КНИГА 3. ЗИМА
Часть 3. Февраль-1
***
В классе было тихо. Так идеально тихо на уроках бывает редко. Но сейчас Ларисе Антоновне не хватало обычных повседневных нарушений дисциплины – ну, хотя бы еле слышного шепота, хотя бы коротенького смешка… Она говорила об анодах и катодах, а ей хотелось ударить по столу и закричать. Нужна была причина, а причины не было: все молчат, как воды в рот набрали.
Две недели ее едва не каждый день беспокоили телефонными звонками мать и дед Разуваевой с одним и тем же вопросом: каким образом она намерена добиться от Капралова извинений. А как добьешься, если все вокруг считают, что он прав?.. Зоя Алексеевна попыталась подключить директора, но тот, вместо того, чтобы надавить на Валеру, вызвал в свой кабинет Наташу с мамой и дедушкой и попросил, во-первых, повторить то, что Наташа сказала по адресу Эли, и, во-вторых, объяснить, чем провинилась та перед Наташей. Наташа впала в ступор и твердила только беспомощно и глупо: "А что она?..".
- Короче, я так понимаю, что Наташа невзлюбила эту девочку непонятно за что... ну, и еще - не привыкла отвечать за свои слова, - сделал вывод Николай Андреевич.
Мама попыталась что-то объяснять, припомнила, что когда-то Элин отец пил, то есть Наташа воспринимала Элю тоже как асоциальный элемент... дети ведь все видят без полутонов...
- Но отец больше не пьет, семью обеспечивает, девочка живет у опекунов, учится и работает... выступала на международном конкурсе... что не так? Где асоциальные элементы?.. И мне все-таки интересно: что такого могла сказать ваша дочь, что даже мальчишки отказываются повторить ее слова - даже Юра Филимонов при всей его бесшабашности... И что такой воспитанный мальчик, как Капралов, отреагировал подобным образом... кстати, тоже без "полутонов"...
В общем, результатом разговора с директором Наташины родственники остались недовольны, хотя, побывав у Зои Алексеевны, ушли немного успокоенные. Тем не менее, Лариса Антоновна чувствовала себя не особенно уверенно - все-таки это были люди не рядовые, и их расположение для нее значило много. А с другой стороны - детей из менее статусных семей в классе большинство, и эти дети (и родители их тоже) с приходом нового директора просто воспряли. Такое настроение класса ей очень не нравилось. Но у нее в руках было надежное орудие, которое можно было использовать против не в меру осмелевших - оценка по собственному предмету.
Она скользнула взглядом по первому ряду. Капралов сидит, не поднимая глаз, и нервно покусывает нижнюю губу; такое впечатление, что он ждет с минуты на минуту какой-то большой неприятности. Не выучил? Спросить этого артиста забавы ради?.. У сидящего рядом Алеши взгляд настороженный – тоже как будто чего-то опасается. Но Алеша меньше чем на «четверку» никогда не отвечает – значит, опасается чего-то не относящегося к уроку… Янченко отвечал недавно… Кожевец тоже… И Гудков… Славгородская болела несколько дней, в школе появилась дня два-три назад и (гарантия – сто процентов!) скажет, что не совсем поняла новый материал… Погонять Рогозина?.. А что это Ковалев? Сидит, подперев голову обеими руками, и, кажется, не слушает…
- Ну, а теперь посмотрим, как вы в этом разобрались, - сказал она, записывая на доске уравнение. – Ковалев, что получится в этой реакции?
Алим не шевельнулся.
- Ковалев!!!
Таня легонько толкнула локтем соседа. Алим вздрогнул и поднялся. Учительница, увидев теперь его лицо, поняла, что он болен, но сочувствия к сыну директора не испытала. Болен – сиди дома, лечись, это не возбраняется. А если пришел в школу – работай!
- Что надо сделать сначала?
Алим молчал, лихорадочно соображая.
- А сначала, Ковалев, надо смотреть на доску, а не на Осинкину! – назидательно сказала она.
Послышалось хихиканье на третьем ряду. Ковалев не смотрел на Осинкину, и Лариса Антоновна прекрасно это видела, но закоренелая злость на всю эту милую компанию кипела в груди, искала выхода, мешала работать, и, чтобы сорвать эту злость, безобидная Таня была самым подходящим объектом – не то, что Гудков или Филимонов. У Тани задрожали губы, она опустила голову, сжалась и исчезла за широкой спиной Сашки.
Алим покосился на обиженную девочку, потом посмотрел на доску с таким выражением, будто не верил собственным глазам, зло улыбнулся и мстительно сказал:
- Сначала надо уравнять правильно. Вы два атома потеряли.
Лариса Антоновна окинула написанное внимательным взглядом, исправила ошибку… глупую ошибку – даже не каждый ученик такую сделает. Что это с ней такое?.. Хихиканье, более громкое, чем на третьем ряду, послышалось теперь на первом и частично на втором рядах.
- Нет, я в таких условиях урок вести не могу! – закричала Лариса Антоновна: злость, наконец, нашла выход. – Ковалев, это не первый урок, который ты срываешь!
