213,5 тыс подписчиков

Побег. Часть 11

9 минут

1550 прочтений

24 октября 2022

11.

«Товарищам моим совсем плохо. Я не врач, но мне кажется: у них все признаки гангрены. Вокруг ранок от дроби - огромные, с ладонь, багрово-сизые пятна, от ран дурно пахнет. Жар...

Отсутствие весел сказывается на скорости хода лодки. Первое время я еще пытался подгребать ладонями, но, поняв тщетность подобных действий, плюнул и, пересев на нос лодки, лишь иногда с трудом направлял её в ту или иную протоку, коими богата эта безымянная река. Молю бога, чтобы нам не попались пороги: без весел мы однозначно приговорены...

Сколько дней мы плывем, я уже точно и не скажу...

Сегодня ночью умер Давыдов Емельян. Я спал и не видел этого, но, обнаружив его тело, изогнутое дугой на дне лодки, догадался, что он, наверное, страшно мучился перед кончиной... Громыко Алексей пока еще жив, но бредит не переставая, плачет и зовет матушку...

Господи, упокой душу усопшего раба твоего Емельяна, а нам дай шанс выжить... Голова кружится, ежеминутно хочется пить... Боюсь, что и у меня жар...

Лодку прибило к берегу, и я, увидев шедшую от песка тропку, пошел по ней... Каково же было мое удивление, когда на небольшой поляне совсем недалеко от реки я увидел старенькую часовенку и небольшой домик поблизости от нее. Господи, неужели там люди? Православные?..

Скит оказался заброшенным, хотя и не разграбленным. Хорошо хоть это... Перенес Алексея Громыко в дом, а Емельяна в часовню... Передохну и займусь похоронами... Спасибо тебе, Боже, за милость твою... Спасибо»

Самокрутку, свернутую из последнего листочка записок подъесаула Уральского казачьего войска Хлыстова Ивана Захаровича, Гридин искурил на берегу реки... Выбросив окурок в мутную, глинистую воду, он уже было собрался идти домой, как вдруг заметил на небольшой, чуть более крышки стола, плывущей льдине что-то черное.

- Неужто косуля, - обрадовался Савва. Мясо уже подходило к концу, а в лес он идти побаивался: опять по ночам частенько слышался волчий голодный вой. Судя по всему, в этих местах вновь появилась стая.

Плюнув на холод, Савелий, прихватив длинную коряжину, валяющуюся на берегу, вошел в воду. Провалившись по грудь в студеную реку, он зацепил палкой льдину и аккуратно, не торопясь, начал подтягивать ее к берегу. На хрупкой, неверно покачивающейся льдине лежала, свернувшись в комочек, молодая женщина, скорее даже девушка, в темном пальтеце и промокших валенках.

- ...Ах, еб... - начал было ошарашенный зэк, но тут девушка приподнялась надо льдом и, упершись в холодное крошево красными, озябшими руками, посмотрела на него удивительно крупными зеленоватыми глазами...

- Дедушка, дедушка... - лицо ее сморщилось в плаче, и она вновь упала на лед, сотрясаясь в рыданиях, горьких и беззвучных...

...Подбросив в печку дров, Гридин положил девушку на медвежью шкуру своей постели и рывком, неуклюже и грубо стащил с ее плеч промокшее, отяжелелое пальто. Легкое платье и поношенная шерстяная кофточка, еле сходившиеся на округлом ее животе, также были пропитаны холодной талой водой.

Отбросив неожиданно возникшее чувство неловкости, Савелий, не обращая внимания на робкие, бессвязные протесты девушки, раздел ее догола и грубой, жесткой своей ладонью начал растирать по шершавому, в морозных пупырышках тельцу размякший возле раскаленной печки медвежий жир, гадая, как, отчего эта беременная молодая женщина оказалась на льдине, на реке...

- Никак на сносях бабенка?! - ехидно поинтересовался у него за плечом вездесущий Хлыстов.

- Глядишь, через месяц родит... Что делать-то будешь, паря?

- Не знаю, отстань за ради Бога, - отмахнулся от казака Гридин и, аккуратно перевернув девицу на бок, растер жиром ее спину, ягодицы и ноги, вплоть до маленьких, розоватых пяточек...

- Смотри, милок, вдруг что не так пойдет, или, того хуже, вдруг при родах отойдет... Что тогда? Мясом дитятко кормить станешь?

