Рассказ, который я написал лет 8 назад. Показалось, что созвучно настоящему моменту. Во всяком случае для меня. Кстати, вдруг кто угадает, каким городом навеян этот рассказ (сделать это сложно, потому что почти нет никаких отсылок, кроме настроения и ощущения)?
Он слышал, как она вошла в комнату. Распахнула старинную дверь также легко, как захлопнула ее пять лет назад, уходя ранним весенним утром, когда солнечный зайчик из окна падал на старинную географическую карту, висевшую на стене. Теперь карта находилась в густой тени, а окно было изрезано каплями мелкого ноябрьского дождя, неперестававшего уже который день и превратившего мостовые города в бесконечные зеркала. Поставив в углу массивный черный зонт, она промокшей перчаткой провела по своей щеке, слегка склонила голову набок и наклонилась над гробом. Ее звали Отиль.
Ему было только тридцать восемь лет, когда накануне вечером он скоропостижно скончался и теперь он был удивлен, что несмотря на это, и несмотря на то, что он никогда не страдал серьезными заболеваниями или помыслами о самоубийстве еще за месяц ощутил приближение смерти. Он даже мог почти безошибочно припомнить день. Это был один из тех немногих теплых и погожих осенних дней, что случаются в этом городе, небо было ясным и очень густого синего цвета, будто в него можно было окунуть кисть и раскрасить этим синим стены домов, солнце еще грело, и дамы элегантно шли под руки со своими кавалерами в желтеющий парк, основанный в далекие времена давно умершим правителем.
Было тогда, видимо, воскресенье, потому что он гулял с Иосифом Леви, а они это делали в основном по воскресеньям, когда не нужно было идти по делам предприятия или совершать обход клиентов. Тогда-то он впервые и почувствовал. Он теперь даже вспомнил точное место, где это случилось: в маленьком переулке в нескольких метрах от старых ворот, возле булочной в тени старого дуба. Конечно, это вовсе не было откровением свыше о том, что он должен умереть через месяц, но он испытал некое новое чувство, напомнившее ему состояние, которое испытывал маленьким при первых метрах спуска на санях с крутой горы: смесь подступающего к горлу ужаса и предвкушение полета. Ему даже пришлось остановиться, схватившись за ствол дерева, и, чтоб прийти в себя, он поднял голову и посмотрел на еще зеленую листву со всех сторон пронизанную лучами солнца, в этот момент подбежал Леви и испуганно спросил у него, что с ним происходит, но он ответил, что все в порядке, и ответил он так не оттого, что не хотел говорить про охватившее его видение, но оттого, что когда Леви произносил последние слова своего вопроса, от видения этого остался уже только легкий след, а через несколько мгновений, когда сухой лист упал на землю, исчез и он.
Вновь появилось это чувство лишь неделю спустя, когда он завтракал с семьей в квартире родителей на пятом этаже старинного особняка и наблюдал из окна за горожанами и приезжими, прогуливающимися по центральной площади города.
Затем оно стало появляться все чаще, пока не переросло в полную уверенность, которая в то же время была и некоторой решимостью, что вскоре произойдет коренная перемена.
После Отиль в комнату вошла мать, одетая, также как и Отиль во все черное, подошла к молодой женщине и молча обняла ее и так они стояли долго, а потом вышли из комнаты, оставив его одного.
Он остался лежать, слыша ровные удары больших напольных часов, которые с каждым ударом все больше напоминали ему стук колес поезда. Ему даже стало казаться, что он слышит приглушенные ночные разговоры пассажиров, храп мужчин, уставших от душного вагонного дня и уснувших на пыльных верхних полках, дребезжание ложек, оставленных в пустых чайных стаканах, шаги проводницы по коридору между застеленными наскоро вагонными постелями. Ему казалось, что он лежит головой к окну и сквозняк шевелит волосы на его голове. Через некоторое время видение прошло и стук колес снова стал тиканьем громадных, как шкаф, часов, которые давным-давно привез сюда его прадед, когда эта комната еще была кабинетом отца его прадеда, то есть его прапрадеда, а на первом этаже дома находился цветочный магазин – семейное предприятие, которое уже не существовало, когда он родился.
