1940 год, 25 октября. Эшелон с призывниками, составленный из товарных вагонов, оборудованных двухъярусными нарами, в дождливый осенний вечер отошел, медленно набирая скорость, от вокзала города Воронежа. В вечерних зыбких сумерках долго виднелась на перроне худенькая, маленькая женщина. Это провожала меня мать на службу в армию. За сутки до отправления эшелона на сборный пункт призывников зашел проститься со мною и мой отец.
И простился навечно.
Я не помню его напутственных слов¸ но хорошо помню его образ, его добрые, теплые глаза, в которых светилась скупая слезинка. И сейчас, через толщу пережитого, отец мне больше вспоминается таким, как при том последнем прощании - невысокий, коренастый, в военной форме с тремя «кубарями» в петлицах и эмблемой «чаши со змеей».
Он уходил от меня, оглядываясь, как будто предчувствия, что больше встреч не будет.
А эшелон шел в первую ночь моей самостоятельной жизни, жизни, которой исполнилось только 18 лет.
Заря юности, тревожной юности, последнего предвоенного года. В жизнь новую я вступал, имея отменное здоровье и по тому времени достаточное образование 10 классов средней школы. Физически я был подготовлен неплохо. Жили мы в Воронеже рядом со стадионом и со сверстниками часто устраивали тренировки и соревнования. Прыгали, бегали, вертелись на перекладине и брусьях, гоняли мяч ногами, играли в волейбол.
В школе хорошо была поставлена и военно-физкультурная подготовка. Почетными были значки ГТО (готов к труду и обороне) и «Ворошиловский стрелок».
Чтобы сдать нормативы на этих значках, нужно было крепко потренироваться. Я был награжден и тем и другим значком. Богатырём я не был, но был крепким, разнообразно физически подготовленным пареньком - ростом 175 см при массе 68 кг. Мог подтянуться на перекладине более 20 раз, а норма при допризывной подготовке была 6 раз. Патриотизма у моего поколения в те предвоенные годы было достаточно, а идейной накачки даже с избытком. Внутри страны, особенно в 1937 году, катились волны репрессий, вешались ярлыки «враг народа» и на этом устрашающем фоне проводилась идейная обработка молодежи на преданность сталинскому режиму.
События военных конфликтов на озере Хасан, Халхин-Голе, Финская кампания 1939-1940 годов и летняя 1940 года операция наших войск для приобщения земель западных районов Белоруссии, Украины и стран Прибалтики оценивались весьма патриотично. Подчеркивалась сила и непобедимость нашей Красной Армии, мощь и совершенство ее оружия. И мы, мальчишки, нисколько не сомневались в этом. Со стен домов кричали лозунги «Ответим тройным ударом на удар врага!», «Бить врага будем на его территории!". Гремели слова в песнях «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим»!
Так что патриотичности и уверенности у нас было много. Мой «актив», с которым ушел я из семьи родителей, и состоял из хорошего физического здоровья, 10-классного образования, большого патриотизма и веры в гениальность руководства страной. И большего у меня ничего и быть не могло.
О службе в армии представления были поверхностные и складывались в основном из впечатлений моего пребывания в воинских летних лагерях, в части, где служил мой отец. Все, что происходило внутри страны, мне в то время представлялось правильными и необходимым для пользы государства.
Для устрашения тех, кто что-то соображал свое, на здании «Утюжка» в центре Воронежа висело огромное полотно с цветным изображением кулака в рукавице с иголками, сдавливающем тонкую шею «врага народа». Это было изображения «ежовой рукавицы», символизирующей смерть шпонам и врагам народа. Носитель «ежовых» карающих рукавиц был нарком внутренних дел Ежов. Позже и он стал «врагом народа» и потихоньку ушел туда же, куда и он отправлял своих жертвы - в вечность с опозоренным именем.
Конечно, много было в стране и вражеской агентуры, вредителей и недовольных советской властью. Но несравнимо больше было жертв безвинных. Сталинская противозаконность неоправданных жестокостей репрессий будет вскрыта и осуждена только после его смерти в 1953 году. Последуют реабилитации тех, кто еще оставался живой. Но очень многих нужных для государства людей уже не стало перед грядущими тяжелейшими годами войны.
