бой советские бойцы в Афганистане, а его биография похожа на приключенческий роман.
В гостях у «Жизни» певец и композитор Михаил Муромов.
– Начнём наш разговор с наболевшего. Частичная мобилизация…
– Хреновая тема. Я могу сказать, что я пошёл бы даже сейчас, но меня не возьмут. Когда я узнал об этом, подумал, что это нормально, главное – чтобы основные войска не вводить.
– Вы же служили…
– Да, но я же спортсмен. Я служил, кстати, во внутренних войсках, что сейчас называется гвардией. Я играл за «Динамо» в водное поло. У меня были настоящие воинские выступления, я ходил на серьёзные специальные мероприятия.
– Вы сказали, что многое повидали…
– Конечно. Армию и первую жену человек вспоминает всю жизнь. Помню, как всех побрили, выдали форму, и все стали одинаковыми. Была дисциплина, люди учатся порядку, и мне это очень нравится. Это очень хорошо…
– Все боятся идти в армию из-за дедовщины.
– У нас дедовщины не было вообще.
– Что бы Вы могли сказать тем, кого сейчас мобилизовали…
– Я очень уважительно отношусь к добровольцам, считаю, что отлынивать – грех. Мы в этой стране живём, мы военнообязанные. У нас есть держава, есть наша армия, и нужно гордиться тем, что ты выполняешь свой военный долг.
– У Вас есть афганский цикл песен. Как воины-афганцы относились к ним?
– С песней «Письмо брату» я выступал на Дне десантника в парке Горького, и ко мне подошёл парень и попросил: «Можешь спеть песню Муромова «Письмо брату»? Слова знаешь?» «Хорошо, – ответил я. – Сейчас всё будет». Он только потом узнал, что я и есть Муромов. Помню, как мне машину вынесли на руках из парка. Самое ужасное, что было в моей жизни. Руль крутишь, а машину несут.
– Вы хорошо выглядите. Поделитесь секретом молодости.
– Ничего особенного я не делаю, просто поддерживаю вес, аскетически питаюсь, не даю себе жиреть. Когда я боксировал, весил 72 килограмма, в водное поло играл с весом в 84. Когда бросил водное поло, поправился до 105 килограммов, мне стало стыдно, и сейчас я вешу 87. В этом весе мне комфортно.
– Вы ощущаете возраст?
– Да, 45 лет. Мужской возраст – это вообще отдельная тема для целой передачи. Кто-то из мужчин переживает по этому поводу, я – нет.
– Конечно, Вам же 45.
– Да!
– Вы часто дрались в юности. Из-за чего?
– Чаще всего приходилось исправлять несправедливость. Во-вторых, когда тебе нахамили, сказали лишнее. Я не терплю хамства. Понимаете, я рос в хулиганском дворе на Котяшке. У нас были голубятни, жили татары, отношения были сложные. Драки были постоянно. Например, иду с девочками с катка, подходят парни. Мол, какие девчонки хорошенькие, пойдёмте с нами. А я спрашиваю: «А меня берёте с собой?» Ну, тут, конечно, начинается драка.
– Когда впервые серьёзно подрались?
– У… Первый раз! Сложный вопрос. Я дрался всю юность. Но самую травматичную драку помню. Это была стычка с солнцевскими. Я был один, а их было человек шестнадцать. Четверых я уложил, а потом меня повесили на руках и били, как грушу. Моё лицо было похоже на эллипс неправильной симметрии. У меня даже температура поднялась до 39. А в газете тогда написали, что Муромов избил солнцевских авторитетов.
– А из-за чего возник конфликт?
– Мне сказали такое слово, за которое в тюрьме нож положен в бок. Я просто это хорошо знаю, поэтому пришлось выйти. Вышел я с одним, а за ним пришли остальные.
– Последний раз когда Вы дрались?
– Сложно сказать. Если на мои руки посмотреть, здесь кругом переломы, поэтому я не бью по жёстким предметам, я бью по мягким: горло, промежности. У меня свои приёмы.
– Переломы от драк?
– От драк и от бокса. Жизнь удалась.
– Женщину ударить можно?
– Ну, если только по заднице шлёпнуть.
– Вы как-то сказали, что позволяете себе отдых перед телевизором. Сейчас что Вы смотрите?
– Сериал «Лесник», шоу «Сто к одному», новости, концерты одним глазом. Сейчас у меня есть время, а раньше мне нужно было много работать. Например, отработал три концерта, вернулся в Москву, написал музыку для театра, потом снова концерты. Когда смотреть телевизор? Впрочем, в машине у меня одно время стоял маленький телевизор.