На тонком выразительном лице Алима появилось выражение крайнего изумления.
- Что ты смотришь на меня глазами оскорбленной невинности? – продолжала кричать учительница. – Если отец директор, так можно делать все, что угодно? Можно сказать все, что угодно? Кому угодно?
Алим поглядывал то на учительницу, то на ребят, которые оборачивались к нему, и растерянно пожимал плечами.
- Чего вы на него набросились? – опомнился, наконец, Витька. – Вообще ни за что…
- Было бы за что – давно уже убили бы! - ответил уличной поговоркой Юрка.
Лариса Антоновна швырнула на полочку мел; громко стуча каблуками, подошла к столу, схватила журнал и тетрадь с планами и направилась к двери.
- Урок сорван! Имей в виду, Ковалев, мне придется писать докладную директору и, вероятно, вызывать тебя на заседание учкома или комитета комсомола – как решат! – сказала она, останавливаясь на пороге кабинета. – Урок проведем после классного часа.
Дверь захлопнулась.
- Ты что, с гвоздя упал, Ковалев? – заорал Гавриленко.
И началась очередная перепалка.
***
- Вот, Николай Андреевич… - Лариса Антоновна подала директору исписанный с двух сторон лист бумаги.
Затем она села на стул и замолчала, ожидая, что дальнейший разговор Ковалев поведет сам, когда прочитает докладную. Интересно, насколько принципиальным останется директор, получив докладную на собственного сына?.. Она пыталась понять его настроение по выражению лица, однако лицо директора было непроницаемым. Наконец, он отложил бумагу и поднял глаза на учительницу химии. Молча.
- Николай Андреевич, вы простите меня, пожалуйста! – заговорила Ярославцева, так и не дождавшись вопросов (Ковалев в продолжение минуты, если не больше, молчал и, не отрываясь, смотрел ей в лицо). – Я должна была обратиться с этим вопросом гораздо раньше… Но я надеялась, что у нас как-то все образуется… А вот… не образовалось… Простите, но я никак не пойму, что нужно вашему сыну.
Директор пожал плечами – дескать, откуда я могу знать?
- Я не понимаю его! – Лариса Антоновна заволновалась, почувствовав вдруг, что совершенно не знает, что сказать Ковалеву, и собственная докладная теперь казалась не лучшей идеей. – То ли у меня не было таких сложных детей…
- Я не сказал бы, что ваш класс – сплошные примитивы, - заметил Николай Андреевич.
- Да, я согласна, - кивнула она (все начальники любят, когда с ними соглашаются). – Но Алим отличается от всех. У него характер какой-то странный.
- Все претензии относительно характера – к деду! Это он воспитывал, мы с Тамариным братом, каюсь, были не самыми примерными отцами – учились, работали, общественной работой занимались… Село... да еще нерусское... там свои особенности. Женщины то в декретах, то с детьми в больнице, все дополнительное в школе – исключительно на мужчинах. Да мы с шурином иногда домой только ночевать приходили! А собственные дети на какое-то время из поля зрения выпали. А что дедушка может дать? Сами понимаете, пожилой человек, несовременный, воспитывал по старинке: честными, мол, надо быть, прямолинейными, бороться с несправедливостью в большом и малом. И, сами видите, что получилось: борется! – директор попытался говорить шутливым тоном, но глаза его были невеселыми. – Не знаю, что уж вы там странного в его характере усмотрели… - заговорил он серьезнее. – Меня как отца его характер вполне устраивает. На мой взгляд, у Алима только один недостаток: он все принимает слишком близко к сердцу, а отсюда вытекает все остальное.
- Да, это я тоже заметила, - снова без особой охоты поддакнула директору Лариса Антоновна. – Если его нечаянно задеть, он начинает дерзить. И меня это очень беспокоит: начинают подражать другие!.. Николай Андреевич, но ведь должны же какие-то рамки быть! Он же ни на что не смотрит! Однажды даже с работником райкома…
- Знаю, он рассказывал, - кивнул Николай Андреевич. – У них не совпали мнения о событиях в Афганистане.
- Да, верно, - подтвердила Лариса Антоновна. – Всем так неловко было…
- «Всем» – это кому? – поинтересовался Ковалев.
- Мне… Членам бюро… Мы ведь все вместе (естественно, я в большей степени как классный руководитель) отвечаем за патриотическое воспитание класса, за правильную оценку учениками политических событий. А тут получается, что человек из райкома ничего не знает, а мальчик из девятого класса…
- Да, похоже, что он действительно знает больше! – сказал директор. – И я знаю то же самое! Когда где-то что-то на улице услышал или в газете прочитал – это одно, а когда дело касается тебя или близких тебе людей – совсем другое… Племянник должен весной вернуться – а вернется ли?.. Черт, не накаркать бы… Вся родня как на иголках… Тем более одного уже схоронили. И тоже не чужой – сосед, у нас во дворе вырос… Алим ведь рассказывал про него?
- Да, рассказывал.
- Кстати, дедушка наш уже пожалел, что мальчишек так воспитывал, - мученики, говорит, будут. Как-то не в моде нынче благородство...
