В этом видеоролике (на моем канале «Yura Ecrlinf Linnik» на платформах «YouTube», «Rutube», «Яндекс-Дзен») я читаю свой перевод ПЕРВОГО из ДЕСЯТИ фрагментов романа Алис Зенитер, название которого я перевожу как «Искусство творить потери» (Alice Zeniter, «L' Art de perdre»); а в ПРЕДИСЛОВИИ к ЧТЕНИЮ я фантазирую в жанре «альтернативная история» и высказываю предположение о том, что, если бы в начале 1960-х годов президент Франции (Шарль де Голль) проявил бы больше твердости и политической воли, то сейчас АЛЖИР был бы вторым ИЗРАИЛЕМ, только франкоязычным… Но обо всём по порядку: первые 120 (сто двадцать) страниц этого романа (то есть почти ТРЕТЬ книги) я перевел еще в 2018 году и разослал во все русскоязычные издательства. И вдруг сейчас я узнаю, что в 2022 году этот роман вышел в переводе Нины Хотинской в издательстве «Livebook» под названием «Искусство терять». Оправдать подобное поведение издательства «Livebook» можно только в одном случае: если мой перевод – ПЛОХОЙ, настолько плохой, что редакция издательства предпочла заказать перевод всей книги другому переводчику, в то время как в их распоряжении был мой перевод первой ТРЕТИ от общего объема данной книги. Прошу всех, кому это интересно, писать комментарии к данному видеоролику и высказать мнение о том, правильно ли поступило издательство, отвергнув мой перевод. Вы можете сравнить мой перевод с переводом Нины Хотинской и определить, чей перевод лучше. Еще раз подчеркну, что мой перевод существовал еще в 2018 году, и я могу ДОКАЗАТЬ это в СУДЕ, если дело дойдет до судебного разбирательства. Итак, вот текст, который я читаю в данном видеоролике:
АЛИС
ЗЕНИТЕР.
ИСКУССТВО
ТВОРИТЬ
ПОТЕРИ
(фрагмент 1)
Под предлогом того, что алжирский дей в гневном порыве ударил веером французского консула (по другим сведениям, это был не веер, а опахало для отпугивания мух), французская армия начала завоевание Алжира в 1830 году, в начале лета, в пору убийственной жары, что становилась всё сильнее с каждым днем. Если мы согласимся с версией про опахало от насекомых, то для полноты картины представим палящее солнце и иссиня-черные тучи назойливых москитов, жужжащих вокруг солдатских голов. Если же мы склоняемся к гипотезе о веере, то нам придется признать, что возникающий перед нами типично восточный образ дея, совмещающий жестокость с изнеженностью, является весьма жалким оправданием для начала столь крупномасштабных военных действий. Как, впрочем, и любой удар по голове консула, каким бы предметом он ни был нанесен. Но, должна сознаться, из всех поводов к объявлению войны, именно в этом есть некое поэтическое очарование, которое меня подкупает, особенно если там фигурировал веер.
Завоевание происходит в несколько этапов, ибо сражаться надо со множеством разных «алжиров»: во-первых, собственно, с гарнизоном города Алжир, затем с войсками эмира Абд аль-Кадира, затем с Кабилией, и наконец, полвека спустя, с населением Сахары – «Южных территорий», как их именуют в метрополии, и в этом названии слышится нечто таинственное и одновременно вполне заурядное. Все эти многочисленные «алжиры» по воле завоевателей превращаются во французские департаменты. Они присоединяются к Франции и поглощаются ею. Теперь французы начинают понимать, что означает официальная История страны: это обширное, непрерывно растущее брюхо, частью которого становятся всё новые и новые земли, если, конечно, последние согласятся, чтобы им присвоили дату рождения в составе французского государства. Когда же вновь прибывшие начинают проявлять беспокойство внутри этого гигантского брюха, сие обстоятельство ничуть не тревожит Историю Франции, как и всякого человека, у которого бурчит в животе: ибо очевидно, что пищеварительный процесс требует времени. История Франции шествует бок о бок с французской армией: История – это Дон Кихот, обуреваемый мечтами о величественном и грандиозном; армия – это Санчо Панса, семенящий рядышком с господином и выполняющий всю самую грязную работу.