- Да что ты раскаркался, ваше благородие?! - взорвался зэк, выпрямляясь. - Сам знаю, к людям нужно. Но не сегодня, и не завтра, а как приспичит, так и поеду...

- Дедушка! Дедушка, а кто меня вчера раздел?

Савва тяжело проснулся, приподнялся с брошенной на пол рухляди, где проспал остаток ночи, и ошалело уставился на беременную девицу. Она уже успела одеться в свое хоть и мятое, но высохшее платьице и выглядела необычайно мило, по-домашнему.

- Да какой я тебе дедушка? - Савва обиженно засопел и, запахнувшись в потрепанный уже бешмет, присел на лавочку. - Мне, девочка моя, всего-то сорок два скоро будет... А ты: дедушка...

Она, прыснув, присела рядом и тонкими пальчиками прикоснулась к его всклокоченной, черной, с редкими седыми пучками бороде.

- А это что, дяденька?

Зэк почесал буйную неухоженную свою бородку и, тоже смеясь, ответил, глядя в зеленую бездонность ее глаз:

- Да понимаешь, девонька, не могу я, несподручно как-то бриться без зеркала, да к тому же саблей... Ну, не умею...

Она посмотрела на арсенал, развешанный на стене, и в голос рассмеялась, весело и беззаботно...

...Девушка странным образом довольно быстро освоилась в по-холостяцки не обустроенном жилище Савелия. Придерживая крупный живот рукой, она проворно носилась по избе: там подметая, там вытирая, там что-то скобля до блеска... Девушка была из разговорчивых, и часами не умолкал ее высокий веселый голосок, но стоило Гридину поинтересоваться, кто она такая и откуда, тут же умолкала и могла после этого часами молча сидеть на крылечке, укутавшись в просторную и теплую казачью шинель...

Всю тяжелую работу по дому, будь то ходить за водой или же дровами, Савва старался выполнять сам, но девушка, словно верная собачонка, потешно переваливаясь перекормленной уткой, всюду сопровождала хозяйственного мужика.

- Дядя Савелий, - пристала она как-то к нему, когда он, скользя по влажной глине и шепотом матерясь, пер в горку полное ведро мутноватой воды, - а ты почему здесь живешь совсем один? Ты, что ли, староверец? От людей ушел? К Богу?..

- ...Ага, варнак, попался... - встрял в разговор язвительный Иван Захарович. - Ну и что ты ей теперь на это ответишь, кем назовешься: баптистом или геологом? - Господин подъесаул хрипло рассмеялся и закашлялся глухим, удаляющимся кашлем.

- Нет, зоренька, - обреченно признался ей зэк, вновь хватаясь за дужку ведра. - Никакой я не баптист, да и геолог я тоже никакой... Вор я, девочка. Вор. Самый что ни на есть обыкновенный квартирный вор... А теперь к тому же и беглый...

Девушка умолкла, приотстав, расстроено поглядывая на ссутулившегося Савелия.

- ...И давно ты тут прячешься, Савелий Александрович? - зэк скорее догадался, чем услышал ее, семенящую где-то позади него. - Давно?

- Кому как, - Савва распахнул перед ней плетеную калитку:

- Кто-то, быть может, и годами в бегах прожить может счастливо, в ус не дуя, а мне эти мои восемь месяцев большим сроком показались...

...Они сидели на лавке, возле остывающей печки, не зажигая света и молчали. О чем думала эта молодая и, надо полагать, из-за беременности ставшая такой чуткой женщина, он знать не мог, а сам, глядя на темные окна, все никак не мог решить: правильно ли он сделал, во всем ей признавшись, или же нет?

- Может быть чайку, дядя Савва? - нарушила она молчание и поднялась с лавки, подошла к накрытому деревянной крышкой запотевшему ведру...

Нагнувшись, девушка зачерпнула чайником воду, как вдруг рухнула на колени и часто-часто, словно старая сука-дворняга в полуденную летнюю жару, задышала широко раскрытым ртом, а потом, отчаянно схватившись за живот, с криком упала Савелию в ноги...

- Да ты что, родная?! - засуетился тот и попытался приподнять роженицу.

- Ой, йёй, йёй, больно, больно мне! - запричитала она как-то уж очень по-бабьи, прозрачной ладошкой вытирая с лица обильно выступивший пот.