- Племянника вашего я не знаю, а Алим на мученика никак не похож! – заявила Ярославцева.
- И Борис тоже, и Витя, и Саша, и Валя, и Володя… - принялся перечислять директор. – Внешне – да, не похожи! А что у них на душе – знаете?
- А у меня?.. Кто и когда подумал: а что же у учителя на душе?
- Этак мы, пожалуй, и до моей души доберемся! – усмехнулся Ковалев. – Но давайте наши души оставим в покое, а вот что касается ребят… На мучеников они не похожи (они сами кого угодно замучают!), но только все, что у вас в классе творится, бесследно для них не проходит…
- А что у нас происходит?.. Такого… экстраординарного?
- Ну, я так думаю, что вы сами все знаете.
- Это что же – они… доносят вам?
- Зачем? Я просто слышу их разговоры, когда кто-то к сыну в гости приходит. Я же, сами понимаете, не отшельник – в семье живу. Кроме меня еще три человека – и к каждому могут друзья-знакомые прийти. И квартира у нас – как у многих: две комнаты изолированные, одна проходная, и в этой проходной именно Алим обитает, то есть, если о чем-то заспорили у меня под дверью, я все слышу – такой крик стоит! А они все спорщики, сами знаете.
- Это от вредности.
- Нет. Просто от того, что они думают и имеют собственное мнение. Или вы придерживаетесь... грибоедовского: "... не должно сметь свое суждение иметь"?
Она промолчала.
- Скажите, Лариса Антоновна, в чем вы видите смысл работы педагога?
- Как это – «в чем»? – слегка растерялась она от этого неожиданного вопроса. – В том, чтобы воспитать человека…
- Одного? – иронически спросил Ковалев.
Лариса Антоновна сконфузилась окончательно. Вот ехидный мужик! Да и она как-то казенно выразилась. Конечно, смысл работы учителя в том, чтобы вырастить и воспитать не «человека», а, правильнее сказать, ЧЕЛОВЕКА – именно так: большими буквами,
- Ага, не одного, значит!.. Вы хотите, чтобы все ваши ученики (я подчеркиваю: все!) были честными, благородными, принципиальными… Только почему у вас в классе страдают именно те, кто хочет хотя бы в малом (но желательно и в большом) отстоять свою индивидуальность? Причем это действительно индивидуальность, а не сиюминутный каприз или прихоть.
- Но… Николай Андреевич… Есть же еще субординация…
- Что есть? – прищурился директор. – Субординация? Есть, я согласен. Но только она заключается не в том, чтобы человек не имел своего мнения – это особенно касается, кстати, младших по возрасту и низших по общественному положению. Ведь и старший может быть неправ!
- Но как дети могут судить – прав учитель или неправ?
- Пусть учатся разбираться во всем! На то и школа… И ее задача – воспитать человека, это вы верно заметили. Вот только деятельность некоторых наших педагогов направлена на то, чтобы согнуть в бараний рог непокорных… Вы читали такой роман – «Человек, который смеется?»
Лариса Антоновна кивнула, не понимая, какая связь может быть между романом Гюго и предыдущим разговором.
- Помните, в самом начале говорится о том, как в Древнем Китае выращивали уродцев?.. Ребенка сажали в вазу… Помните?.. Вот мне это напоминает работу… э-э… некоторых товарищей из нашего коллектива: они пытаются всунуть ребят в какие-то рамки, границы, которые определяют они лично…
- Вы на меня намекаете? – с некоторым вызовом спросила Ярославцева. – Так намеков не надо, говорите прямо… по примеру вашего сына.
- Да нет, я не о вас, есть… другие люди, - вздохнул Ковалев. – Вы еще можете где-то в чем-то перестроиться в лучшую или в худшую сторону…
- Вы очень интересно говорите! – принужденно улыбнулась Лариса Антоновна, прекрасно поняв, о каких «других людях», которые уже перестроиться не смогут, идет речь. – Значит, одни наши учителя работают, как в Древнем Китае… А другие?
- Другие?.. – усмехнулся Ковалев. – Как цветоводы. Каждый ребенок – это целая клумба. Вот смотришь – цветочки, бутончики… Очень хорошо, пусть растут! Ага, сорняки появились – надо убрать. Но это только в том случае, когда видишь, что у тебя получается. А если их запихнуть в эти самые китайские вазы… Что там получается? Кто видит? В какую сторону искривление пошло?.. А то, что они изуродованы, выяснится позже, когда они окончат школу, – тут вам и карьеристы будут, и подхалимы, и равнодушные, и Бог знает, кто еще… Как ни станно, но в школе лучшими считаются именно те, кто умеет приспособиться к каждому учителю.
- А почему «приспособиться», а не «подружиться»? Ведь есть же дети, на которых абсолютно все учителя могут всегда рассчитывать!
Запрещается без разрешения автора цитирование, копирование как всего текста, так и какого-либо фрагмента данного произведения.
Совпадения имен персонажей с именами реальных людей случайны.
______________________________________________________
Предлагаю ознакомиться с другими публикациями