Чувствительный хлопок сзади по плечу, широкой, как лопата, ладонью в грубой кожаной перчатке. Команда «Приготовиться!» - кричит пилот. То есть он должен это крикнуть, но за тарахтеньем мотора и воем воздуха, я ничего не слышу. Отстёгиваю ремни, переваливаюсь через бортик кабины и встаю в рост, хватаюсь за ближайшую стойку, поддерживающую верхнюю плоскость биплана. Марк тоже отстёгивается и изготавливается последовать за мной. Я отрицательно качаю головой – рано, места на крыле мало, как и в тесной одноместной кабинке, где мы едва-едва поместились при взлёте. Стоять крайне неудобно – согнувшись, уперев одну руку в борт, другой намертво вцепившись в расчалки, чтобы хоть как-то противостоять набегающему потоку. Взгляд на пилота – он кивает, поднимает левую руку, сжимает и разжимает кулак – «Пошёл!» - и я, мысленно перекрестившись, отталкиваюсь ногами от резинового коврика, приклеенного к поверхности крыла и головой вперёд лечу в семисотметровую пропасть, полную прозрачного осеннего воздуха.
Ни о каких «самораскрывающихся» парашютах, как и о вытяжных фалах, которые в больших самолётах пристёгивают перед прыжком карабином к тросику, протянутому под потолком кабины, тут речи нет. Старина У-2 (хотя – какой же он старина? Всего два года, как в производстве, считай, последний писк советского Авиапрома!) лишён подобных излишеств. Нет и запасного парашюта, только плотный увесистый тюк импортного американского «Ирвинга» за спиной, да алюминиевая, крашеная в зелёный цвет скоба, которую сжимают сейчас мои пальцы.
«Двести двадцать один, двести двадцать два, двести двадцать три – пошёл!» Рву на себя скобу. «Ирвинг» не подвёл – сотня квадратов парашютного шёлка с хлопком разворачивается над головой, стропы подвесной системы чувствительно рвут за плечи, и я повисаю под куполом, болтая ногаи, как это и полагается всякому новичку. Правее и выше виден неспешно удаляющийся самолёт, от которого отделяется, летит вниз и через положенное время повисает на стропах ещё одна фигурка. Марк вслед за мной совершил третий в своей жизни прыжок.
У-2 тем временем разворачивается и заходит на посадку – на широком зелёном лугу, гордо именующемся лётным полем харьковского аэроклуба его ожидает следующая смена спецкурсантов. А я наслаждаюсь недолгими минутами беззвучно-плавного спуска, любуюсь кучерявящейся по краю поля рощицей, белые крестики планеров у дальнего конца ВВП и грузовичок-буксировщик, с которого к одному из «парителей» как раз тянут трос. Ветерок сегодня слабый, но всё же парашют немного сносит и я, вспомнив полученные инструкции, принимаюсь за дело: осматриваю купол и стропы на предмет перекруток и захлёстов (слава богу, всё в порядке!) после чего подтягиваю стропы с левой стороны, заставляя парашют скользить прочь от рощи. Приземление на деревья, пусть даже и такие жиденькие, и неизбежная прогулка в госпиталь – совсем не то, чем я хотел бы завершить так хорошо начавшийся день.
Лётное поле уже набегает мне под ноги, мелькают полосы скошенной травы. Я, подтянувшись на стропах, плотно сжимаю лодыжки и колени, сгибаю ноги - и, коснувшись земли старательно, как на бесчисленных тренировках, падаю перекатом на бок. Теперь – вскочить, и пока порыв ветра не наполнил купол и не поволок меня по земле, подтянуть его к себе, погасить, сгрести в охапку бледно-жёлтой, скользкого на ощупь шёлковой ткани – всё! Теперь можно с чистой совестью принять мужественную позу с ладонью, приложенной козырьком к кожаному лётному шлему, и наблюдать, как метрах в тридцати от меня изготавливается к приземлению Марк Гринберг.
- Опять не вернёшься к отбою? – спросил Марк. – Смотри, в последний раз тебя прикрываю. Взял, понимаешь, манеру шляться по ночам…
- Не завидуйте так громко, юноша! – я поднял палец. – И вообще, мы не в коммуне, и отбоя тут нет.
- Зато дверь на ночь запирают! – не сдавался напарник. – И вахтёрша внизу, Нинка – чистый цербер, даром, что ещё молодая. С наганом!
- Нинку пусть здешние, общежитейские боятся, а нам-то что? Стрелять, что ли, в меня будет, или к Антонычу стучать поедет?
- К Антонычу она, конечно, не поедет. – рассудительно ответил Марк. - Но и дверь после одиннадцати вечера не откроет, стучись хоть до утра. Тебе охота на улице ночевать?
