Когда я пытаюсь вспомнить, с чего началась эта история, то всякий раз терплю неудачу. Я помню, что это произошло осенью, наверное в начале сентября. Помню, что я возвращался домой после утомительного дня в университете. Помню красочную афишу, за которую случайно зацепился взглядом. А дальше — ничего. Никаких событий, только ощущения. Вспышки образов и впечатлений, сполохи цветов, вкусов и запахов, цепочки ассоциаций, пробуждающих детские воспоминания, казалось бы давно похороненные под завалами жизненного опыта. Я помню незатейливую музыку шарманки и надрывный скрип карусели, запах горячих пирожков и вкус сладкой ваты, леденцы на палочках и звонкие бубенцы в гривах гарцующих лошадей. Помню, как бродил между пёстрых палаток, заглядывал в ларьки и глазел на сувениры. Помню фокусника с хитрым прищуром и непослушной рыжей шевелюрой, заклинателя змей — смуглого, черноглазого, с улыбкой, похожей на оскал гиены, — гадалку, скрывавшую лицо расписной вуалью, и метательницу ножей в чёрном трико, расшитом вороньими перьями. Чего я не помню — так это того, в какой момент и почему решил устроиться в этот цирк на подработку. Кажется, кто-то предложил мне эту идею, увидев, как я увлечён происходящим. Вот только кто? Возможно, Лиззи? Эта неугомонная акробатка была одной из первых, с кем у меня сложились дружеские отношения. Сперва я отнёсся к ней настороженно, поскольку во всём её облике, не говоря уже о поведении, так и сквозило что-то безумное. Её растрёпанные волосы, бегающие глаза, кричащий макияж и сумасшедшие кульбиты, которые она выделывала под куполом безо всякой страховки, вызывали у меня неподдельный ужас. Но однажды, поддавшись её обаянию, я подошёл к ней после выступления и задал пару вопросов о цирковой жизни. Эта тема пришлась ей по душе, и спустя пару минут мы уже сидели у неё в гримёрке, распивая горячий чай и рассматривая фотографии, привезённые ею из многочисленных путешествий. Кажется, тогда-то она и обмолвилась, что им не помешали бы услуги механика — отремонтировать пару аттракционов да привести в порядок реквизит. Будучи студентом-инженером, для которого подобные работы не представляли особых трудностей, я сразу же согласился. Хотя возможно, я получил это предложение от мистера Тодда, владельца сувенирной лавки, — угрюмого мужчины, который постоянно носил маску чумного доктора. Разговорить его было непросто, но мне это удалось, когда я отважился купить у него брелок со скарабеем. В ходе беседы выяснилось, что он отлично разбирается в истории Древнего Египта и даже, по-видимому, бывал на археологических раскопках. «И каким ветром его занесло в этот балаган? — подумал я. — Или, скорее, каким ветром этот балаган занесло в нашу глушь?»
В самом деле, этот цирк совершенно не походил на дешёвое шапито, какие обычно приезжали к нам с гастролями. Его артисты были необычайно талантливы и демонстрировали мастерство высочайшего уровня. Вдобавок многие из них приехали издалека, из самых разных уголков света — от Греции и Скандинавии до Латинской Америки. При этом все безупречно говорили по-русски, да и на многих других языках. Это была труппа мирового уровня. По-хорошему, её приезд должен был наделать много шума, а билеты — стоить бешеных денег. Но нет, циркачи предпочли обойтись без рекламы — если не считать афиш, которые они собственноручно расклеивали по подъездам, — да и цены на билеты оказались весьма умеренными. Разумеется, отбоя от посетителей у них не было, но мне не верилось, что на этом можно много заработать. Впрочем, уж на что, а на бедность мои новые друзья не жаловались — судя по тем декорациям, костюмам и спецэффектам, которые они могли себе позволить. Их шоу были поистине сказочными. Я посещал их практически каждый день и всякий раз сидел с открытым ртом, поражаясь красоте, мастерству и профессионализму. Обычно программа начиналась с номера печальной клоунессы Марины Снежинской. Она выходила на сцену под тихие всхлипы фортепиано и разыгрывала трагикомичные сценки, то и дело потешно спотыкаясь и путаясь в юбках кружевного платья, будто сотканного из тонкого инея. Затем выступали воздушные акробаты во главе с Лиззи, глотательница шпаг Эрика Галль (внешне она напоминала хрупкую принцессу из восточной сказки, и тем более впечатляющими выглядели её номера, в которых она глотала ятаганы по самую рукоять), обворожительная девушка-жонглёр по имени Айрис, ловко подкидывавшая огромные яблоки, и тот самый рыжий фокусник, которого я приметил ещё в первый день. Иногда ему ассистировали братья Роберт и Шеймус, обычно заправлявшие аттракционом «Комната страха». Номера с их участием неизменно приобретали элементы хоррора: вместо кролика из шляпы выскакивал крокодил, загаданные зрителями карты загорались и взрывались, а добровольцев из зала так и норовили распилить пополам или прокрутить на мясорубке. Следом на сцену выходили Маргарита и Михаэль Монтано, танцевавшие страстное танго на тонком канате, а за ними — дрессировщик Антуан Бейнс со своими стройными чёрными собаками, похожими на шакалов. Отдельные номера могли отличаться в зависимости от программы — например, однажды в представлении принял участие мистер Тодд, который, как оказалось, отлично играл на скрипке, а в другой раз — продавец игрушек Сальвадор Себастьяно, разыгравший необыкновенный спектакль со своими марионетками, — но, как правило, после Антуана выступали супруги Орис и Исидора Грин со своими фантасмагорическими трюками. В одном из них Исидора буквально распилила мужа на кусочки, перетасовала их между собой и с завязанными глазами собрала в нужном порядке. Когда Орис живым и невредимым выбрался из стилизованного под саркофаг ящика, зрители зашлись неистовыми аплодисментами. Никто из них так и не смог разгадать секрет этого фокуса или хотя бы предложить сколько-нибудь правдоподобную версию. Последней же на сцену неизменно выходила хозяйка цирка, Хельга Локвуд. Высокая женщина с длинными волосами, выкрашенными с одной стороны в белый, а с другой — в чёрный цвет, гордым лицом, половину которого всегда скрывала фарфоровая полумаска, и холодными серо-стальными глазами, облачённая в вечернее платье из шелестящего бархата, она выходила на сцену с грацией лебедя… Лебедя, который немедленно превращался в разъярённую фурию, жонглировавшую горящими факелами, вынимавшую из рукавов ядовитых змей и распевавшую оперные арии, стоя на спине гарцующего коня. Нигде и никогда я не видел ничего подобного. Этот цирк был по-настоящему фантастическим местом. Под его хлипкой тряпичной крышей происходили вещи, которые я не мог объяснить иначе, как магией.
Впрочем, представлениями чудеса не ограничивались. С приездом цирка изменилась сама жизнь города. Во-первых, у людей появилось место, где они могли отдохнуть, отрешиться от забот, снова почувствовать себя детьми. На территории шапито находилось множество аттракционов, ларьков и магазинчиков, уютное кафе, старинная карусель, комната кривых зеркал и пруд, где можно было прокатиться на гондоле. Каждый мог найти здесь развлечение по вкусу. Даже я, никогда не любивший шумных компаний и активного отдыха, с удовольствием пострелял в местном тире и выиграл плюшевого щенка трёхголового спаниеля, а уж молодёжь и вовсе была в восторге. Во-вторых, люди стали добрее и дружелюбнее. Я всё чаще видел на лицах улыбки, слышал смех и беззаботные дружеские беседы. Горожане почти перестали жаловаться на жизнь, распускать сплетни, ругать начальство и власть, зато стали уделять внимание маленьким повседневным радостям, проводить больше времени с близкими, заниматься тем, что им по-настоящему нравилось. Сначала я думал, что дело во мне самом — просто я нашёл хорошую работу, познакомился с интересными людьми и начал смотреть на жизнь оптимистичнее, замечая в окружающих лучшее, — но всё оказалось не так просто. Светлая полоса началась не только у меня: например, мой брат наконец сумел основать бизнес, о котором давно мечтал, его жена, в прошлом — талантливая художница, в кои-то веки вышла из творческого кризиса и снова начала рисовать, а наш сосед сверху, который всегда был грубым и неприветливым стариком, бросил пить и стал куда приятнее в общении. На первый взгляд всё это никак не было связано с цирком. И всё-таки…
— Идею для новой картины мне подсказал гондольер, — поделилась со мной жена брата, — ты же знаешь, я всегда хотела побывать в Венеции, да вот — средств не хватало. А тут такая возможность приблизиться к мечте. Гондола у него как настоящая, тонкая, резная, вдобавок он так славно играл на своей мандолине… Вскоре мы завели разговор — так легко и непринуждённо, будто знали друг друга всю жизнь. Я рассказала ему, что когда-то любила рисовать, но забросила это дело, потому что вдохновения давно не было. Тогда он посоветовал мне нарисовать венецианский пейзаж, и эта идея мне настолько понравилась, что я сделала целую серию работ с видами разных городов. И всё — из-за одной случайной фразы. Бывает же такое!