К лету 1830 года Алжир уже имел свою историю, и даже не одну, а несколько, ибо был разделен на племена и кланы. Однако, если история страны вот так размножилась, то она больше напоминает собрание легенд и мифов. Сопротивление Абд аль-Кадира и подвластных ему народностей, города из шатров, кочующие по пустыням, как плавучие острова в океане, всадники в плащах-бурнусах, размахивающие саблями, – всё это словно сошло со страниц «Тысячи и одной ночи» в глазах обитателей метрополии. «Что за прелестная экзотика!» – не могут не воскликнуть некоторые парижане, листая газеты. И под этим «прелестно» ясно подразумевается «несерьезно». Раздробленная история Алжира не имеет того веса, которым обладает официальная История, объединяющая Францию. Посему французские книги проглатывают Алжир со всеми его легендами и мифами, которые превращают в несколько строчек своей собственной Истории, уверенно шествующей твердым шагом через вехи дат, заученных наизусть, и в этой четкой хронологии событий ясно прослеживается прогресс цивилизации – рождающийся, растущий, крепнущий, озаряющий всё вокруг. Столетие колонизации, отмечаемое в 1930 году, – это праздник в честь поглощения Алжира, где арабы служат лишь украшением, словно колоннады древних зданий, словно римские развалины или рощи старых экзотических деревьев.
Но уже в эту пору с обоих берегов Средиземного моря раздаются возгласы о том, что Алжир – это не просто одна из многих глав книги, которую сами алжирцы не имеют права писать. По началу никто их, кажется, не слышит. Другие же с радостью признают официальную версию и состязаются в красноречии, восхваляя труды колонизаторов-цивилизаторов, достигших несомненных успехов. А многие вообще молчат, полагая, что История разворачивается в какой-то параллельной Вселенной, в мире королей и полководцев, среди которых нам, простым смертным, нет места, и мы не можем сыграть там ни малейшей роли.
Что же касается Али, то он верит, что История уже написана, и по мере того, как он идет по жизни, ее свиток разворачивается перед ним. Все поступки, совершаемые им, не могут ничего изменить, но лишь раскрывают свиток под названием «Мектуб» – «то, что предначертано». Али не знает, где именно предначертано – может быть, в облаках, а возможно, на линиях руки, или где-то внутри тела микроскопическими буквами, а может быть, в зрачке Бога. И он верит в Мектуб с немалым удовольствием, ибо ему приятно осознавать, что он не должен всё решать сам. Он верит в Мектуб еще и потому, что незадолго до его тридцатилетия, вдруг, почти случайно, на него свалилось богатство, и вера в то, что это было ему предначертано, избавляла его от чувства вины за столь внезапное обогащение.
Возможно, для Али это стало несчастьем (думала позднее Наима, стараясь вообразить жизнь своего деда): познать удачу, что повернулась к нему, хотя, в общем-то, была ему не нужна; увидеть, как осуществляются мечты, и не понимать, что с этим делать. Волшебство вошло в его жизнь, и – мало того, что потребовало от Али изменить привычное поведение, так еще и навязалось ему столь настойчиво, что от него стало невозможно избавиться. «Удача подтачивает скалы», – говаривали горцы, соплеменники Али. Именно это она и сделала с ним.
В 1930-х годах он был всего лишь бедным подростком, каких много в тогдашней Кабилии. По примеру большинства мальчишек своей деревни он мечется между множеством разных работ – то гнет спину на земельных наделах своей семьи, крохотных и сухих как песок, то наживает себе новые мозоли на плантациях колонистов или богатых крестьян, то спускается с гор и идет в Палестро, где нанимается батраком. Он попробовал даже устроиться на рудники Бу-Медрана, но его не взяли: старый француз, к которому он обратился, не хотел видеть у себя ни одного туземца, ведь поговаривали, что его отец был убит во время восстания 1871 года.
Не имея какого-то определенного ремесла, Али делает всё понемногу, он крестьянин бродячий, крестьянин летучий, и деньги, что он добывает, прибавляются к заработку отца и позволяют прокормить их семью. Ему даже удается скопить небольшую заначку, необходимую для женитьбы. Достигнув восемнадцати лет, он берет в жены одну из своих двоюродных сестер – девочку-подростка с красивым, печально-задумчивым личиком. Этот брачный союз дарит ему двух дочерей – к великому огорчению всей семьи, сетующей возле постели роженицы, которая умирает от стыда. «Дом, где больше нет матери, погружен во тьму, даже если горит лампа», – гласит кабильская пословица. Юный Али переживает эту тьму столь же терпеливо, как и свою бедность. «Значит, так предначертано, и для всеведущего Бога подобное бытие имеет высший смысл, вместе со всеми печальными страницами, которые часто встречаются в нашей книге жизни».
В начале 1940-х годов хрупкое финансовое равновесие семейного очага рушится, когда умирает отец Али: высоко в горах он упал в пропасть, пытаясь поймать убежавшую козу. Тогда Али вербуется во французскую армию, воскресающую из пепла, и вливается в ряды союзных войск, что ринулись освобождать Европу. Ему двадцать два года. На плечи своей матери он возлагает воспитание своих братьев и сестер и двух маленьких дочек.
Дальше в моем повествовании – двухлетний пробел: он присутствует и в воспоминаниях Хамида, и в разысканиях Наимы. О войне Али всегда говорил только лишь одно слово: «война».
