— Это нечестно! — он с размаху сбил ладонью принесенную волной, противно липнущую к животу медузу. — Им кажется, я не могу так же чувствовать. А я всё чувствую, даже в сто раз сильнее, может быть... Только теперь другое. За что они так нечестно со своими любовями? Моей им не хватило? Так всё просто у них, и в один день решилось. Говорят — потом объясним, это всё сложно, говорят... Оказывается, сложно. А я думаю, они просто устали и ничего такого сложного нет, если правильно любить... Никто не спросил. Никому нет дела... Потому, что всерьез поговорить им страшно. Прячутся... как в жмурки сами с собой играют. А мне что?.. Спрятаться мне некуда.
Азовское солнце плыло сквозь слои перистых облаков к дымке горизонта, где кончалось взволновавшееся к вечеру море. Мите нравилось неотрывно смотреть, как серые, замутненные прибоем волны у берега переходят дальше в нежно-голубое, потом в прозрачную бирюзу и глубокое синее с белыми барашками, становясь грозным кобальтом вдали. Удивленно оглянувшись на него в полете, позолоченная заходящим солнцем чайка тревожно крикнула, развернулась, и сделала новый заход низко над головой.
— Ну и пусть. Буду с дедом. Он хоть строгий, зато не прячется в раковину. Он меня понимает... За руль пускал, чтобы возле гаражей поездить. Даже немного по шоссе, это наша с ним тайна. Он тоже из-за этого всего болеет теперь. Костыли стал брать на улицу. Я чувствую его. А он понимает, что мне сейчас хочется завыть. Знаешь, нет ни справедливости, ни честности... и ничего хорошего у меня теперь нет. Только ты одно, море.
Волны равнодушно слушали сегодня его отчаяние, только изредка, когда он заходил по самую грудь и соленые брызги смешивались со слезами, Мите казалось, что всё проходит. Он шел уже минут сорок, почти не отдыхая, иногда выбираясь на отмели, где вода доходила лишь до колен. Через глубокие ямы приходилось перебираться вплавь, он хорошо плавал. Несмотря на вечер, сквозь маску еще видны были бычки и ракушки. Вспоминая, как отец привел его, растерянного первоклассника, в бассейн, Митя заговорил с подплывшей любопытной чайкой:
— Что я? Булька, и та теперь так в глаза заглядывает... Спрашивает… потом не могу уроки делать. Что ей сказать, если я сам понять не могу. Это он принес ее трехмесячным щенком на день рождения. Я же тогда думал, что всё будет хорошо. Ага.. Сейчас на ее любимое футбольное поле он с ней не пойдет, и к мяснику тоже... Ей еще хуже, чем мне, это точно! У меня хоть каникулы и море, а ее в этот раз не взяли, мается у друзей. Почему, те, кто любят, обязательно должны потом мучиться? Как надо любить, чтобы навсегда, кто знает? Не женюсь я никогда вообще, чтоб никого не обманывать. Самому честнее, — он опять перестал чувствовать дно и поплыл. Вода уже потемнела, ямы стали глубже. — Интересно, что это за шесть палок торчат впереди? Зачем они посреди моря? Всё, вот доплыву до них только... посмотрю, и назад…
***
От мокрых пальцев кремень перестал искрить. Зажечь не получалось, сигарета вместе с упорной зажигалкой с проклятиями полетели на песок.
— Послушай, сколько раз мы это всё переживали, не помнишь? Моя жизненная проблема в том, что я никогда не знал, что ты чувствовала на самом деле… И, кажется, нет никакого способа это узнать. Но, черт побери, почти всегда очень хотелось, а оставалось только напрягать глаза, уши и эти, зеркальные нейроны, мать их... Согласись при этом, что ты не можешь физически понять мои чувства, или дать мне прочувствовать свои... что мы можем только воображать и додумывать. А оставаться абсолютно одиноким в том, что переживаешь и быть рядом — совершенно невыносимо...
Она забрала зажигалку, прикурила и отдала ему сигарету. Ответила тихо, как всегда мурлыкая, но он ощутил напряжение:
— Наши экзистенциальные одиночества хороши тем, что при их неразрешимости мы упорно продолжали пытаться все-таки их преодолеть. Не так?
— И, когда всё пошло прахом? Вспомнишь?