И это был далеко не единичный случай. Например, мистер Хадсон, который заведовал лотереей и игровыми автоматами, дал одному из моих коллег дельный совет насчёт вложения денег, а его жена Полли, торговавшая сладостями, утешила девочку, которую обидел старший брат: она подарила ей такой большой и сочный гранат, что та сразу забыла обо всех своих обидах. Айрис (которая не только жонглировала яблоками, но и готовила из них вкуснейшие пирожки) тоже с удовольствием угощала детишек, супруги Монтано давали бесплатные уроки танцев, а Антуан на досуге подкармливал бродячих собак, которых почему-то тянуло к нему как магнитом. Мне и самому однажды пригодилась помощь Барбары Кроули (как я вскоре установил, именно так звали метательницу ножей) — она отлично разбиралась в истории Древнего мира и подсобила мне с сочинением на тему кельтских походов римлян. А Лилибет, хозяйка магазинчика карнавальных костюмов, подсказала мне отличный подарок для сестры, которая как раз собиралась на готическую вечеринку и очень обрадовалась новому чёрному платью в викторианском стиле. Порой мне казалось, что эти артисты специально приехали в наш город для того, чтобы помогать людям. В своих самых смелых фантазиях я видел их настоящими волшебниками, едва ли не ангелами, явившимися в мир людей сеять добро. Но реальность оказалась гораздо причудливее моих самых смелых предположений…
Как-то раз я задержался на работе дольше обычного: у аттракциона «Весёлый Роджер», который представлял собой модель пиратского корабля, раскачивавшуюся туда-сюда подобно гигантским качелям, сломалась мачта и мне было необходимо починить её в кратчайшие сроки. Танкред Роган (так звали человека, отвечавшего за этот аттракцион, — он был славным парнем, хоть и несколько бесшабашным) пообещал детишкам устроить на палубе своего судна бал-маскарад и не собирался откладывать его ни на день. «Что я скажу им, если завтра они придут в парк в костюмах пиратов, русалок и морских чертей, а аттракцион окажется закрыт? — вопрошал он. — Нет, я не могу их так подвести! Мачта должна стоять как штык, а парус на ней — развеваться как борода пьяного боцмана! И никак иначе!» Я решил не спорить с ним и немедленно взялся за работу, хоть и подозревал, что она займёт весь вечер и добрую половину ночи. Так оно и вышло — когда я закончил, на часах было без пяти минут три. «Наверное, вся труппа уже давным-давно спит, — подумал я, — и всё же мне стоит убедиться в этом. Если хоть кто-то на месте — я сообщу ему, что закончил с кораблём, и попрошу передать Танкреду, чтобы он не позволял посетителям забираться в воронье гнездо. Хотя вряд ли мне удастся кого-нибудь встретить, но попробовать стоит — хотя бы для очистки совести…»
Придя к такому решению, я спустился с корабля по трапу, запер за собой скрипучую калитку с изображением огромного черепа и направился в сторону шатра. На территории цирка царила тишина, мой слух не уловил ни одного звука, кроме тихого стрекотания кузнечиков. С каждым шагом я всё больше уверялся, что не встречу ни единой живой души. Однако, подойдя к шатру, я понял, что ошибся. Из-под его полога пробивалась узкая полоска света, более того, я услышал голоса — приглушённые, но достаточно отчётливые, чтобы определить, что собеседников было не два и не три. Стало быть, они тут не любят рано ложиться. Интересно, когда они успевают отдыхать, если дают по два-три представления за день? Или они вообще не устают?
Словно в подтверждение собственных мыслей я услышал голос, принадлежавший, насколько я помнил, заклинателю змей:
— Ну и денёк сегодня выдался! Сначала у меня из террариума сбежала кобра, потом я потерял свою флейту, затем, на утреннем выступлении, перепутал слова заклинания и чуть не натравил своего питона на одного из зрителей, а под вечер у меня ещё и колесо фургона сломалось! Не помню, когда я в последний раз так изматывался! Наверное, в тот день, когда Апоп чуть не проглотил ладью Ра и мне пришлось вызвать такую песчаную бурю, что у всех крестьян по берегам Нила повымер урожай. Конечно, до людей так и не дошло, что я сделал это для их же блага! Они были уверены, что я просто гневаюсь на них за то, что они чтят моего брата больше, чем меня. До чего же поверхностно мыслят эти смертные…
— Мой день сегодня тоже не заладился, — признался гондольер. — Сначала гондола прохудилась, пришлось латать пробоину в днище, а потом такой наплыв посетителей… Но я не жалуюсь. Всё лучше, чем моя старая работа. Тогда я вообще пахал без перерывов — туда-сюда, туда-сюда, ещё выслушивать истории из жизни пассажиров… того зарубили под Троей, этого растерзала Гидра, тот не смог решить загадку Сфинкса… Как будто мне есть до этого дело!
— А представь, каково мне было носиться по всему миру и собирать их души, — фыркнул Танос Теодоракис, продавец билетов на аттракционы. — Многих ещё и уговаривать приходилось, они, видите ли, не хотели расставаться с друзьями и роднёй! Вот на это я вообще не подписывался! Я же психопомп, а не психолог!
— По-моему, разница между этими терминами невелика, — заметила Лиззи, — в обоих случаях ключевое слово — «псих».
— Единственный псих здесь — это ты, — заявил сеньор Себастьяно. — Опять стащила мою любимую марионетку и спрятала в фургоне Эриды. Знаешь ведь, какие у нас с ней отношения! Зачем ты постоянно вынуждаешь меня общаться с этой вздорной женщиной?
— Просто мне кажется, вы с ней стали бы неплохой парой, — усмехнулась акробатка, — между вами много общего. Она управляет людскими страстями, заставляя смертных враждовать и ненавидеть друг друга, а ты призываешь их устраивать карнавалы в свою честь и задабривать тебя подарками. Вы оба любите взрывные шоу. Только вам не хватает смелости признаться в этом друг другу. Вот я и пытаюсь вас подтолкнуть…
— И правильно делаешь, — поддержал её фокусник Лейф Локвуд, — я бы на твоём месте ещё попробовал свести Нергала и Персефону. Наблюдать за ревностью Аида и Эрешкигаль — чистое удовольствие! Не удивлюсь, если вскоре после этого наш цирк взлетит на воздух!
— Ну папа, мы же договаривались — никаких больше взрывоопасных шуток!
Это был голос Хельги. А я и не подозревал, что она дочь Лейфа. Даже когда узнал, что они носят одну фамилию, — подумал, сестра или племянница. Мне казалось, что он слишком молод, чтобы иметь взрослых детей. Но сейчас я уже ни в чём не был уверен. Особенно когда заглянул в шатёр и увидел тех, кого считал своими товарищами, за, с позволения сказать, «светской беседой»…
Они сидели прямо на арене — кто на табуретках, кто на цирковых тумбах, а кто и на полу, — пили чай, уплетали сладости, играли в игры на телефонах и слушали музыку в наушниках. Пожалуй, эта картина могла бы показаться идиллической, если бы не своеобразный внешний вид её участников. Некоторых я едва узнал — например, Сальвадора, на голове которого внезапно выросла пара закрученных рогов, или Исидору Грин, чьи руки превратились в оперённые крылья. Даже с теми из них, кто сохранил человеческий облик, произошли неуловимые перемены. Например, Роберт и Шеймус выглядели точно так же, как в нашу последнюю встречу: костюмы, заляпанные бутафорской кровью, лица, вымазанные бледным гримом, чёрные круги под глазами — откровенно говоря, их образы всегда казались мне скорее нелепыми, чем пугающими, и я искренне недоумевал, видя, как детишки в ужасе выскакивают из их комнаты страха. Однако теперь в их взглядах появилось что-то такое, от чего мне стало не по себе. Что-то дикое, звериное, вызывающее первобытный страх. Когда я встретился глазами с Шеймусом, меня обуял такой ужас, что я чуть было не бросился наутёк, но меня остановила Хельга.
— Пожалуйста, не покидайте нас, Александр! Уверяю, вам не причинят никакого вреда!
Я всегда пасовал, когда ко мне обращались по полному имени. Для друзей я был Алексом, поэтому, если кто-то называл меня Александром, я понимал, что нас ждёт серьёзный разговор. К тому же я не мог перечить её властному взгляду, который, казалось, прожигал меня насквозь.
Теперь я понял, почему она носила свою полумаску. Левая половина её лица была прозрачной — сквозь эфемерную плоть проступал скелет и тонкие вены с застывшей, я бы даже сказал, замёрзшей красно-фиолетовой кровью. Тем не менее она оставалась прекрасной. Во всяком случае, для меня.
— Сет, Харон, Танатос, Супай — будьте добры, пропустите нашего гостя. Вы не видите, он боится? Вы проходите, Александр, проходите, можете сесть рядом с Миктлантекутли. Он не будет возражать. Ведь не будет же?