Казнены были маршалы Тухачевский, Блюхер, Егоров, генералы Якир, Уборевич и многие другие. Культ личности Сталина тяжело обошелся армии и народу, но все это осозналось очень поздно. А в первые дни войны дорогой ценой - неоправданными жертвами жизней солдат и потерей огромных территорий страны - пришлось расплачиваться за ошибки и жестокость Сталина.
Но все это было вскрыто и осознано потом, пережито и осуждено. А сидя на нарах теплушки, мы, призывники, были далеки от политики, и осознавали, что покинули свой родительский дом надолго - на три года это уже гарантия. Служба в армии - священный долг, это всем ясно, а вот когда тебя загнали в красные «телячьи» вагоны и везут - неизвестно куда же привезут, то настроение падает, хотя все борются внешне, а на душе тоска. И неуютной кажется жизнь, да еще в осеннюю дождливую погоду, холодную ночь в неотапливаемом вагоне. Проехали станцию Грязи и стало ясно, что везут нас на запад. На третьи сутки уже в Белоруссии эшелон наш стали по частям разгружать. В городе Витебске и нашу команду вывели из вагонов. Радовало, что нам повезло, все же крупный город, а не какое-то «заштатное» местечко.
В одном эшелоне со мной ехал и мой одноклассник Ваня Д., голубоглазый тихий паренек. Простились мы с ним в Витебске на воинской платформе. Их команду повезли дальше на Запад. И каждый из нас пошел на встречу своей судьбе. Кому что предназначено, то и пережили. Оба мы вошли в три процента своего поколения, оставшихся в жизни после войны. А встретились мы в 1946 году в Воронеже. И Ваня рассказал, как обернулась у него жизнь. Их перевели в Брестский гарнизон в стрелковую часть. В первый день войны он был взят в плен, при каких обстоятельствах - он не уточнял. И оказался военнопленным с первого дня войны и до последнего. Концентрационных лагерей он избежал. Все время плена работал на ферме у немца, с его слов был сыт, перепадал и «шнапс».
А война гремела далеко от него, и он жил тихо, смирившись со своим положением. И пережил ее, войну, не пролив крови. После войны бывших пленных пропускали через следственные «сита» и многим вместо скорой отправки в родные края предстояло длительное искупление грехов в северо-восточных краях страны. Д. всего этого избежал и встретился я с ним, когда он учился в сельхоз. институте при хорошем материальном обеспечении, живя в пригородной деревне с родителями. Я был у него дома, увидел достаток и сытость жизни, в которой пребывал Ваня, его довольство жизнью, ради которой он ничего не сделал. Все это на фоне всеобщей разрухи и полуголодной жизни. И я понял - это уже другой Ваня, с его судьбой хорошо устроившегося пленного, сытно живущего в первые послевоенные годы. Многих товарищей хоронил я за годы войны. Их жизнь военную разделил и я. Но жизнь Вани была для меня чужда. И больше я с ним не встречался. Может быть в первые минуты нападения немцев на Брест и не было у него панически неуправляемых поступков, все свелось к безвыходности момента, но плен есть плен, и во все времена воспринимался плохо - и как судьба самого пленного, и как отношение к нему своих. Не зная достоверности обстоятельств сдачи в плен, волей - неволей возникает вопрос: - достойно ли вел себя в том конкретной обстановке солдат? Не упустил ли он иную возможность, чем позор плена? Ваня не испытал горечь отступлений и поражений, но не испытал и радости победы, сознания, что и твои ратные дела влились в общую Победу армии и народа. Он не скрывал радости, что невредимым вернулся домой, что так удачно у него сложилась жизнь. Он радовался своей судьбе, не задумываясь, что его возвращение из плена оплачено кровью и жизнью соотечественников его. Но я его судьбу не хотел бы пережить, да и не смог бы вилять перед немцем, горбатиться на него и есть с ним за одним столом, хотя и был бы это «добрый» немец. Ваня мог приживаться. Он был тихий голубоглазый паренек, мирно уживающийся со всеми, и в нашем неспокойном 10 «Г» классе.
Итак о себе. По памяти, что осталась с тех далеких дней и подкрепленной короткими набросками, которые я написал в марте 1946 года, когда еще было все свежо в памяти. Но, к сожалению, эти наброски очень коротки. В них сохранена только последовательность событий, которые мне пришлось пережить.
На склоне своих лет считаю полезным передать, по мере своих возможностей, потомкам моим о войне, с выстраданной надеждой, чтобы эта война вошла в историю человечества как последняя мировая война и ее огромные жертвы всегда были в памяти народов.