- А кто тебе сказал, что я собираюсь ночевать на улице? – ухмыльнулся я. – Уж найду где, не сомневайся…
По поводу непоколебимости вахтёрши Нины, действительно, вооружённой старым солдатским наганом в потёртой кобуре, у меня имелось своё мнение, но делиться с Марком я им не стал. Воистину, шоколадка московской фабрики «Красный Октябрь» (бывшее товарищество «Эйнемъ») способна делать чудеса. Впрочем, злоупотреблять однажды произведённым эффектом я не собирался – мы, надо полагать, здесь не в последний раз, и добрым отношением с такой фигурой, как вахтёрша, лучше лишний раз не злоупотреблять. Тем более, что оконную раму в торце коридора второго этажа я ещё час назад подцепил лезвием финки и убедился, что открывается оно свободно, а из окна легко дотянуться до ржавой пожарной лестницы. На второй этаж Нина поднимается редко, нечего ей там делать – вот этим путём я и вернусь.
В общежитии харьковского авиазавода мы ночевали всякий раз, после занятий в аэроклубе и вполне успели здесь освоиться. Каждый раз нас привозили в аэроклуб часа в два пополудни, причём в кузов коммунарского грузовичка кроме спецкурсантов набивалось ещё много народу – сотрудники коммуны и вольнонаёмные заводские, кому требовалось по своим делам в город. С утра «АМО» забирал нас прямо от дверей общаги, и тем, кто задерживался, приходилось добираться назад самим – а это без малого двадцать вёрст. Так что опаздывать в любом случае не стоило – в противном случае рискуешь попасть в родную колонию в лучшем случае, к обеду.
Но сейчас подобные материи мало меня занимали. Я снял со спинки стула выглаженный выходной костюм (утюг пришлось выклянчивать у той же вахтёрши Нины а потом греть в кухоньке, на чугунной угольной плите) и стал переодеваться. Натянул старательно вычищенные туфли, подумал походя, что неплохо было бы договориться с кем-нибудь из постоянных обитателей общежития о том, чтобы держать «сменный гардероб» у них и не таскать каждый раз в Харьков и обратно в вещмешке, вызывая вполне законное недоумение спутников. А приличный, выходной костюм мне необходим – светить лишний раз коммунарскую парадку там, куда я собирался сегодня вечером, пожалуй, не стоило. Ничего криминального, разумеется, но раз, другой – так ведь можно и примелькаться. А оно мне, спрашивается, надо?
Ну вот, кажется и всё? Зеркала в двухместной, узкой, словно школьный пенал, комнатёнке, куда заселили нас с Марком, разумеется, не было, так что я просто покрутился на месте, пытаясь обозреть себя с кормы. Марк наблюдал за мной с иронической ухмылкой. Я улучил момент, когда он отвернётся, засунул за брючный ремень «браунинг» и вышел в коридор, плотно притворив за собой дверь.
Дело было в костюме, конечно. Во время второй нашей поездки в Харьков мы с Марком пошли после занятий в аэроклубе бродить по центральным улицам города – и я тогда заприметил очень приличный и дорогой магазин, торгующий готовым платьем. Кроме популярных здесь полувоенных френчей, однобортных курток и двубортных жилетов, я обнаружил на витрине и главное нововведение моды второй половины двадцатых годов – мужской костюм-тройку "а-ля Принц Уэльский". Английская тонкая шерсть в мелкую полоску, безупречный крой, узкие, прямые брюки чуть ниже щиколотки… э-э-э, да что там говорить! Цена по местным меркам была запредельной, но я без колебаний выложил за обновку остатки купюр, вырученных в своё время за николаевские десятки, прикупив вдобавок галстух (так тут говорят!), пару белоснежных сорочек из тонкой бумажной ткани, и три пары носок с нелепыми приспособлением в виде мини-подтяжек, застёгивающихся под коленом. Завершили гардероб элегантные бежево-коричневые туфли на модной резиновой подошве – настоящие, из Америки! – доверительным полушёпотом сообщил приказчик.
Марк, ставший свидетелем этого грандиозного мотовства, смотрел на меня, как на сумасшедшего. Не мог же я объяснять ему, что уже успел договориться с «психологиней» о том, что она будет подгадывать свои визиты в Харьков к нашим занятиям в аэроклубе, и мы рассчитываем провести вместе не один вечер – и не только в гостиничном номере, но и в каком-нибудь приличном ресторане, которых в столице Советской Украины хватало. Не в юнгштурмовке же с коммунарскими нашивками идти в дорогое заведение – тем более, что костюм в сочетании с набриолиненной шевелюрой добавлял мне сразу два-три года, до некоторой степени скрадывая нашу с Еленой разницу в возрасте.