Она пристально посмотрела на Михаэля Монтано — во всяком случае, я полагал, что это был Михаэль (теперь, когда он выглядел как скелет в наряде из перьев, установить его личность было не так-то просто). Признаюсь, при взгляде на него мне стало не по себе, но я не хотел расстраивать Хельгу и послушно занял место между ним и Антуаном, которому, надо признать, очень шла голова шакала.
— Я закончил ремонтировать мачту, — объявил я, почему-то решив, что этот момент будет самым подходящим, чтобы отчитаться о проделанной работе. — Это оказалось нетрудно, правда, с ней стоит быть осторожнее, она плохо выдерживает большой вес.
— Я буду иметь это в виду, — пообещал Танкред, облик которого почти не изменился — не считая татуировки в виде огромного кальмара, неожиданно появившейся на груди, — большое вам спасибо за ваш труд. Я, конечно, мог бы и сам справиться, но у меня были кое-какие дела. Я расчищал воду в вашей речке и лечил рыб, пострадавших от заводских отходов.
— И после этого кто-то ещё думает, что нанимать работников-людей — пустая трата времени, — усмехнулась Хельга. — Что бы мы делали без Александра, я вас спрашиваю?
— Да, без него было бы скучно, — подтвердил её отец, — шутить было бы не над кем.
— А вы надо мной шутили? — удивился я. — Я не заметил…
— Конечно, не заметили, потому что мои розыгрыши были очень хитрыми. Например, в первый же день я заколдовал ваш телефон, заменив мелодию его звонка на волчий вой. Когда он звонил, вы не узнавали его и не брали трубку. А вечером обнаружили десять пропущенных от научного руководителя… Помните? Вижу, что помните! А ещё именно я придал сладкой вате, которую вы вчера купили в ларьке Персефоны, зеленоватый оттенок. Вы решили, что она заплесневела, и выбросили её…
— Да, это было очень весело, — фыркнула Полли Хадсон, которая в своём белоснежном платье, расшитом изображениями граната, напоминала античную царицу, — значит, вот почему клиенты стали обходить меня стороной… А ведь я с самого начала говорила, что брать с собой Локи — не лучшая идея…
— Да, но без меня вы бы не справились, — напомнил ей Лейф. — Кто, как не я, делает вам фальшивые паспорта, меняет внешность и стирает память людям, ненароком заставшим вас за колдовством? К тому же идея создания этого цирка принадлежала моей дочери, а она бы ни за что не оставила несчастного одинокого отца за бортом… Ведь не оставила бы?
— Нет, хотя иногда очень хотелось, — призналась Хельга.
Её взгляд снова устремился на меня. Я поёжился, но глаз не отвёл.
— Что же нам с вами делать, Александр? — Этот вопрос она задавала не столько мне, сколько самой себе. — Смертным не полагается знать о нашем существовании. Но вы столько для нас сделали… Стирать вам память было бы несколько негуманно…
— Негуманно было бы скормить его моему церберу, — усмехнулся мистер Хадсон, поглаживая свою густую чёрную бороду, — а стереть память и вернуть домой — очень даже правильно и человеколюбиво.
— И всё же я думаю, что он имеет право решать сам. За время работы в цирке он успел стать нашим другом и имеет право знать, кто мы такие, — если, конечно, ему это любопытно…
— Любопытно, и ещё как, — признался я, — хотя, мне кажется, я уже догадался… Но кое-что мне по-прежнему непонятно. А именно — зачем вам всё это? Этот цирк, гастроли и представления… С вашим могуществом и вашей, хм, специализацией вы могли бы найти занятие и поинтереснее…
— Может, и могли бы, — согласился Роберт, — но ведь бродячий цирк — это так романтично! Он как будто из фильма ужасов. Классического старого хоррора про злых клоунов, пожирающих ничего не подозревающих детишек…
— Вообще-то, это была моя идея, — заметила Айрис. — Хель хотела открыть театр, но я намекнула ей, что цирк — куда веселее. Правда, я имела в виду такой цирк, где убивают гладиаторов, а не это жалкое подобие с акробатами и гимнастами…
— Неужели тебе по-прежнему нравятся эти варварские зрелища? — удивился Антуан, отвлекаясь от обгладывания куриной косточки, которую он чисто по-собачьи грыз коренными зубами. — Кровь, мясо, крики… Ты в самом деле скучаешь по такого рода развлечениям?
— Только когда бываю Дискордией, — призналась она, — а это случается не так уж часто. Сейчас мне комфортнее в образе Эриды. Впрочем, я натура непредсказуемая — кто знает, что произойдёт со мной в следующий миг?
Она обольстительно улыбнулась, сверкнув в мою сторону хитрыми голубыми глазами. Признаюсь, она была очаровательна в своём алом платье, резко контрастировавшем с белоснежной кожей и иссиня-чёрными волосами. Однако в её красоте было что-то опасное и зловещее. Я подумал, что именно так должна выглядеть роковая женщина.
— Самое отвратительное в общении с античными богами — это их переменчивость, — пояснил мне Михаэль — то есть Миктлантекутли. — У большинства из них есть две ипостаси, греческая и римская, которые то и дело сменяют друг друга. Обычно они не слишком отличаются, но бывают нюансы… Например, Аид — в первую очередь владыка подземного мира, а Плутон — ещё и бог богатства. Хотя Аид тоже, но в меньшей степени. Поэтому, когда наш старик Хадсон бывает Плутоном, он становится страшным скрягой. Хорошо, что с ацтекским пантеоном такого не происходит. Впрочем, на нас могут влиять современные культы. Например, моя Миктлансиуатль в последнее время всё чаще превращается в Санта-Муэрте и даже перенимает черты христианских святых, с которыми её ассоциируют мексиканцы. Вот уж чего я не ожидал от своей красавицы…
Я посмотрел на его жену — такой же скелет, только в юбке из змей и цветочном венке, — и подумал, что у него, должно быть, очень специфичные вкусы.
— Ты верно понял, что все мы — древние боги, — сказала Хельга, которую, как я теперь знал, на самом деле звали Хель. — Нет, мы не создавали мир и людей, как думали язычники, мы просто воплощаем силы природы, а также человеческие чувства, искусства и ремёсла. Наши предки были безликими, полуразумными духами гор, лесов и рек, пока люди не начали поклоняться им, наделять личностными качествами, уподоблять себе. В давние времена наш народ был очень могуществен, поскольку смертные подпитывали нас своей верой, молитвами и подношениями. Вот только время не стоит на месте, одни религии сменяют другие, и целые пантеоны уходят в небытие. Да, умереть мы не можем, но можем вернуться в то бессмысленное состояние, в котором пребывали до того, как люди начали нас обожествлять. К счастью, пока нам до этого далеко. Пусть нам больше не поклоняются, но нас и не забывают: наши храмы берегут как памятники архитектуры, наши изображения хранят в музеях, о нас, в конце концов, пишут фэнтези. Это позволяет нам кое-как держаться на плаву. К тому же мы можем питаться не только человеческой верой, но и человеческими эмоциями. Эмоциями, связанными с нашей сферой деятельности. Как ты мог убедиться, большинство членов моей труппы — боги негативных сил: смерти, войны, разрушительных природных явлений. Мы питаемся страданиями, болью, страхом, одиночеством, отчаяньем. Таким образом мы приносим пользу и себе, и смертным: с одной стороны, подпитываемся сами, с другой — избавляем вас от неприятных чувств. Конечно, мы могли бы делать это незаметно, просто путешествуя из города в город… Но ведь цирк, как верно заметил Фобос, — это так весело! К тому же наши представления собирают много людей, в первую очередь — детей, чьи эмоции для нас особенно питательны. Ну и, наконец, мы боги, нам нравится быть в центре внимания! Но не дешёвого, какое привлекают поп-звёзды или актёры мыльных опер, а настоящего. Мы жаждем восхищения, преклонения и некоторого… удивления, так сказать. Вот мы и выбрали самый яркий и экстравагантный вид искусства. Строго говоря, мы гастролируем с четырнадцатого века, и специфика наших представлений время от времени меняется. Когда-то мы выдавали себя за странствующих скоморохов, потом за артистов комедии дель арте, а в эпоху барокко стали разнообразить выступления сценками из опер. В девятнадцатом веке мы и вовсе оказались на пике популярности, ведь тогда в моде были цирки уродов, а с нами как раз путешествовал Бес, египетский бог-карлик. Зрители были в восторге от его причудливого облика и поведения. Правда, потом он разругался с Сетом и решил гастролировать сольно. Что с ним сейчас — я, к сожалению, не в курсе.
— А чем занимаются другие боги? — поинтересовался я. — Ну, например, Зевс, Один или Ра? Они ещё живы?