– Вас обокрали…
– Это называется разбойное нападение. Дома были мои работницы, а я уехал в Италию и задержался там на один день. Об этом знал только один человек. Первый, кто вошёл в дом, был им знаком, поэтому его впустили, а потом им дуло в лицо. Вынесли много. Две норковые шубы, аппаратуру, синтезаторы – два. Как в том фильме, знаете. Гитару. Никак не могу, кстати, её найти – нигде не всплывает. 12-струнная гитара. Одна из последних гитар, где была дека передняя еловая. Искать их никто не стал – вернуть ничего не удалось. Но самого главного-то они не нашли. Одну девушку они связали и посадили на стул – а там была спрятана большая пачка долларов. Ещё у меня было колье 16 века, покрытое серебром под платину с бриллиантами. Его тоже не нашли. Откуда оно у меня? Одна попадья, которой приносили вещи на возобновление храма, мне его продала за недорого. Я вообще-то хотел стать ювелиром. У меня была такая идея. Мне даже привезли набор инструментов из Швейцарии. Но мне приятель сказал: «У тебя чуть-чуть азотной кислотой запахнет из квартиры, и тебя сразу на учёт на Петровке поставят». Кстати, про грабителей. Они выносили вещи час сорок, потом поубивали друг друга. Один только остался живым. Он мне даже звонил потом. Мол, давай перетрём. Мы встречались с ним рано утром в феврале 1996 года около бассейна «Олимпийский». Я сел к нему в машину. Он спросил: «Вооружение есть?» Отвечаю: «Граната есть». А у него был «ТТ». Он сказал, что ни при чём, и попросил о двух концертах в Туле. «Я заплачу хорошо», – обещал он. «Недели через две, Паша», – сказал я. В общем, я согласился. Его уже тоже нет в живых…
– Вы простили?
– Бог прощает. Ему виднее оттуда.
– Не будем о грустном, расскажите о себе! Вы родились в Москве...
– Я рождался там, где Ленин речь толкал, где завод «Михельсона». Там рядом роддом. Коммунальная квартира, ванная в коридоре на ножках. Что тут говорить? Я всё это помню. Я, в принципе, с двух лет себя помню, так как я в два года уже тонул в пруду.
– Кто Вас отпустил маленького одного?
– Там был настил, и я на нём играл и упал. Я даже помню круги перед глазами жёлто-серые, барахтался, как собачонка. На берег уже вылезал, когда мама с нянькой подбежали. Ещё я хорошо помню детский сад и деревянные раскладушки с брезентом.
– Вы родились в обеспеченной семье…
– Отец по тем временам хорошие деньги зарабатывал, можно было купить автомобиль, но мама в определённый момент ушла от отца, уехала с геологом на разработки.
– Влюбилась?
– Да! А отец начал сходить с ума.
– Буквально?
– Да! Бабушка по маминой линии его утешала. «Володя, почему ты так мучаешься. Может, женщину себе какую найдёшь?» Он и нашёл, она у него так и осталась. А меня двухлетнего новая пассия отца отправила к своей матери в Сорокино. Когда мама вернулась (любовь у неё прошла к тому времени), меня дома не оказалось. Она меня долго искала, в итоге дядька, её брат, меня нашёл. И мы стали снова жить с мамой в Пыховом тупике, в коммунальной квартире в доме из сруба. 12-метровая комната у нас была. Выходные я проводил с отцом, а будни – с мамой. В 6 лет я записался на плавание в «Динамо», с тех пор я член «Динамо».
– Вы были такой самостоятельный?
– Мама работала на двух работах, преподавала электротехнику в МИФИ и в МГТУ – она окончила институт связи. Я сидел с нянькой – маминой дальней родственницей. А папа родом из Питера, из дворян. Он знал четыре языка, с семи переводил, с 12 адаптировал. И это при том, что он гидравлик и альпинист. В 82 года он бегал тридцатку на лыжах два раза в неделю. Такой человек. В общем, два раза в неделю у меня английский и плавание, ну, или лыжи, а вся неделя с мамой. Потом мама вышла замуж…
– Отношения с отчимом сложились?
– Он был душевный мужик, грузинский еврей Яков Винер, из команды Берии вообще-то, полковник КГБ. У него всё было устроено в Грузии, но он ради мамы променял четырёхкомнатную квартиру в Тбилиси на однушку в Москве.
– Родители снова сошлись, когда Вам было 15 лет.
– Нет, в это время отец только начал похаживать. Отец работал в Китае, Вьетнаме – преподавал на французском гидромелиорацию. У него были деньги, поэтому он купил трёхкомнатную квартиру, и мы туда переехали. До этого мы жили с отчимом в коммунальной трёхкомнатной квартире, в 16 квадратных метрах. Бабушка, мама, отчим и я. Я спал на раскладушке.
– Как Вы отнеслись к тому, что родители сошлись?
– Спокойно, но мне было очень жалко отчима. Он был мне друганом. Отец был всё-таки отцом, а отчим... Нет, он, конечно, был строгим, на гречку ставил за серьёзные нарушения. Например, ему не нравилась папина сестра, и он как-то раз слишком лихо что-то о ней нехорошее сказал, а я аж за нож схватился. Вообще, я легко относился к ремню и мокрой тряпке вдоль спины. Придумали сейчас жестокое отношение с детьми. Не будет ремня по заднице, не будет толка. Говорят, надо объяснять, разговаривать… Ничего не надо.
– Что ещё запомнилось из детства?
– О, я и рыбок продавал, и голубей тоже. У меня была голубятня из 12 голубей, но потом пошли тройки в школе – а это позор был в семье – и мама велела закрыть голубятню. Одна голубка, правда, ко мне ещё лет пять прилетала. Кофейная. Она мне очень напоминала учительницу по пению, в которую я был влюблён.
– То есть Вы слушались маму?
– Как мама сказала, так и будет. Даже будучи взрослым, я слушался. Нельзя, чтобы мама волновалась. Вот так я был воспитан.
– Как проявлялся Ваш переходный возраст?
– В 13 с половиной лет я был ростом уже 179 сантиметров и весил 80 килограммов. Это нормальные размеры мужские. Мужчина…
Автор: Юлия Ягафарова