К сожалению, цену костюма мог оценить не только я или моя пассия – не считая, разумеется, прочих посетителей ресторана, в котором мы как раз сегодня и договорились поужинать перед тем, как… ну, вы понимаете. Общежитие авиазавода находилось далеко не в самых благополучных районах города, трамвай ходил редко и я, не желая мять английскую буржуазную ткань в отечественной пролетарской давке, решил пройтись пешком, имея в виду поймать, если повезёт, извозчика. И не успел прошагать и двух кварталов, как наткнулся на неизбежное.
- Дывысь, Мыкола, нэпман хиляет[1]! А нарядный якой, чисто бобёр[2]! Раскуём[3]?
В отличие от тех, московских гопников, эти говорили с выраженным малороссийским акцентом – хотя и замусоренным жалкими потугами ботать по фене. Они и на вид были такие же – типичные Мыколы и Тарасы, приехавшие в столицу за городской деньгой, устраиваться на завод или фабрику, но свернувшие по слабохарактерности или врождённому слабоумию на кривую дорожку. И ведь событие это явно не было случайным – ну, увидели фабричные парни расфранченного «исплотатора», сдуру завернувшего не в тот район, вот и решили покуражиться, - нет, судя по мелькнувшим в руках у обоих ножам, хлопцы занимались любимым делом. И дяди Яши с «Браунингом» мне здесь не дождаться, как, впрочем, и любой другой помощи – милиционеров на этих улицах редкие гости, а выглянувший из подворотни чумазый подросток явно симпатизировал моим оппонентам.
Я огляделся, прикинул расклад сил – злодеев всего двое. Я состроил испуганную физиономию и попятился в проход между домами – идиотский с любой точки зрения поступок, потому что шагах в двадцати проход упирался в кирпичный брандмауэр, у подножия которого кисла застарелая помойка.
Злодеи повеселели – как же, жертва сама идёт в руки!
- Эй, нэпман! – распорядился тот, что постарше, в мятом картузе. – Скидавай клифта, котлы, лопатник гони, пока афишу не расписарили![4]
И напоказ, неумело, крутанул перед собой финкой. Второй ощерился – зубы у него были чёрно-жёлтые, гнилые – и шагнул ко мне.
- Шо, фраерок, не врубился? Скидавай клифта, кому говорено!
При этих словах изо рта у него пахнуло такой густопсовой гнилью, что начисто перебило ароматы помойки. Я невольно отвернул лицо. Не помогло.
- Глянь, Мыкола, он ещё и хавальник воротит от пролетарьята! – обрадовался моей реакции гнилозубый. Я скривился - вонь стала совсем уж невыносимой. – Ну, ща я его…
…что ж, сами виноваты. Теперь - не обессудьте...
Бац!
Затвор «браунинга» клацнул, досылая патрон в патронник. Стрелял я навскидку, не целясь, с расстояния в пять шагов это было ни к чему. И не промахнулся, конечно, угодил точно между глаз гнилозубому – он отлетел к стене и сполз по ней, размазывая волосами по кирпичам кровавый след и серо-розовые мозговые комки.
- Дядьку, не надо! Не вбивай!
Второй успел сообразить, что сейчас будет – уронил нож и сделал попытку повалиться на колени. Не преуспел.
Бац! Бац!
Две пули, одна за другой угодившие в верхнюю часть груди, опрокинули его навзничь, на замусоренную землю, где он и задёргался, издавая невнятный хрип.
Бац! Бац!
Контроль. Обе пули в бестолковые хуторские головы, хотя с первым это было, пожалуй, лишнее. Строго говоря, и второго можно было не убивать, но ведь харьковская уголовка недаром получает свой усиленный паёк! Местные сыщики наверняка опознали бы труп гнилозубого ещё до утра. После чего - вышли бы на его дружка, а тот дал бы исчерпывающее описание «нэпмана». И тогда они стали бы искать уже всерьёз. Хорошо одетый молодой человек, без колебаний в ход оружие – это смахивает на налётчика-гастролёра, члена серьёзной банды, если не чего похуже…
Я огляделся – в тупике никого, кирпичные стены съели звуки стрельбы, не выпустив их на улицу. Тогда я отыскал и собрал все пять гильз (не знаю, как у них тут с баллистической экспертизой, но бережёного бог бережёт). Потом оттащил трупы в угол, наскоро присыпал мусором и гнилыми досками, стараясь не запачкать щегольской костюмчик – после чего скорым шагом, поминутно озираясь, покинул место преступления.
Женщина вытянулась на спине и закинула руки за голову. Грудь, лицо её были в крошечных капельках испарины.