— Живы, — подтвердила Марина Снежинская, — но очень слабы. Большую часть времени они проводят в своих мирах — на Олимпе или в Асгарде. Им больно видеть, как этот мир живёт и меняется, прекрасно обходясь без них. Нам в этом плане повезло больше. Люди перестали поклоняться солнцу или видеть божественное знамение в молнии, перестали молиться о доброй охоте и хорошем урожае. Однако от страха, ненависти и безумия они так и не избавились. Поэтому мы по-прежнему нужны им. Знаете, когда-то я была богиней плодородия, мой культ был связан с годовым циклом, с воскрешением и умиранием природы. Но потом люди забыли об этом, сохранив лишь ассоциацию с зимой и смертью. Так я превратилась в чучело, которое сжигают на Масленицу, а потом и вовсе в печальную клоунессу, над неудачами которой все смеются. Но я не в обиде. В конце концов, это позволило мне выжить.
— Хорошо сказано, Марена, — оценил мистер Тодд. — Именно так в большинстве случаев и происходит: положительные черты любой вещи или явления забываются, а негативные — возводятся в абсолют. Отрицательные персонажи, как правило, самые колоритные — что в литературе, что в реальной жизни. Люди склонны обращать внимание на плохое и игнорировать хорошее. И у них есть на то причины. Счастье мимолётно, а беды и страдания — это то, из чего состоит история любого народа.
Только сейчас я обратил внимание на продавца сувениров, который сидел поодаль от остальных. Сегодня он в кои-то веки снял маску чумного доктора, под которой обнаружилась самая настоящая птичья голова — с длинным изогнутым клювом и большими печальными глазами. Мне не потребовалось особых усилий, чтобы опознать ибиса.
— Стало быть, вы — Тот? — догадался я. — Но вы ведь покровитель мудрости и письма. Что вы делаете среди тёмных богов?
— Не тёмных, а связанных с негативными проявлениями жизни, — поправил меня Тот, — а это понятие, молодой человек, очень расплывчато. Я писец, то есть в какой-то степени историк. А история, друг мой, — грязное дело. Сплошные войны, революции, перевороты и предательства… Долгие годы я наблюдал за судьбой Египта и других государств, вёл летописи, изучал чужие хроники… Пока не устал от бесконечных трагических сюжетов. Тогда я понял, что мне нужна другая работа, и попросил Хель взять меня в её цирк. И не пожалел об этом. Мне нравится выступать и делать сувениры, здесь я чувствую себя полезным и могу отвлечься от неприятных размышлений. Мудрость — это, конечно, великий дар, но иногда она оборачивается болью. И здесь я могу хотя бы на время оставить её, примерив маску клоуна. Разве это не счастье?
— Именно так, — согласилась гадалка Генриетта, доселе молча раскладывавшая пасьянс прямо на подоле своей пышной кружевной юбки. — Даже великим богам порой хочется посмеяться над собой, забыв, кто они на самом деле. Например, я наивно раскладываю карты, надеясь, что они скажут мне что-то хорошее, хотя при желании могла бы узнать всё наверняка. Но я не хочу этого делать. Я хочу ненадолго почувствовать себя обычной ведьмой, которая варит зелья, летает на метле и держит чёрных котов, а не многоликой богиней мрака, лунного света и далее по списку. Хочу верить, что эти карты сильнее судьбы, что я смогу изменить будущее, если перетасую их как следует. Хочу надежды и покоя, пусть и иллюзорных. Мы все иногда нуждаемся в этом, даже когда осознаём, что разочарование неминуемо.
— Геката права, — поддержала её Хель, — наш цирк — место, где любой может найти отдых и успокоение, будь он богом или смертным. И вы, Александр, не исключение. Если то, что вы узнали сегодня ночью, напугало или шокировало вас — я сотру вам воспоминания. Но только по вашей просьбе. Ну а если вы поняли нас и хотите стать частью нашей семьи — пусть даже на время, — то наши двери всегда будут открыты для вас. Только пообещайте, что никому о нас не расскажете. Я понимаю, что вам всё равно никто не поверит, но должна подстраховаться, а то у нас уже были неприятные прецеденты…
— Обещаю, — торжественно объявил я, — только, пожалуйста, не стирайте мне память! Может быть, то, что я сегодня видел, и сведёт меня с ума, но лучше быть сумасшедшим, чем жить, не зная, какие чудеса существуют в этом мире!
— В таком случае добро пожаловать! Отныне вы — полноправный член труппы. Можете задавать своим коллегам любые вопросы — разумеется, в рамках приличий, — пить с нами чай, слушать истории тысячелетней давности и бесплатно кататься на аттракционах. Но только с завтрашнего дня. Сейчас, как мне кажется, вам не помешало бы отдохнуть. Лисса! — Услышав это имя, Лиззи встрепенулась. — Проводи-ка его домой. Ты ведь знаешь, где он живёт? И проследи, чтобы по пути он не упал в обморок и вообще добрался до своей постели в как можно более вменяемом состоянии.
— Хорошо, — пообещала акробатка, — хотя вообще-то я богиня безумия, а не психического здоровья… Но я попробую.
С этими словами она схватила меня за рукав и увлекла к выходу. Я не стал сопротивляться. В моей голове роились тысячи вопросов, которые мне хотелось задать артистам этого удивительного цирка, но я понимал, что за сегодняшний день на меня и так вывалилось слишком много информации, так что не видел ничего страшного в том, чтобы подождать до завтра. Тем более что цирк должен был провести в городе ещё две недели. И я был уверен, что эти две недели станут самым необыкновенным временем в моей жизни.
Мои ожидания оправдались на все сто процентов. Отныне каждый поход в цирк был для меня не просто запоминающимся, а поистине волшебным событием. Каждый раз, катаясь на гондоле Харона, играя с собаками Анубиса, слушая флейту Сета, входя в шатёр Гекаты и восхищаясь фокусами Локи, я чувствовал себя героем сказки, по воле случая угодившим в волшебную страну. Сперва я немного побаивался своих, как выразилась Хель, «коллег» — памятуя обо всех мифах с их участием, которые запомнил со школьной скамьи, — но вскоре проникся их обаянием и легко нашёл общий язык с большинством членов труппы — даже с Нергалом, который сперва произвёл на меня впечатление угрюмого и нелюдимого типа. Этот шумерский бог изначально олицетворял собой палящее солнце и планету Марс, но потом женился на богине смерти Эрешкигаль (нашей глотательнице шпаг) и стал вместе с ней править подземным миром. Однако его страсти к небесным светилам это не убавило, и он убедил Хель открыть при цирке планетарий. О, что это было за место! Помимо огромного телескопа, подробнейшей карты звёздного неба и великолепного макета солнечной системы, он включал библиотеку, в которой хранились чуть ли не все труды по астрономии, когда-либо созданные человеком, — от клинописных табличек древних месопотамцев до новейших публикаций из научных журналов. Я провёл там немало увлекательных вечеров, листая ветхие тома и распивая горячий кофе, который любезно готовил для меня Нергал.
Не менее тёплые отношения сложились у меня с Танатосом, который наконец заставил меня полюбить экстрим. Я с детства побаивался высоты и избегал кататься на таких аттракционах, как американские горки или колесо обозрения, но новый друг объяснил мне, что это может быть очень даже весело. Особенно — если постоянно смотреть вниз, прислушиваться к скрипам плохо смазанного механизма и представлять, как ты падаешь, ломая себе все кости.
— Люди затем и катаются на этих аттракционах, чтобы бояться! — со знанием дела говорил он. — Чтобы чувствовать за спиной дыхание смерти и радоваться, что в очередной раз убежали от неё. Поэтому не пытайся избавиться от страха. Просто наслаждайся им!
Сперва этот совет показался мне абсурдным, но в порядке эксперимента я решил последовать ему и понял, что он работает. Впоследствии я катался на аттракционах чуть ли не каждый день, получая истинное удовольствие от таких ощущений, как дрожь в коленях, холод в животе и головокружение, неизменно появлявшееся, когда я ступал на землю.
Другой моей хорошей подругой стала Лилибет, оказавшаяся Либитиной, римской богиней похорон. Мне не составило труда найти с ней общий язык, поскольку она во многом напоминала мою сестру Лидию. Обе они на первый взгляд казались холодными и отчуждёнными, но едва только разговор заходил о чём-то представлявшем для них интерес, как у них загорались глаза и они с лёгкостью позволяли вовлечь себя в беседу. Вот только их любимые темы слегка различались: для Лидии это была готическая субкультура и неформальные вечеринки, а для Либитины — похоронные обряды, архитектура кладбищ и, разумеется, карнавальные костюмы, которыми она торговала. Надо сказать, её товар действительно впечатлял — в её магазинчике можно было найти одежду самых разных культур и эпох, воссозданную с поразительной точностью. Вот только эти наряды все как один отдавали трауром. Даже на розовом платьице, предназначенном, судя по размерам, для девочки лет пяти, Либитина вышила изображение надгробия. А потом удивлялась, почему его никто не покупает. Я посмеивался над ней, но только за глаза, не желая обижать эту тонкую и ранимую натуру.
Кроме того, я поладил с Осирисом, которому однажды предложил оригинальную идею для фокуса.