- Потерпи, потерпи родная, завтра по утру ко врачу поедем... У меня лодочка есть... Как знал, на днях весла справил... Потерпи рожать, кому говорю, потерпи... У меня по-хорошему еще ничего, ты слышишь, ничего не собранно... Так что ты поспи пока, зоренька моя, поспи...

Савва поставил на печь котел с оставшимся лосиным мясом, от души посолил воду и приправил молодой, совсем мелкой еще черемшой, что в изобилии проклюнулась на прогретом южном берегу реки. Покончив с мясом, приоткрыв шторку, Савва прислушался к мирному посапыванию спящей девушки, перекрестился торопливо и вышел из спальни.

...Месяц, четкий, словно вырезанный из сияющей жести, еще болтался в темном утреннем небе, когда в спальне раздался громкий, болезненный стон...

- Ой, дяденька, ой, Савелий Александрович, больно мне! Ой, как больно, мамочка родная...

Гридин заметался по комнате, упаковывая в мешок отварное мясо, завернутое в кусок давно уже порванной на ветошь простыни. Казачью шинель, свернув в тугой узел, так же впихнул в мешок (мало ли что), остатки табака пересыпал в карманы и, накинув на плечо мешок с золотым песком, наклонился над побелевшей девушкой.

- Ну, вот и все, зоренька. Пошли.

- Куда, куда ты направился, Савелий Александрович? - тут же подал голос неугомонный подъесаул. - Вниз по реке сплошные пороги, я проверял в свое время. Сгинете на такой лодчонке. Вверх - на сто верст ни одной деревни... Куда, куда ты, дураковатый?

- Вверх, Иван Захарович, - вздохнул безнадежно Гридин. - Верх...

Набросив на девушку пальто, заботливо поддерживая ее за плечо, он вышел из дома, старательно прикрыв за собой дверь...

...Девушка, свернувшись комочком, укрытая шинелью от росистой ночной прохлады, плакала и вздрагивала во сне на корме лодки, а он, сдирая в кровь ладони грубо оструганными веслами, все греб и греб, монотонно сгибая и разгибая ноющую спину.

- Может, одумаешься, солдатик? - хихикнул примостившийся на носу лодки Хлыстов.

- Ну что тебе она? Ты даже имя-то ее так и не узнал... Чуть-чуть подтолкнуть ее веслом - и все, нет девоньки... Обратно вернешься в скит... Я тебе богатое золото покажу и копь смарагдовую, коли пожелаешь... Дорого камень этот стоит, ох дорого, иной подороже брильянта будет... Что, скажешь плохо нам с тобой вдвоем было? Ведь нет же...

- А не пошел бы ты, Иван Захарович, куда подальше... Надоел, спасу нет...

Он закурил и заметил, что девушка уже и не спит, а со страхом смотрит на него...

- Ты с кем, с кем, дядя Савелий, разговариваешь?

- Не бойся, зоренька, - успокоил ее раздосадованный зэка. - Это я со своим дружком бывшим беседую... В свое время не договорили, вот он и пристает, писатель, мать его... Все в душе моей копается... Человековед...

Гридин выбил трубку о борт лодки и снова взялся за неподъемные, казалось, весла...

- Куда, куда ты меня везешь? - девушка приподнялась и, придерживая живот, осмотрелась вокруг... - Здесь даже деревень-то и тех нет, а уж докторов и подавно не найдешь...

- Туда, - мужик коротко махнул головой, не переставая налегать на весла... - Там уж точно и доктор есть, и медсестра опять же.

Он рассмеялся, старательно моргая, пытаясь сбросить с ресниц предательские слезы... Потом, замявшись, вновь пристал к ней с давно уже мучившим его вопросом:

- Ты лучше, голуба, скажи мне наконец, ну, вроде бы как на прощанье: на кой ляд на лед в такое время пошла?.. И вообще, колись, откуда ты, зоренька, появилась?

Она помолчала, упрямо глядя на Гридина, потом потупившись, выдавила:

- Я, дяденька, из Ивдели, есть такой городок... Я, я специально на лед пошла... К полынье... А потом испугалась... Не смогла... А тут и лед пошел...

Она вновь заплакала, обиженно вытирая слезы маленьким кулачками.

- Ну, зачем, зачем ты меня с льдины снял? Мне уже и не холодно стало... Совсем не холодно. Правда-правда... А теперь у тебя, Савелий Александрович, через меня неприятности могут случиться...

- Неприятности... - хмыкнул он и умолк, ни о чем особенно не думая...

- ...Мягко сказать, неприятности...

Продолжение: