Ходют, ходют тут всякие, замучаешься полы отмывать. А надо, чтоб чистота была – чай не абы что, а приёмная Небесной Канцелярии! Понатащут всякого, мусора ментального насыплют – это ещё полбеды, иной раз такой пакостью наследят, что устанешь шваброй махать. А у меня моющие средства подотчётные, чтоб вы знали! Ну моё дело маленькое, знай порядок наводи после этих вот, новоприбывших.
Главная-то у нас тут Петровна, это она ими занимается, кого куда направить. Иной раз ей, бедняжке, и отлучиться некогда – нектару с амброзией испить, ну заместо кофию. Это у вас на Земле бурду всякую потребляют, а у нас с этим строго.
Вот как-то раз у Петровны-то перерыв случился, она и метнулась в райские кущи за нектаром, а на своё место Глашку-практикантку посадила, на всякий случай. Мало ли, занесёт кого? Я, как всегда, за швабру и давай драить. Глашка довольная, важность на себя напустила, мне пальчиком указывает – тут, мол, помой, да тут подотри. Ну, я-то посмеиваюсь и мою, зачем девке удовольствие портить. Пусть командовать практикуется, молодым везде у нас дорога.
Тут дверь тихохонько отворилась и входит этот. Ну, новоприбывший. Осмотрелся с удивлением, аж рот разинул.
У Глашки глазёнки-то и разгорелись – как же в начальственном кресле посидеть, да не покомандовать? И строгим таким голосом говорит:
– Ну-с, гражданин покойник, докладывайте, имя-фамилия-звание, с чем прибыли?
Паренёк всполошился, на Глашку с испугом смотрит:
– Кто покойник? Какой покойник? Где?
– Да вы же и покойник, – разъясняет Глашка, – померли вы, гражданин. Теперь вот надобно определить, куда вас отправить: в райские кущи или в преисподнюю сразу.
– Ссстепан меня зовут, – бедолага аж заикаться стал, – Стёпа я, Растрёпкин. А что, я правда помер? Как же так-то?!
– Помер-помер, – говорит Глашка, а сама уж книжку учётную открыла и листает. У Петровны-то про всех всё записано. Полистала маленько и в бедолагу Стёпу так и вперилась. Следователем в жизни земной стать мечтала, не иначе. – Даа, гражданин Растрёпкин, списочек-то у вас внушительный… что ж делать-то с вами?
И замолчала. Смотрит грозно, глазами только что молнии не мечет. Ну я-то знаю, что девка не всерьёз, пошутить решила, а новоприбывшему-то каково? Я только головой покачала да шваброй погрозила начальнице самодеятельной.
А Стёпа на меня и не смотрит, на Глашку уставился с мольбой, ручонки сложил и говорит:
– Неужто ничего сделать нельзя? В порядке исключения…
Глашка ещё покочервяжилась, книжку с умным видом полистала, на кресле откинулась и отвечает:
– Нуу, в порядке исключения, чисто для вас, Степан Евграфыч, есть один способ. Сейчас вы день выберете, на ваше усмотрение. Хороший или плохой. Ступайте, проживите его снова. Может, чего поправите, ежели нагрешили, может – наоборот, упущенные возможности какие у вас случились. А потом мы поговорим, и тогда уж решим – в райские кущи, али в преисподнюю.
Пощёлкала Глашка каким-то приборчиком, что на столе лежал, гляжу – батюшки, исчез Стёпа-то! Как не было. Знать не знала, что нынче такие возможности есть. Вот ведь молодежь! Всё-то они соображают, скорые какие!
Петровна как чуяла, быстро вернулась. Даже стаканчик с нектаром с собой принесла – знает, что эту оторву-Глашку нельзя надолго оставлять. Практикантка мигом из-за стола выскочила, глазки невинные сделала – мол, ничего особенного, ну посидела немножко за столом – жалко что ли? А Петровну не проведешь, помощницу свою насквозь видит. И только вознамерилась она девке выволочку хорошую устроить, как дверь приемной распахнулась со стуком, и влетел давешний Стёпа. Весь трясётся, слезами заливается. Прямо на пол упал и кричит:
– Отправляйте меня сразу в преисподнюю, нет мне никакого прощения, преступник я, как есть преступник! На общественное достояние покусился, народ культуры лишил! – а сам рыдает, остановиться не может, слёзы во все стороны так и брызжут. Целую лужу в одно мгновение нарыдал.
Тут уж я не стерпела, подняла его за шкирку, на облачко посадила и велела сидеть, а не разводить сырость. И так работы навалом, ещё и он со своими слезами! Сидит Стёпка, носом шмыгает. А Петровна-то, Петровна! Я аж полы мыть перестала, до того удивилась. Гляжу – довольнёшенька наша строгая начальница, заулыбалась, прямо всю приёмную осветило. Метнулась к шкафчику потаённому, вытащила оттуда форменную хламиду и крылья, Стёпке подаёт:
– Ну будет, будет уже каяться, – говорит, – какая такая преисподняя? И в райских кущах нечего тебе прохлаждаться, инструктаж пройдешь и иди работай.
У парня аж глаза высохли, смотрит на неё и не поймёт – шутит что ли? Какая ещё работа покойнику? Разве что во искупление страшного греха, ну тогда он готов…
– Ангелом-хранителем, – говорит Петровна, – у меня в штатном расписании вакансий полным-полно; людей-то много, вот ангелов-хранителей не хватает, кадровый голод страшный! Быстро облачайся и марш работать! А то ишь – в преисподнюю ему! Глафира, принимай новобранца, отведи куда положено!
Глашка обомлевшего Стёпу под микитки подхватила, да и вылетела вместе с ним. Рада-радёшенька, что нагоняй не получила. Петровна только вслед улыбнулась.
Ну, а меня прям любопытство загрызло, с чего это она вот так. Сколь здесь работаю, никогда такого не видела. А Петровна без слов всё поняла, в книжку свою пальчиком ткнула и говорит:
– Редкий экземпляр к нам нынче попал, давно таких не встречала. Разиня, растеряха и книгочей запойный. И помер-то нелепо: зачитался до смерти, жить забыл… Такие вот дела, — вздохнула сочувственно. А потом продолжила:
– Знаешь, что за тяжкий грех он совершил, за что каялся? Из библиотеки книжку украл, «Войну и мир» Толстого. Так вот целый четырёхтомник в штаны запихал и вынес. И всю жизнь за это преступление себя поедом ел, каялся. От стыда за содеянное ту библиотеку десятой дорогой обходил, так зайти и не решился. А когда Глашка его обратно в тот день отправила, не смог перед искушением устоять. Одного не знал бедолага: недели не прошло, как библиотеку ликвидировали и все до единой книжки в макулатуру сдали. Место под магазин понадобилось, уж такое время было. Сама посуди – какая ему преисподняя? Только в ангелы-хранители. За непредумышленное спасение культурного достояния. Такая интуиция дорогого стоит.
Оно и верно, не поспоришь. Однако ж Глашка бессердечная, такое испытание парню ради собственного развлечения устроила! Нехорошо это.
– Петровна, – говорю, – неужто ты Глашке за самоуправство даже выговор не сделаешь? Вроде не было у нас такого никогда, чтоб человеку второй шанс давать.
А она только плечиками пожала, мол, новое время – новые песни, прогресс. Давно уж этот приборчик на столе валяется, да всё недосуг опробовать было. А молодые – они до прогресса жадные. Надо технику осваивать, ох, надо. Глядишь – и штат ангелов-хранителей так наберется.
Ну что ж, начальству видней. Может, рассеянный ангел-хранитель и впрямь лучше, чем вовсе никакого.
Ох, лужу-то слёзную вытереть надо, пока очередные новоприбывшие не набежали. Я за швабру схватилась, скоренько швырк-швырк – и вот чудеса-то! Мигом приёмную от всякой грязи отмыла. Слёзы искреннего раскаяния – лучшее моющее средство в нашем деле. Редкое.
***
Спросите, как там Стёпа? Да всё хорошо с ним. Инструктаж прошёл и в ангелы-хранители, на службу. Только вот как был разиней, так и остался. Коллеги ржут – не из того места, мол, крылья выросли. Стёпкой-Растрёпкой кличут. А он знай себе службу несёт. Иной раз криво-косо, а посмотришь – в итоге-то совсем ладно выходит, хоть и не по правилам. Ну а Глашка ещё и премию отхватила за освоение современной техники и вербовку. Так-то вот.