— Обычно Исида просто собирает ваше тело по частям и воскрешает вас, — заметил я, — может, в следующий раз она ещё и превратит вас в кого-нибудь? Ну, например, в вашего брата? Занятно же выйдет: саркофаг открывается, а там не вы, а Сет…
— Действительно, занятно, — оценил мою идею судья мира мёртвых, — думаю, стоит попробовать. Мне и самому надоело, что мы из раза в раз воспроизводим один и тот же сюжет. Сету это тоже не нравилось — он, конечно, не подавал виду, но я-то его знаю. Ему было неприятно вновь и вновь вспоминать глупую ошибку молодости. С тех пор как он убил меня, столько песка утекло… Он успел сто раз раскаяться и даже стать помощником Ра, а люди только и помнят, что его вероломство. Хотя в своё время он был весьма почитаемым богом, в честь него назвали нескольких фараонов, но и об этом сейчас знают только историки. Не хотелось бы лишний раз его задевать. Пожалуй, если я предложу ему поучаствовать в нашем шоу, он обрадуется. Главное, чтобы он не предложил задействовать в нём змей… Исида их не любит.
Исида, надо сказать, оказалась очень своенравной богиней. Сперва я думал, что она попала в труппу только за компанию с мужем, но вскоре убедился, что это не совсем так. Да, она не имела отношения ни к смерти, ни к болезням, ни к человеческим порокам, и всё же в её характере присутствовало определённое коварство. Я вспомнил миф, согласно которому она пыталась отравить Ра, чтобы занять его место. Это было вполне в характере той Исиды, которую я знал, — хитрой, расчётливой и тем не менее бесконечно обаятельной. Я восхищался ею, но старался не перечить без надобности, зная её властную натуру и привычку всегда добиваться желаемого.
Помимо богов, среди артистов были магические существа рангом пониже — например, сирены, из которых состоял цирковой оркестр; гарпии, пугавшие посетителей в комнате страха; тролли, обязанности которых сводились преимущественно к тому, чтобы носить за Локи реквизит для фокусов; сфинксы, по ночам охранявшие магазинчик Тота, а днём превращавшиеся в каменные статуи; или эмпусы — греческие вампирши с ослиными ногами, входившие в свиту Гекаты. Последние в основном были воздушными гимнастками, но иногда давали сольные номера — например, танцевали канкан. Чтобы скрыть копыта, они носили тяжёлые рокерские сапоги, что в сочетании с кожаными корсетами и рваными чулками придавало их выступлениям весьма своеобразный вид — впрочем, молодёжь была от них в восторге. Я же слегка побаивался этих агрессивных дамочек, хотя Геката утверждала, что они совершенно безобидны.
— Мои девочки любят мужское внимание, — признавала она, — но до откровенных непристойностей не опускаются. Когда-то они соблазняли мужчин и питались их жизненной силой, но тогда и времена были другие: люди боялись и избегали их, выгоняли из городов, вынуждая голодать. Теперь же они не испытывают недостатка в пище, и им вполне хватает восхищённых взглядов, комплиментов и цветов от благодарных поклонников.
И всё-таки в обществе этих девиц мне всякий раз становилось не по себе. Гораздо приятнее мне было проводить время с питомцами Танкреда — который оказался не кем иным, как Тангароа, полинезийским богом морей и морских чудовищ. Нрав у него был переменчивый, как сам океан, — в прошлом он нередко вызывал разрушительные шторма, а у гавайцев и вовсе считался покровителем тёмной магии, — но в последнее время ему удавалось держать себя в руках, возможно, потому, что он свёл общение с людьми к минимуму, уделяя всё своё время морской биологии. Куда бы ни заносили его гастроли — он обязательно обнаруживал поблизости страдающих обитателей водной стихии, которым незамедлительно приходил на помощь. Трюм его «Весёлого Роджера» (который, естественно, изнутри был гораздо больше, чем снаружи) от пола до потолка занимали аквариумы с самыми разными созданиями — от акул, косаток и каракатиц до кракенов, морских змеев и водяных лошадок. Все они когда-то были спасены Тангароа и по какой-то причине не смогли вернуться в родную среду. Среди его любимцев были даже ихтиозавр (Тангароа утверждал, что поймал его в Атлантическом океане и сам несказанно удивился, поскольку считал этот вид вымершим) и настоящая русалка с золотыми волосами, глазами цвета морской волны и длинным серебристым хвостом. Когда она впервые вынырнула из своего бассейна и принялась рассматривать меня с отстранённой улыбкой, я подумал, что у меня обман зрения. Однако Тангароа развеял мои сомнения.
— Я нашёл её в Питере, на берегу Невы, в ужасном состоянии. У неё весь хвост был исполосован, крови пролилось — немерено. Наверное, напоролась на лодочный мотор. Я смог привести её в чувство и залатать раны, но с общением у нас не сложилось. Она всё понимает, любит читать, уплетает сладости, слушает музыку, но ни в какую не хочет говорить. Думаю, у неё какая-то психологическая травма. Иногда она выступает с нашими сиренами — не поёт, только играет на пианино, очень грустно и проникновенно. Я несколько раз пытался её отпустить, но она снова и снова возвращалась ко мне. Видимо, у неё больше никого нет.
Я посмотрел в мечтательные глаза русалки и подумал, что на её месте тоже не захотел бы покидать этот цирк.
Впрочем, не все артисты были дружелюбны и общительны — к некоторым я так и не смог найти подхода. Например, к Барбаре, то есть Бадб. Она была одной из кельтских богинь войны, воплощением её разрушительной силы, и, согласно легендам, часто появлялась на полях сражений в образе вороны, поедавшей тела павших. Поначалу наши отношения складывались неплохо — как я уже говорил, однажды она выручила меня с домашним заданием, — но, когда я узнал тайну цирка и начал проводить здесь больше времени, она стала избегать меня. Каждый раз, когда я пытался заговорить с ней, она отвечала, что у неё назначена репетиция, и спешила в свой шатёр, где часами напролёт всаживала кинжалы в фанерную мишень, попутно опустошая одну бутылку гиннесса за другой. Как-то раз я подслушал обрывок беседы между ней и её неизменной спутницей — говорящей вороной по имени Гвиневера. Птица убеждала её хоть на минуту выйти на воздух, но та ни в какую не соглашалась.
— Это вредно — постоянно сидеть в темноте, — уверяла её Гвиневера. — Ты, конечно, богиня, но хочу напомнить, что боги, долго пребывающие в человеческом облике, становятся уязвимы для недугов смертных. Поэтому тебе необходимо вести активный образ жизни и не напиваться, как старый лепрекон.
— Без тебя знаю, — отвечала Бадб, не глядя кидая очередной нож — который, разумеется, попал в самый центр мишени, — ещё скажи, что мне нужно вернуться к своим обязанностям и снова вдохновлять воинов на боевую доблесть!
— Это было бы очень неплохо. И в первую очередь не для них, а для тебя. Тебе давно пора заняться делом.
— Я и занимаюсь, — ещё один клинок вошёл в фанеру по самую рукоять, — выступаю в цирке.
— Да это ж разве дело? — возражала ворона. — Что бы сказали твои коллеги? Арес, Сехмет, Беллона, Морриган… — Она осеклась.
— Морриган бы много чего сказала, — не без удовольствия ответила богиня, — вот только тебе бы её слова вряд ли пришлись по душе.
— Но ты-то, надеюсь, будешь сильнее и не повторишь её ошибок? — в голосе птицы послышалось неприкрытое осуждение.
— Надейся, — пожала плечами Бадб, — и я тоже буду надеяться.
На этом их разговор прервался, потому что она в очередной раз приложилась к бутылке, а Гвиневера, осознав, что дальнейший спор будет бессмысленным, выпорхнула из шатра.
— У Бадб депрессия вот уже лет семьдесят, — говорил мне Супай, когда я чинил одну из его марионеток. — Двадцатый век стал суровым испытанием для многих из нас. Люди всегда убивали друг друга ради денег и власти — как ни прискорбно, но это свойственно вашему виду, — однако прежде у вас не было оружия, способного стирать с лица Земли целые города. Изобретение атомной бомбы, две мировые войны, множество революций и государственных переворотов, обрушившихся на планету за какие-то сто лет, — всё это шокировало нас не меньше, чем вас. Многие боги войны начали разочаровываться в своей профессии, понимать, что насилие — плохой способ решения проблем, сетовать на людей, извративших благородные идеи патриотизма и борьбы за свободу. В частности, это случилось с Морриган, сестрой Бадб. Вернее, они не совсем сёстры, Бадб — бывшая ипостась Морриган. Когда-то они были одним божеством, но потом разделились, сохранив общие воспоминания и взгляды на многие вещи. Так вот, Морриган очень остро восприняла то, через что пришлось пройти человечеству в прошлом столетии. Особенно её возмущал терроризм, захлестнувший её родную Ирландию. Наконец, устав от депрессии, она решила воплотиться в теле смертной и прожить обычную человеческую жизнь, надеясь, что это поможет ей отвлечься от грустных раздумий. Сейчас ей немного за двадцать, она живёт в Дублине, учится на историка, рисует кельтские орнаменты на полях тетрадей и никак не может взять в толк, почему под её окнами постоянно кружат вороны. Уж не знаю, счастлива ли она… Но вот Бадб без неё очень одиноко. С тех пор она стала всё больше и больше замыкаться в себе, избегать общения, скрывать чувства… Так что не принимайте её поведение на свой счёт. Она со всеми такая, даже со своей Гвиневерой… Эй, ты чего дёргаешься? Тебе же ещё голову не приделали!