Вернувшись с войны, он застает свою семью всё в той же крайней нужде, которую теперь облегчает его ветеранская пенсия.
Через год, в один прекрасный весенний день, он ведет своих младших братьев – Джамеля и Хамзу – купаться в пересыхающей реке, чье русло теперь наполнилось благодаря таянию горных снегов. Течение стало столь мощным и стремительным, что надо изо всех сил цепляться за прибрежные скалы и пучки травы, а иначе тебя унесет. Джамель, самый худенький и слабенький из всех троих, запаниковал. Двое других начинают хохотать и подтрунивать над его боязливостью, они шутя тянут его за ноги, а Джамель думает, что водоворот засасывает его, он плачет, шепчет молитвы… И вдруг:
– Берегись!!!
Река обрушивает прямо на них какую-то мрачную глыбу. Нечто, похожее на лодку, катится вдоль самого берега, стучась о скалы, дробя камни, поднимая тучи грязи, подминая под себя всё прибрежное пространство. Джамель и Хамза выскакивают из воды, но Али не спешит вслед за ними: он всего лишь прячется за выступ скалы, за который ухватился. Этот каменный щит, дарованный ему судьбой, принимает на себя весь удар деревянной глыбы и заставляет ее остановиться на какое-то мгновение. Она покачивается и переваливается с боку на бок, явно готовясь ринуться дальше в стремительном потоке, увлекающем ее. Али запрыгивает на выступ скалы и, присев на него и обхватив ногами, он протягивает руки и пытается удержать на месте этот подарок реки – машину поразительной простоты, состоящую из огромного деревянного винта, крутящегося в тяжелой раме. Всё это устройство каким-то чудом еще не успело сломаться.
– Помогите мне! – орет во всю глотку Али, взывая к братьям.
Дальнейшие события в семье будут описывать, как рассказывают волшебную сказку: простыми ясными фразами в прошедшем времени.
И вытащили они из воды выжималку, и починили ее, и установили в своем саду. Теперь для них стало неважно, что их скудные земельные наделы были засушливы и бесплодны. Ибо все соседи приходили к ним со своими оливками и просили выдавить масло. Вскоре они стали достаточно богаты, чтобы купить свои собственные плантации. Али смог снова жениться и женить обоих своих братьев. Несколько лет спустя их старая мать, которая теперь была совершенно счастлива, мирно скончалась.
Али не осмеливается думать, что он сам заслужил такую судьбу и обогатился благодаря собственным усилиям. Это удача, везение, речное течение – принесли ему сначала выжималку, затем всё больше земельных наделов, затем магазинчик в деревне, затем торговлю по всей их горной местности, набирающую обороты, и, наконец, автомобиль и квартиру в городе, которые он вскоре приобретет, а это высшие знаки успеха. То же самое он думает и о несчастье: если оно поразит человека, то никто в этом не виноват. Это как если бы случилось наводнение и унесло обратно выжималку со двора его дома. Посему, когда ему случается приехать в Палестро или в Алжир и услышать в тамошних кафе, как некоторые люди (только некоторые, весьма немногие) говорят, что хозяева умышленно создают такие условия, чтобы держать всех работников в нищете, и что возможна совсем другая экономическая система, при которой каждый, кто трудится, имеет право на часть добываемой им прибыли, наравне или почти наравне с владельцами земель и машин, – когда он слышит подобные речи, он лишь насмешливо качает головой: «Только безумец может спорить с водопадом». Мектуб. Жизнь складывается из необратимых предначертаний судьбы, а не из каких-то сводов законов и исторических постановлений, которые легко отменить.
Будущее Али (которое теперь, когда я пишу эти строки, уже является для Наимы давно прошедшим) так и не сумеет изменить его взгляд на порядок вещей. Он так никогда и не научится вкраплять в рассказ о своей жизни хоть какие-то размышления исторического, политического, социологического, или даже экономического характера, делающие его личную судьбу частью общего исторического пейзажа колонизированной страны, или хотя бы дающие понять, что он осознает себя «колонизированным» крестьянином.
Вот почему первая часть этой истории напоминает мне, как и Наиме, какой-то калейдоскоп из старомодных образов – выжималка, осел, вершина горы, плащ-бурнус, оливковая роща, бурная река, белесые хижины, прилипшие, словно клещи, к горным склонам, поросшим кедрами, – и всё это перемежается с пословицами, словно виньетками из алжирского орнамента, которыми старик усеивает свои редкие рассказы, а его дети повторяют их, изменив несколько слов, а воображение внуков развивает еще сильнее, чтобы сложился образ страны и создалась цельная история семьи.
Потому мне для этой книги был так же необходим вымысел, как и серьезные, почти научные исследования: и то, и другое заполняло пробелы между виньетками, передаваемыми из поколения в поколение.
#Алжир #Франция #история