— Нет, подожди, — у нее изменился голос. Он знал эту перемену, предварявшую начинающуюся истерику или долгий тихий плач под пледом. — В этом же весь смысл и самое замечательное, что на самом деле ты можешь делать. Кажется, что именно ради его преодоления мы и пытались проводить друг с другом больше времени. Неужели не помнишь, как старались оказаться в самых разных и неожиданных ситуациях, чтобы пережить их вместе и сравнить ощущения? Ты всё забыл?
Слушая ее, он вглядывался вдаль, где среди волн изредка появлялась в полный рост фигура сына, иногда исчезая так, что становилась видна лишь выгоревшая макушка.
— Нет, ну какая же лужа этот Азов. Смотри, уже прилично прошел, а там всё еще отмели, где ему по колено, — он смял сигарету. — А я помню... обыденное ведь гораздо проще. Это началось, когда нам стали на три месяца задерживать деньги… и выдали зарплату на Новый год колбасой в долг. Вспоминай. И в это же самое время тебя взяли в горисполком. Он взял. Тебя мы перестали видеть совсем. А, когда тебя привозили, следом шел шофер и нес ящик с балыками, вином и фруктами. Тогда у нас в доме стали появляться конверты с долларами, а я окончательно перешел на кухню, днями занимался Митей и Булькой. Нет, жалости не надо. Но ты не станешь...
— Ну это же пошло. Сколько можно к нему ревновать? Я всегда говорила, что любила тебя именно за уверенность в себе, за кураж, если хочешь… Тебя сломали? Нет. Но тебе нужно было разрушить и это, последнее…
— Давай закончим, пока можно без крика. Считаем, что виноватых нет, кроме судьбы. По вторникам и субботам я с Митей. Бульку буду выгуливать после своих суток... оставь Мите ключи.
Она уже укрылась пледом с головой и плакала, а он поднялся, снова пристально вглядываясь в горизонт. Там, впереди маячившей над волнами головы Мити, он увидел то, что заставило его покрыться противной испариной. Коротко выругавшись, он крупными прыжками помчался по мелководью. Потом поплыл, бешено молотя руками и во весь голос зовя сына. Перестав плакать, она вынырнула из-под пледа, увидела бывшего мужа, плывущего в сторону открытого моря, туда, где был Митя, и заметалась по берегу, ничего не понимая.
***
Несколько раз выкрикнув имя сына, он понял, что это бесполезная трата сил, голоса не было слышно из-за расстояния, волн и ветра. Тяжелее всего пришлось быстро взбираться на отмели: ноги вязли в предательском песке. Он хватался за редкие камни и водоросли, греб песок под себя. Потом, взобравшись в несколько прыжков, перебегал мель и снова бросался в глубину. Плыл в одном направлении, захлебываясь набегавшей волной, уже не чувствуя постоянно загребавших воду рук, не разглядывая, что там впереди. Ему надо было успеть раньше, чем приключится беда.
Там на берегу он понял, куда уже давно шел и плыл сын. Шесть палок, торчащих из воды, которые он заметил, были опорами для рыбацких сетей. Он видел раньше, как азовские рыбаки ставили их, подходя туда на двух баркасах. Но сети не висят в толще воды абсолютно вертикально. Отбойное течение выдувает их пузырями в сторону моря. Это не видно с поверхности, и для тех, кто не знает, находиться рядом с ними смертельно опасно. Если Мите друг придет в голову поднырнуть рядом с сетями, чтобы посмотреть на рыбу, например, он запутается ногой или рукой в паутине тонкого невода. И выбраться на поверхность сам уже не сможет.
Когда он настиг сына, тот был в считанных метрах от торчащих палок. Услышав позади всплески, Митя остановился. Отец задыхался и выговорить не мог ни слова. Схватив Митю за плечи, он притянул его к себе. С синими губами, подавляя рвотные позывы от соленой воды и часто дыша, он держал сына, стоя на маленьком каменном островке. Митя зашептал:
— Па, ты что?! Что-то с мамой? Ты чего такой, а?