Он разразился проклятьями в адрес куклы, которая внезапно начала крутиться в моих руках. На самом деле это был один из служащих Супаю духов, которому хозяин повелел вселиться в марионетку. Вот только он не учёл, что эти духи, по природе непоседливые и проказливые, не могут долго оставаться без движения, даже если их бренное тело требует ремонта.
Супай был богом инков, властителем Уку Пачи, царства теней, где обитали души умерших и нерождённых. Сами инки его побаивались, но и воплощением вселенского зла не считали — всё же он был связан не только со смертью, но и с рождением. Однако с приходом испанцев, которых смутили его рога и прописка в подземном мире, его образ приобрёл дьявольские черты, а духи, которыми он повелевал, превратились в демонов — во всяком случае, в глазах современных перуанцев. Хотя в некоторых районах страны ему продолжали поклоняться и даже устраивали в его честь фестиваль под названием «Мамача Кандича», но и там его изображали монстром, которого следовало задобрить. Самому Супаю это было не по душе, но изменить он ничего не мог.
— Хотим мы этого или нет, но мнение смертных так или иначе влияет на нас, — рассказывал он мне. — Чем больше людей считают меня злодеем, тем сильнее портится мой характер. Да и характер моих слуг тоже, — он посмотрел на куклу, которая снова начала дрыгать ногами. — Иногда я с трудом вспоминаю, кем был изначально. Такова обратная сторона симбиоза, возникшего между богами и людьми. Их представления о том, какими мы должны быть, могут изменить нас до неузнаваемости. Например, во многих пантеонах наиболее могущественные боги, мягко говоря, ловеласы, имеющие множество детей от смертных женщин. А всё почему? Потому что людям нравилось верить в божественное происхождение царей и героев или возводить к богам собственную родословную. Вот они и сочиняли мифы о многочисленных любовницах Зевса или Посейдона, постепенно претворявшиеся в реальность. Или взять хотя бы нашу Иштаб… Вы ведь с ней уже познакомились?
Я кивнул. Эту яркую, хоть и несколько истеричную женщину, неизменно ассистировавшую Локи в его фокусах, трудно было не заметить. Когда я впервые увидел её на сцене, мне показалось, что она получает какое-то извращённое удовольствие от того, что её распиливают на части или пронзают бутафорским клинком. Вскоре я выяснил, что в мифологии майя она почиталась как богиня самоубийств и жертвоприношений. Общение с ней у меня не складывалось — по моему мнению, она вела себя чересчур вызывающе, любила страдать на публику, ударяться в слёзы, жаловаться на жизнь и сетовать на своё бессмертие, которое она считала настоящим проклятием. Это раздражало не только меня, но и других участников труппы, поэтому друзей у неё практически не было.
— Когда-то она была психопомпом, сопровождавшим на тот свет души выдающихся героев, — пояснил Супай. — Да, именно героев. В представлении майя человек, по доброй воле согласившийся отдать свою жизнь богам или совершивший самоубийство, чтобы избежать плена, рабства и иного бесчестия, считался образцом доблести, наравне с воинами, павшими в бою. Иштаб же была кем-то вроде валькирии, помогавшей им в загробном путешествии. Но по мере того, как менялось отношение к её работе, менялся и её характер. Сейчас принято считать, что суицидальные наклонности — удел слабых и эгоистичных людей, не желающих бороться с трудностями, бесхребетных подростков и инфантильных взрослых. Под действием этих стереотипов она превратилась в капризную девочку, которая всё время жалуется на жизнь, но ничего не хочет менять. А жаль. Психопомпом она была талантливым. Сейчас она могла бы помогать неупокоенным призракам или людям, оказавшимся на пороге самоубийства. Но она предпочитает страдать и ныть. Прямо как Бадб, только у неё это хроническое.
— И всё-таки странные они, эти майя, — заметил я. — Их цивилизация была поистине великой, но человеческие жертвы… Неужели богам действительно нужны были такие «подарки»?
— По большому счёту нет. Но люди всегда судили нас по себе и были уверены, что нам, как и смертным правителям, требуются слуги и помощники. Хотя мне с лихвой хватало моих демонов, — он любовно погладил деревянную голову марионетки, которую я только что приладил, — они здорово помогали мне с подданными, когда всё выходило из-под контроля. Усмиряли разбушевавшиеся души, решали конфликты, объясняли новичкам, как следует вести себя в моём царстве. А то новопреставившиеся иногда бывали такими бестолковыми… Вообще, если бы мне дали возможность выбирать, я бы предпочёл родиться богом музыки или танцев, а не подземного мира. Знаете, я ведь неплохо играю на трубе. Хотите послушать?
Я сказал, что был бы рад. Его музыка оказалась трогательной, мелодичной, на первый взгляд простой, но берущей за душу. Она отлично передавала атмосферу этого цирка, хрупкую, загадочную, волшебную, но пронизанную неизбывной тоской. Когда-то здешние артисты были почитаемы, им поклонялись, их любили или как минимум боялись, а что теперь? Теперь от их былой славы остались лишь развалины храмов, пыльные статуэтки в музеях да этот цирк, где они выполняют дешёвые трюки на потеху публике. Да, я любил его, любил эти номера и аттракционы, но не мог избавиться от мысли, что нахожусь в доме престарелых, где всеми забытые божества доживают свой век.
— И всё-таки я не понимаю, как вы могли это допустить, — недоумевал я в одной из своих бесед с Хель. Мы сидели в кафе Эриды, которое носило красноречивое название «Яблоко раздора», и уплетали пирожки, запивая их гранатовым соком из ларька Персефоны. — Вы ведь боги! Почему, когда люди перестали в вас верить, вы не убедили их в своём существовании? Не попытались запугать или подкупить щедрыми дарами? Ведь от этого зависело ваше будущее!
Хель тяжело вздохнула. По-видимому, эта тема была для неё не из простых.
— Это длинная история, — призналась она, — длинная и давняя… Она началась в незапамятные времена, когда волшебные народы ещё жили среди людей, не скрывая своего существования. Это был золотой век, достижения которого превосходили всё, что было создано, открыто и изобретено позднейшими цивилизациями. Люди со своим острым умом двигали прогресс, возводили прекрасные города и невероятные механизмы — иногда прибегая к магии, а иногда обходясь без неё. Магические существа — фейри, нимфы, сатиры, гномы — приходили им на помощь, когда они не справлялись своими силами, а также следили за порядком в природе. Тогда миром правило старшее поколение богов, родоначальники будущих пантеонов — мы, скандинавы, называем их турсами, в Греции им соответствуют титаны, в Месопотамии — Тиамат и Апсу, в Египте — Нун и Нуанет… Не стану продолжать этот список, а то он получится длинным. Конечно, они были своенравны и подчас неуравновешенны — как и положено воплощениям первозданных стихий, — и всё же смертные их любили. Боялись, но любили…
— А как насчёт более древних мифологий? — Этот вопрос не давал мне покоя с тех самых пор, как я узнал о существовании богов. — Например, праиндоевропейской? Я не специалист в этой теме, но пару книжек, было дело, читал. Большинство учёных считают, что мифы разных народов связаны между собой и восходят к общему первоисточнику. Это объясняет совпадения в персонажах и сюжетах. Например, сходство греческих мойр со скандинавскими норнами или кельтских Туата Де Дананн с индийскими данавами. Но если все пантеоны появились независимо друг от друга, выходит, эта теория ошибочна?
— Не совсем. Более древние боги действительно существуют и тоже правили миром, правда, очень давно — в эпоху, которую вы называете ранним бронзовым веком. И они в самом деле оказали на нас сильное влияние — правда, косвенно, через смертных. Когда люди осваивали новые земли и знакомились с местными духами, то часто ассоциировали их со своими старыми божествами, называли знакомыми именами и поклонялись как привыкли. Неудивительно, что со временем мы начинали походить на своих предшественников. Например, Зевс, Тор и Перун переняли много черт праиндоевропейского громовержца Перкуноса — в частности, воинственный нрав и привычку чуть что хвататься за молнии. И всё же те, старые боги были куда слабее нас. Во времена их могущества цивилизация только зарождалась, письменности ещё не существовало и религиозные обряды выглядели весьма примитивно — людям было попросту не до того, чтобы строить роскошные храмы, слагать гимны и приносить жертвы каждый день. Тут нам, молодым, повезло гораздо больше. Нас хотя бы ещё помнят. Знаешь, я как-то встречалась с Дегхом Метхер, праиндоевропейской матерью-землёй, от которой в каком-то смысле произошли наша Ёрд и греческая Гея. Она была очень слаба, даже человеческий облик сохраняла с трудом — всё норовила превратиться в камень или дерево. Это выглядело просто ужасно. Боюсь подумать, что однажды это случится со мной… Но я отвлеклась. О чём я говорила? Ах да, о золотом веке… Это было прекрасное время, когда люди, боги и духи природы жили в относительном мире, но никакая идиллия не может длиться вечно. Однажды смертные развязали войну — одну из самых долгих и кровопролитных в истории Земли. Даже боги не могут толком сказать, кто её начал, — одни говорят, что люди, которые то ли позавидовали магическим существам, то ли испугались их могущества, другие — что магические существа, возгордившиеся и объявившие людей низшей расой. Я полагаю, что неприязнь возникла одновременно с обеих сторон и долго крепла — пока наконец не обернулась войной. Страшной разрушительной войной, уничтожившей практически всё культурное и научное наследие золотого века. Людей снова отбросило в первобытное состояние. Волшебным народам удалось сохранить цивилизацию, но они понесли огромные потери и вдобавок истратили много магии…
— Разве её можно истратить? — удивился я.
— Разумеется. Как и любой природный ресурс, со временем она иссякает и восстанавливается очень медленно. А теперь представь, сколько магии было израсходовано во время войны, участники которой колдовали направо и налево, на ходу изобретая новые заклинания и артефакты, лишь бы переплюнуть соперника, — это была настоящая магическая гонка вооружений. К слову, боги тоже участвовали в сражениях, причём на обеих сторонах, активно способствуя растратам. Именно тогда произошло большинство событий, описанных в наиболее жестоких мифах. Боги путались в противоречивых просьбах и молитвах, не знали, кому следует помогать, а кого считать врагом, сходили с ума от страха, ненависти и отчаянья своих подопечных. Последствия были весьма плачевны. Хронос, обезумев, начал пожирать собственных детей, Имир натравил инеистых великанов на асов, а Тиамат чуть не устроила всемирный потоп, высвободив воды первозданного океана. Всё это подкосило мировой порядок — то, что египтяне называют «Маат», — изуродовало нашу планету и опустошило её магический запас. В результате многие талантливые волшебники утратили свои способности, а эльфы, кентавры, русалки и многие другие расы вовсе оказались на грани вымирания. Наконец они приняли решение уйти в подполье, убедив людей, что магии не существует. Во-первых, они боялись новой войны, к которой были совершенно не готовы, а во-вторых — появления колдунов-самоучек, с которыми им не хотелось делить последние крохи волшебства. Боги оказались перед трудным выбором. Они в равной степени зависели как от магии, так и от веры людей. Спрятаться от смертных — значило лишиться одного, а продолжать требовать поклонения — другого. В результате они пошли на компромисс, решив, что будут изредка являться людям, но не всем, а только избранным, посредникам, которым предстояло доносить их волю до народа, — то есть жрецам, шаманам и оракулам. Однако при этом они принесли клятву, что не будут вмешиваться в дела смертных напрямую — ну там, рушить города, свергать и назначать царей, решать исходы войн… А также влиять на религию и мешать людям верить в других богов — это могло привести к настоящим войнам между пантеонами, чего они не могли себе позволить. Таким образом, им оставалось только надеяться, что люди продолжат почитать их как можно дольше. Да, они помогали им, как могли, защищали от стихийных бедствий, посылали добрый урожай, давали советы через жрецов, но, если какой-нибудь правитель решал обратить свой народ в новую веру, они не имели права ему мешать. Им оставалось лишь смириться и уйти. Так этрусские боги уступили место римским, боги ольмеков — ацтекским и майяским, а потом на смену язычеству почти повсеместно пришёл монотеизм, и чуть ли не все пантеоны отправились на свалку истории. Впрочем… — Она сделала паузу и отпила из своего бокала. — Я не вижу в этом большой беды. В каком-то смысле это даже хорошо, что так вышло. Мы в кои-то веки смогли вкусить простые радости жизни, доступные каждому смертному, забросить надоевшие обязанности, повидать мир, в конце концов. Да, теперь мы не могучие боги, а обычные циркачи, шуты и клоуны, над которыми потешается толпа, зато теперь мы свободны. А это дорого стоит.
— Значит, ты вообще не бываешь в своём царстве? — удивился я.
— Бываю, но редко. Там и без меня спокойно. Старожилы не бунтуют — хотя поначалу некоторые пытались сбежать в Вальхаллу, но их оттуда сразу с позором выдворяли — одного за то, что умер не в бою, другого за то, что струсил. Я же любезно принимала всех, поэтому в скором времени меня начали уважать. Ну а новички ко мне попадают редко — в основном это неоязычники или люди, сильно увлечённые скандинавской мифологией и подсознательно представляющие загробный мир в соответствии с ней. Но их в наши дни немного, так что работа у меня непыльная. Можно сказать, что я вышла на заслуженный отдых.
Она рассмеялась своим низким хриплым смехом. Я тоже не сдержал улыбки. С Хель мне было просто. Общаясь с другими артистами, я нет-нет да испытывал чувство неловкости, вспоминал, что между нами огромная разница в возрасте, боялся задавать личные вопросы или шутить на темы, которые могли бы их прогневать. С Хель такого не было. Вернее, поначалу, когда я только устроился на работу, она казалась мне суровой и строгой начальницей, но, когда она начала проводить для меня экскурсии по цирку и знакомить с коллегами, это прошло. Я стал воспринимать её как обычную современную девушку, слегка эксцентричную, но не более того. Я видел в ней родственную душу — она была спокойной, рассудительной, сдержанной, но в глубине души страстной и в какой-то степени ранимой натурой, прямо как я. Она полностью отдавала себя цирку: я видел её репетиции, видел, как она мотивирует подчинённых, как придумывает номера, — это было нечто фантастическое! Но в то же время она очень тяжело переносила неудачи, недовольство артистов или зрителей, негативные отзывы на выступления — их было немного, но они всё-таки были, и каждый из них задевал её за живое. Она старалась не подавать виду, но я понимал, что она страдает, и пытался поддержать её как мог.
— Она просто чумовой начальник! — как-то сказала мне Лисса. — Ко всем умеет найти подход и внятно растолковать, что нужно делать! Не то что Гера, вечно гонявшая меня с непонятными заданиями. Как-то, например, заставила наслать безумие на Геракла. Я думала, для дела, а оказалось — из личной неприязни. Вот что такое злоупотребление служебным положением! А Хель не такая. Она всегда всё объясняет, не даёт пустых обещаний и отлично разбирается в своём деле. Именно она научила меня ходить по канату и танцевать без страховки. Раньше я страшно боялась высоты… Только вы никому не говорите, хорошо?
Я пообещал, что не скажу, но на самом деле её секрет и так был известен всему цирку — благодаря Фобосу и Деймосу, которые умели распознавать чужие страхи и с удовольствием рассказывали о них товарищам (разумеется, заверяя каждого, что его собственная фобия останется тайной). От них я узнал, что Эрешкигаль больше всего боится свою сестру Инанну, которая однажды чуть не захватила её царство («Она страшная стерва, — сказал мне Деймос, — хуже нашей Исиды! Только ей об этом не говорите!»), Миктлантекутли — конкистадоров («Оно и понятно, — разъяснил Фобос, — они все его храмы порушили, изверги!»), Либитина — белой одежды («Кроме восточной, — сообщил Деймос, — в Азии белый — цвет траура, так что белые кимоно, например, её устраивают»), Тот — мышей («В прошлом они сгрызли множество свитков с его сочинениями, — пояснил Фобос, — что стало для него страшным ударом!»), а Аид — свою тёщу Деметру («Были бы у нас такие тёщи, которые чуть что насылают вечную зиму, мы бы тоже их боялись», — в один голос прокомментировали братья). Когда же я поинтересовался, чего боится Хель, оба глубоко задумались.
— Пожалуй… — осторожно произнёс Деймос. — Можно сказать, что она боится быть непонятой, отвергнутой, что ли. Ей пришлось натерпеться от асов, невзлюбивших её за то, что она, во-первых, дочь Локи, а во-вторых, наполовину йотунша. Став правительницей царства мёртвых, она приучила себя быть сильной и даже полюбила свою работу, но неприятный осадок остался. Ей до сих пор кажется, что Один отдал ей подземный мир, чтобы откупиться, найти ей, никчёмной полукровке, хоть какое-то применение. Каждый день она пытается доказать себе, что достойна быть богиней, что от неё есть польза. Хотя, как по мне, это всего лишь комплексы, от которых ей давно стоило избавиться.
Я был с ним согласен. Уж в чём я точно не сомневался, так это в том, что от Хель есть польза. Я боялся подумать, что было бы со мной, если бы она не приехала в наш город со своим цирком. Не сказать что моя жизнь была невыносимой — нет, я неплохо учился, у меня были друзья, увлечения, надежды на карьеру, но всё это, откровенно говоря, начинало мне надоедать. Мне хотелось чего-то нового, чего-то яркого, чего-то, что перевернуло бы мой мир с ног на голову, и появление балагана Хель стало тем самым долгожданным событием, которое заставило меня воспрянуть духом.