- Однако, вы сильны, юноша! – в голосе её ирония мешалась с едва уловимой ноткой восхищения. – Не думала, что сумеете так меня укатать! Вот что значит молодость…
Я изо всех сил постарался скрыть довольную улыбку. Молодость, конечно, это серьёзный фактор, но сегодня дело в другом: сумасшедшая доза адреналина, запах пороха и, главное, первая пролитая кровь – всё это возбудило меня до такой степени, что я уговорил Елену ни в какой ресторан не идти, а чуть ли не силком, за руку, утащил её в заранее снятый номер гостиницы. Что последовало за этим, в особых комментариях не нуждается, но даже после этих подвигов (в какой-то момент мне показалось, что массивная двуспальная кровать развалится под неистовым напором наших тел) я чувствовал себя бодрым и полным сил - и, соответственно, готовым к продолжению.
Но не тут-то было. Выяснилось, что дамы-психологини, состоящие на службе ОГПУ недаром получают свой немаленький (судя по раскиданному по всему номеру французскому шёлковому белью) оклад денежного содержания. Или все эти соблазнительные штучки входят у них в комплект спецодежды?
- А ну, выкладывай, что с тобой случилось? Она приподнялась надо мной на локте, а робкую попытку приподняться пресекла решительным толчком в плечо. После чего потянулась к тумбочке и, щёлкнув зажигалкой, закурила сигарету в длинном чёрном мундштуке. Я вздрогнул – сцена в сочетанием со сладковатым запахом дорогого турецкого табака получилась умопомрачительной, в стиле подлинного «нуара». - Только не надо сочинять, я тебя насквозь вижу... любовничек!
«Видела бы меня насквозь – хохотнул про себя я, - сбежала бы из номера как есть, в одном съехавшем к лодыжке чулке, вопя от ужаса. Но вообще-то, особого смысла скрывать случившееся у меня нет, так что, почему бы не пойти навстречу?..»
И я в двух словах поведал ей детали недавнего происшествия. И так увлёкся рассказом, что не заметил, как выложил и насчёт происхождения «браунинга». Или всё дело в шампанском, которого мы за вечер успели опорожнить аж полторы бутылки? Правда, немалая часть их содержимого попала на плечи, грудь, животик и прочие соблазнительные изгибы моей партнёрши и были потом оттуда, слизаны, но даже и такая порция – всё же многовато для пятнадцатилетнего недоросля…
Женщина, впрочем, так не считала. Она знаком велела мне разлить остатки вина по фужерам, в два длинных глотка, словно самогонку, выхлебала свою порцию и криво усмехнулась.
- Значит, ты сдал экзамен, Лёшенька. Что ж, следовало ожидать.
Я поперхнулся шампанским и принялся откашливаться. Елена постучала меня ладошкой между лопаток.
- Кх-х-х… какой экзамен?
- А то ты не догадываешься, милый! В приключенческих романах это называют «проверка кровью».
И тут до меня дошло – увы, с опозданием.
- Так те двое в переулке – подстава? Но ведь убил я их взхаправду, насмерть…
…Тьфу, что за детский лепет, самому противно! А вы попробуйте оказаться на моём месте – небось, не так ещё запоёте…
- Не подстава, а проверка. – строго сказала психологиня, и я вдруг осознал, что вот сейчас совершенно не воспринимаю её обнажённого, разгорячённого моими ласками тела. – Надо же было проверить, чего ты стоишь в настоящем деле? И не сверкай на меня глазами! Это не моя идея, порядок такой для старших боевых групп.
- Я и не сверка… стоп, каких ещё старших? Какие боевые группы?
Нет, эта женщина – настоящая фея, русалка, лесная колдунья… или просто превосходный профессионал своего дела? Стоило ей откинуться на подушку, и завести немыслимо изящную руку за голову, как я ощутил, что меня стремительно перестают интересовать и оставшиеся в переулке трупы, и её многозначительные оговорки. И даже ГПУшное начальство, затеявшее неведомо зачем этот дикий экзамен.
…который, я, впрочем, сдал, судя по всему, успешно. Что ж, уже хорошо…
- Ты, кажется, говорил, что у тебя остались ещё силы? – промурлыкала она. Ничего подобного я не говорил, но торопливо закивал и положил ладонь на розовое, с коричневым острым соском, полушарие. Плоть ниже пояса мгновенно вздыбилась, отреагировав на это прикосновение – и на то, как женщина подалась навстречу моей руке.
- Обещаю, всё тебе расскажу… чуть позже ладно? А сейчас – не заставляй больше меня ждать!
[1] Хилять (воровск.) – идти.
[2] Бобёр(воровск.) - богато, хорошо одетый человек.
[3] Расковать (воровск.) – раздеть.
[4] Расписарить афишу (воровск.) – порезать лицо.