Дверь снова открылась, когда уже два часа, как расцвело. В комнату вошли четверо мужчин с одинаковыми лицами, в одинаковых шляпах и серых костюмах, взяли гроб на плечи и понесли через узкий переулок до катафалка, украшенного скромно, но с безупречным вкусом несколькими чуть подвядшими розами.
От места, где проходило прощание, катафалк двинулся по мокрому, гремящему трамваями проспекту. До кладбища было недалеко, поэтому пошли пешком за медленно двигающимся гробом. Сразу за катафалком шла мать в том же черном платье, что и накануне, и отец – стареющий господин благородной внешности с молодыми блестящими иссиня-черными глазами. Чуть сзади шла Отиль – одна, задумчивая, со слегка воспаленными глазами, она иногда поднимала голову и глядела куда-то чуть над крышами домов и тогда мальчишки, глядевшие на процессию из окон влюблялись без памяти, глядя в ее прекрасное лицо. За Отиль следовала группа его близких друзей среди которых особенно выделялась фигура Иосифа Леви – высокая, угловатая с нервически напряженным лицом и лихорадочно сверкающими глазами.
Процессия прошла минут десять по проспекту, после чего свернула в тень мокрых осенних кладбищенских аллей. Здесь было сумрачно и повсюду стоял запах прелой листвы. Тишину нарушали только шаги людей, заунывные напевы кукушек и ветер, который раскачивал кроны огромных вековых деревьев так, что они начинали сбрасывать с себя мертвые разноцветные листья.
Остановились возле небольшого надгробного камня прошлого столетия, рядом с которым была вырыта свежая яма. Через некоторое время после этого пошел мелкий снег, который таял, едва касаясь еще теплой земли.
Гроб заколотили, опустили в землю и двое рабочих большими ржавыми лопатами стали швырять в яму большие комья земли. Один рабочий был огроменный детина около двух метров роста с угрюмым здоровым лицом, он работал быстро и сосредоточенно, не глядя по сторонам. Второй был явно старше, маленького роста с очень худым лицом, от этого его глаза выглядели до ужаса непропорционально большими, он постоянно озирался и иногда переставал закапывать на какое-то время, останавливая взгляд на ком-то из похоронной процессии, потом он словно приходил в себя и продолжал работать дальше.
Люди стали расходиться и последней осталась Отиль. Она поглядела на свежую могилу, на дерево рядом с ней и удивилась правильной и абсолютно точной геометрии пространства, расположенного вокруг нее. После этого она надела свою шляпку, развернулась и ушла.
Было странно идти по кладбищу. Во-первых, он всегда раньше делал это в компании своих родственников, а, во-вторых, потому что никогда прежде не бывал здесь в это время года. Он прошел по маленькой боковой аллейке, свернул на главную и пошел к выходу. Сторожа он не увидел, наверное тот еще спал где-то в своей коморке, поэтому он просто прошел мимо и вышел через старинные чугунные ворота. У выхода он постоял некоторое время, вдыхая свежий утренний воздух и направился в сторону метро.
Двери метро были закрыты: он посмотрел на часы и увидел, что до открытия еще полчаса, тогда он решил, что пройдет немного по проспекту и вернется как раз к открытию. Но вернулся он даже позже – утро было таким прекрасным, что не хотелось спускаться в душную подземку.
Он подошел к кассе и некоторое время изучал цены на проезд, потом выбрал нужный ему билет, купил его у сонной пожилой кассирши и пошел к поездам. Поезд тоже подошел не сразу, и чтоб скоротать время он стал рассматривать девушек на перроне. Их было три: одна еще совсем молоденькая школьница в больших очках и двумя торчащими косичками, другая – восточного вида девица с золотым зубом, третья стояла спиной, поэтому все, что он мог сказать о ней было то, что у нее весьма аккуратная попка.
Он вышел на станции в центре. Пошел дождь. Чтоб не вымокнуть, он зашел в ближайшее кафе и заказал себе чашку чаю. Лицо официантки сперва показалось ему знакомым, но потом он понял, что ошибся, тем более, что в этом городе он не знал ни одного человека. Он сел за столик у окна и, глядя на капли воды, стекающие по стеклу, стал ждать.