— Забавно, — сказал я ей, когда мы вместе катались на карусели, — что ваша труппа, состоящая в основном из богов смерти, вернула мне радость жизни.
— Жизнь и смерть всегда ходят рука об руку, — заметила она, крепче хватаясь за резную гриву своего слейпнира — мне показалось, что он при этом пошевелил четырьмя передними ногами, но, возможно, это был обман зрения. — Без одного не может быть другого. Знаешь, боги иногда подумывали сделать людей бессмертными, но нас останавливала мысль, что тогда вы перестанете любить жизнь. Перестанете наслаждаться каждым днём, как последним, спешить к новым горизонтам, пока не поздно. Как любит говорить Танатос, наиболее живым ты чувствуешь себя тогда, когда находишься на волосок от смерти. Только в такие моменты человек начинает ценить то, что имеет. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы, боги негативных явлений, приносим людям радость.
— Хотелось бы мне путешествовать с вами, — признался я, в свою очередь сжимая уздечку своего единорога — карусель крутилась всё быстрее. — Путешествовать из города в город, из страны в страну, помогать вам с реквизитом, смотреть ваши шоу… Пожалуй, это самая прекрасная жизнь, которую я могу себе представить!
— Вот только у тебя здесь учёба, — напомнила мне Хель, — и семья. Твоя сестра очень расстроится, если ты уедешь, — ты ведь сам говорил, что стал для неё самым близким человеком после смерти родителей. Да и твоему брату сейчас нужна поддержка: он только-только открыл дело и пытается встать на ноги. Если что-то пойдёт не так, ты должен быть рядом и прийти ему на помощь. Это твой долг.
Я понимал, что она права. И всё же мне было невыносимо больно осознавать, что скоро этот сказочный цирк уедет и, возможно, уже никогда не вернётся в наши края. Я старался проводить здесь всё свободное время, не пропускать ни одной репетиции, по сто раз кататься на аттракционах и играть в автоматы — лишь бы запомнить как можно больше. И всё же цельной картины в моей памяти не сохранилось — только обрывки. Вот я танцую танго с Миктлансиуатль (нещадно наступая ей на ноги), вот играю с Гекатой в дурака (надо сказать, что такое применение карт нравилось ей даже больше, чем гадания), вот кидаю печенье собакам Анубиса, вот вглядываюсь в выцветшую от времени карту звёздного неба, слушая комментарии Нергала о том, как эти созвездия выглядели во времена шумеров, вот помогаю Фобосу (или это был Деймос?) смазывать шарниры заржавевшего циклопа, который должен был бросаться на посетителей комнаты страха, потрясая тяжёлой дубинкой, вот безрезультатно ищу телефон, ещё не зная, что Локи превратил его в кобру и подкинул в корзину Сета… А вот захожу в «Яблоко раздора», надеясь подкрепиться тортом-мороженым, и застаю сцену между Иштаб и Эридой. Посетительница была в стельку пьяна, и хозяйка заведения пыталась то ли утихомирить, то ли приободрить её. Смекнув, что пришёл не вовремя, я собрался было выйти из кафе, когда услышал фразу, зацепившую меня за живое.
— Я не могу радоваться жизни! — заявила Иштаб, размазывая по лицу вызывающую косметику и туже затягивая под горлом пёстрое боа — обычно майя изображали её с петлёй на шее, но ассистентке фокусника такой аксессуар был бы не к лицу, и она заменила его на более подходящий. — Как я могу радоваться, если всё в этом мире временно и конечно? Если всё, к чему я привязываюсь, умирает? Люди, животные, культуры, цивилизации! Всё гибнет, рушится, исчезает! За что нам такая мука — быть бессмертными в смертном мире? О, если бы я могла умереть, уснуть, погрузиться в сладкое забвение — какое это было бы счастье! Почему я не могу себе этого позволить? Чем я хуже людей?
— Вот тебе забвение, — фыркнула Эрида, протягивая ей бутылку с какой-то прозрачной жидкостью. — Воды Леты с соком асфоделий. Правда, на богов они не действуют так, как на смертных, но успокоение дарят, хоть и временное. Бери и проваливай отсюда. Отблагодарить можешь завтра, когда будешь трезвая. Я, конечно, люблю драки и не возражаю против беспорядков в своём заведении, но ты мне уже плешь проела со своим нытьём. Так что катись в Тартар через Дуат и Миктлан!
— Спасибо! — улыбнулась богиня майя, принимая подарок. — Ты самая лучшая барменша на свете! И всё-таки как жаль, что я бессмертна…
Её слова надолго запали мне в душу. Я всерьёз задумался, каково это — любить что-то, что неизменно должно исчезнуть. Хель была уверена, что конечность придаёт нашей жизни особый вкус, но Иштаб думала по-другому. Ей было невыносимо жить в этом хрупком и изменчивом мире, снова и снова расставаясь с тем, к чему она успевала привязаться. И где же истина? Чего больше в нашем бренном существовании — счастья или горя, боли или радости?
Я не находил ответа. А между тем время шло. И вот наступил тот день, когда цирк должен был покинуть наш город. Куда лежал его дальнейший путь? Этого мне никто не мог сказать.
— Туда, где мы будем нужны, — таков был ответ Эрешкигаль, которой я помогал собирать чемодан. — Возможно, в Ирландию — на этом настаивает Бадб, не теряющая надежды повидать Морриган. Или в Италию — Харона давно манит Венеция. А может, и в мою родную Месопотамию. Уже не вспомню, когда я последний раз видела Тигр и Евфрат, любовалась зиккуратами и посещала развалины собственных храмов… Но решать Хель.
Она приняла из моих рук последнюю шпагу — настолько длинную и широкую, что я с ужасом представлял, как она собирается её глотать, — и уложила в чемодан вместе с остальными, нисколько не смущаясь, что её лезвие торчит наружу. Я понял, что это конец. Они правда уедут. Больше не будет этих сказочных номеров и волшебной музыки, фантастических иллюзий Локи и головокружительных кульбитов Лиссы, ироничной пантомимы Марены и безумных марионеток Супая, песен сирен и танцев эмпус, морских чудовищ Тангароа и крикливых ворон Бадб… При мысли об этом мне стало невыносимо холодно и одиноко.
— Всё будет хорошо, — уверяла меня Хель, когда мы прощались, — ты научишься жить без нас. Сначала будет тяжело, но ты привыкнешь. У тебя есть друзья, семья, любимое занятие. Ты не пропадёшь. Я верю в тебя.
— А я верю в тебя, — ответил я, — так же, как когда-то верили викинги. Нет, не так. Они мечтали доблестно умереть в бою и попасть в Вальхаллу, а я больше всего на свете хочу оказаться в твоём царстве. Я буду молиться об этом. Я откажусь от любого рая, лишь бы увидеть тебя снова. Даже после смерти.
Она сдержанно улыбнулась, но мне показалось, что по её «мёртвой» щеке пробежала слеза.
— Всё возможно, — сказала она, — главное, не забывай радоваться тому, что у тебя есть. Это то, что мы хотим донести до вас своими представлениями. Даже в самые тёмные дни есть место радости. Даже самую сильную боль можно пережить, если научиться смеяться над ней. Если уж мы, некогда могущественные, а ныне почти забытые божества, потерявшие всё, что у нас было, научились жить среди людей, шутить над собой и дарить радость другим, то вам это тем более под силу. Не бойся жить. Не бойся страдать. Не бойся быть счастливым. И помни, что мы всегда будем рядом.
С этими словами она помахала мне и направилась к своему фургону — яркому, красно-белому, словно перенёсшемуся сюда из начала прошлого века. Подол её оранжевого платья шелестел по опавшим листьям. Она казалась мне прекрасным духом уходящей осени, которую нельзя остановить — только запомнить…
Вскоре её фургон тронулся с места и, вслед за остальными, растворился в густом осеннем тумане. Я же остался стоять посреди пустой площади, на которой совсем недавно находился самый прекрасный цирк на Земле. Теперь об этом напоминали лишь мятые афиши, валявшиеся тут и там. Я подобрал одну из них и внимательно рассмотрел. Супай в карнавальной маске, Сет в шёлковом тюрбане, Марена в белых кружевах… Они казались такими яркими и живыми на фоне серого осеннего города. Неожиданно мой взгляд зацепился за название программы, с которой гастролировал цирк. Почему-то раньше я не обращал на него внимание, а зря. Ведь программа называлась «Щепотка волшебства». Я вспомнил слова Хель о том, что магия постепенно иссякает, с каждым днём уходя из нашего мира, и даже боги ничего не могут с этим поделать. Однако они не пожалели тех жалких крупиц, что им остались, и поделились ими со зрителями. Даже сейчас, когда они уехали, эти крохи продолжают согревать нас. И меня в том числе.
Я свернул афишу и положил в карман пальто. Несмотря на пронизывающий ветер, на душе у меня стало тепло и уютно.
Автор: Мари Лафитт
#сказка #фэнтези #фантастика #фантастический рассказ #рассказы #мистика #чудеса рядом