Отец не мог еще говорить, воздуха не хватало. Разжать руки он не мог тоже. Ноги стали невыносимо тяжелыми, словно налились бетоном. Почувствовав, что Митя начинает дрожать, он разомкнул объятия и подтолкнул сына в направлении берега, махнув рукой, показывая, что нужно плыть назад. Но Митя, развернувшись к нему, стал кричать сквозь плач:
— Вот, опять, как всегда! Ничего не хочешь объяснять! Зачем ты приплыл? Я бы посмотрел, и всё! Уже сам потом назад хотел! Что вы за люди? За мной следите всё время... Можно поговорить по-человечески, а?! Хоть раз, — он нечаянно глотнул воды, закашлялся. — Вот, никуда я не поплыву! И ничего не сделаешь! Обещай, — он всё никак не мог прокашлять воду, — обещай, что мы втроём про нас поговорим. Сегодня же! Обещай, иначе буду тут, пока не околею! Ну!
Отец свёл онемевшие губы:
— Обещаю, Митя. Только плыви назад. Отдыхай на отмелях. Я тоже отдохну, и следом… Пожалуйста, плыви!
— Смотри! Сегодня....
Митя поплыл к берегу хорошим, резвым кролем, а он почувствовав, что голова вот-вот лопнет от прилившей крови. Присел, опустившись на дно, чтобы остыть. Что-то властно повлекло его вперед, в море, островок остался позади. Он поднял тяжелые руки, попытался слабо грести, но справиться с сильным тягуном не получилось. Только успев на миг подумать про сети, он ощутил кожей, как тонкая ячеистая паутина легла на лицо и грудь. «Не паниковать и не делать резких движений, тогда выберешься... Нужно плыть вдоль сети, пока не закончится полоса отбойного течения...» — услышал он свои мысли. Но, когда на пальцы левой ноги стали нанизываться ячейки сети, он непроизвольно дёрнул ступней. И попался. Чем больше в ужасе и ярости, уже задыхаясь, он бешено пытался освободить ноги а потом и руки, тем больше его накрывала и опутывала сеть. Теряя сознание и выпуская пузыри изо рта, он уже не мог видеть, как прямо над ним, закрыв собой слабые лучи заходящего солнца, зависло днище рыбацкого баркаса.
***
Старик в брезентовой куртке с капюшоном уже долго говорил, не вынимая погасшей трубки:
— Поймите, дети... цепочки, связывающие вас, рано или поздно порвутся, и как бы близки вы не были, вы останетесь разными людьми. Вы не хотели это признавать и продолжали ожидать от другого, что он будет чувствовать, то же, что и вы всегда... и понимать вас без слов. Но это обман, приводящий лишь к неоправданным ожиданиям и обидам. Никто всё равно не окажется для вас абсолютно близким. Даже самый родной человек в какой-то момент совершит что-то, чего вы не ожидали. А вообще-то, в его жизни есть уголки недоступные для вашего понимания.
Он вновь ловко раскурил трубку и закончил:
— Иной человек обычно шире нашего представления о нем, а мы — его представления о нас. Но лишь это делает других неисчерпаемо интересными. Стоит, поверьте, стоит только попытаться хоть на секунду проникнуть сквозь стену его одиночества.
Все молчали и смотрели на огонь еще долго.
— Па, а ты еще помнишь, что обещал там? — прозвучал Митин голос в наступившей тишине.
— И, что же он там тебе наобещал? — мать обняла Митю, взъерошила выгоревший чубчик.
Она говорила хрипло-надорванным голосом. Пока Митин отец бежал и плыл, мать сначала звала сына, а потом, охрипнув и поняв, что ее не слышат, побежала к рыбацкой пристани, где чинил сети отец. Там она уговорила рыбаков вскочить в баркас, чтобы выйти в море на помощь уставшему бороться с течением Мите и запутавшемуся в сетях мужу.
Пошевелив палкой затухающий костер, отец ответил:
— Помню, Митя. Ну, что же... давайте попытаемся еще раз.
Черная азовская ночь скрыла от взгляда широкий пляж и недвижимое море, только лунная дорожка серебристой рекой тянулась откуда-то из темноты, где сходились небо и вода, прямо к маленькому костру на берегу. Там виднелись два воткнутых в песок костыля. Трое взрослых и ребенок сидели у огня, укрывшись пледами. Мите очень хотелось дослушать важный разговор, но веки уже медленно смыкались, и он тихо уснул, склонив голову на подставленные матерью ладони.
Автор: Docskif
Источник: https://litclubbs.ru/articles/40791-otboinoe-techenie.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#море #отбойное течение #любовь #азов #семья #отец #сын
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь и ставьте лайк.