Случилось мне в 90-ые годы провести рядом два дня с интеллигентом "воровского" мира. Началось наше знакомство с разбора "ЗАПИСКИ ИЗ МЕРТВОГО ДОМА". За моими плечами была армия с Афганистаном, а за ним персонажи "мёртвого дома". Он был гораздо старше меня и, как говорят про таких, - жил по понятиям. Со мной он ни слова матом. Да, он мог позволить перейти на другой язык, понятный оппоненту, но со мной ни-ни, мягкий литературный язык, богатый падежами. Я тогда только взахлёб перечитал Гоголя, а затем Достоевского. Из всего, что в меня с жаром входило - было всё, что я игнорировал в школе.
Вспомнил ему:
У меня небось не украдут, – говорил один, – я, брат, сам боюсь, как бы чего не украсть. ("Записки из мёртвого дома")
Он рассмеялся. Есть, говорит, - такие, которым ни украсть, ни покараулить, вот таким, как ты. Признаться в ответ я не знал, то ли мне радоваться, то ли огорчиться. В назидание он вспомнил один диалог, который к месту, чуть не по ролям продекламировал, да так хорошо, что я увидел в нём артистическую натуру ко всему прочему.
– За что ж ты сюда-то попал? Да еще в особое отделение… Ах ты, Сироткин, Сироткин!
– Да я-с, Александр Петрович, всего год пробыл в батальоне; а сюда пришел за то, что Григория Петровича, моего ротного командира, убил.
– Слышал я это, Сироткин, да не верю. Ну, кого ты мог убить?
– Так случилось, Александр Петрович. Уж оченно мне тяжело стало.
– Да как же другие-то рекруты живут? Конечно, тяжело сначала, а потом привыкают, и, смотришь, выходит славный солдат. Тебя, должно быть, мать забаловала; пряничками да молочком до восемнадцати лет кормила.
– Матушка-то меня, правда, очень любила-с. Когда я в некруты пошел, она после меня слегла, да, слышно, и не вставала… Горько мне уж очень под конец по некрутству стало. Командир невзлюбил, за всё наказывает, – а и за что-с? Я всем покоряюсь, живу в аккурат; винишка не пью, ничем не заимствуюсь; а уж это, Александр Петрович, плохое дело, коли чем заимствуется человек. Все кругом такие жестокосердые – всплакнуть негде. Бывало, пойдешь куда за угол, да там и поплачешь. Вот и стою я раз в карауле. Уж ночь; поставили меня на часы, на абвахте, у сошек. Ветер, осень была, а темень такая, что хоть глаз раздери. И так тошно, тошно мне стало! Взял я к ноге ружье, штык отомкнул, положил подле; скинул правый сапог, дуло наставил себе в грудь, налег на него и большим пальцем ноги спустил курок. Смотрю – осечка! Я ружье осмотрел, прочистил затравку, пороху нового подсыпал, кремешок пообил и опять к груди приставил. Что же-с? порох вспыхнул, а выстрела опять нет! Что ж это, думаю? Взял я, надел сапог, штык примкнул, молчу и расхаживаю. Тут-то я и положил это дело сделать: хоть куда хошь, только вон из некрутства! Через полчаса едет командир; главным рундом правил. Прямо на меня: «Разве так стоят в карауле?» Я взял ружье на руку, да и всадил в него штык по самое дуло. Четыре тысячи прошел, да и сюда, в особое отделение…("Записки из мёртвого дома")
Зашёл у нас разговор с ним о патриотах и о тех, кому на роду победителем ходить. Я со своей правдой, а он меня, словно краплёной картой, своей правдой кроет. Не тот век, - говорит, тебе бы в Золотой орде родиться, самое место. Там опора для таких, как ты. Сейчас время других персонажей! Попросила меня одна женщина, чтобы я помог ей. Сынишку в бассейн не берут, ростом мал, говорит, к линейке приставили и пшёл вон! Она деньгами упрашивать. Нет и всё. Неужели мы для вашего сына должны в бассейне воду спускать на десять сантиметров? Понимаешь, какое дело? Не хотел я ей помогать. Пойдём!
Я тогда подрядился его возить. Сам уж не помню, как такое случилось. И что же? Я слышал, как он говорил с директором. Минут десять и вопрос решился. Спустят воду... на 10 сантиметров или линейку на 10 сантиметров вниз. После он дал характеристику этому директору и вывод сделал.
Каждый раз, когда я глядел на него, мне всегда приходил на память Гоголев жидок Янкель из «Тараса Бульбы», который, раздевшись, чтоб отправиться на ночь с своей жидовкой в какой-то шкаф, тотчас же стал ужасно похож на цыпленка. ("Записки из мёртвого дома")
Как две капли воды похож!
Гении нам всё определили. Смотри на персонаж и знай, что и как с ним. Со всеми можно договориться, т.е. абсолютно! Головы не теряй, всегда победителем будешь. Время такое, говорить учиться надо, а главное знать, что хочешь, да точно знать, не сомневаться! Вот, как Герасим, хоть немой, а собачонку утопил. Барыня хорошо говорить умела. Вот так триста лет с народом и говорят...
Молча пол дня ездили. Он по своим делам, а я услышанное в мозгах переваривал да к себе прикладывал. Взял из багажника "Записки из мёртвого дома" и вспомнил:
– Что вам, говорит, угодно?
Я было сконфузился, да злость уж меня сильно взяла.
– Чего, говорю, угодно! А ты гостя принимай, водкой потчуй. Я к тебе в гости пришел.
Немец подумал и говорит:
– Садит-с.
Сел я.
– Давай же, говорю, водки-то.
– Вот, говорит, водка; пейте, пожалуй.
– Да ты мне, говорю, хорошей водки давай. – Злость-то, значит, меня уж очень берет.
– Это хорошая водка.
Обидно мне стало, что уж слишком он так меня низко ставит. А всего пуще, что Луиза смотрит. Выпил я, да и говорю:
– Да ты что ж так грубить начал, немец? Ты со мною подружись. Я по дружбе к тебе пришел.
– Я не могу быть ваш друг, говорит: ви простой солдат.
Ну, тут я и взбесился.
– Ах ты чучела, говорю, колбасник! Да знаешь ли ты, что от сей минуты я все, что хочу, с тобой могу сделать? Вот хочешь, из пистолета тебя застрелю?
Вынул я пистолет, встал перед ним, да и наставил дуло ему прямо в голову, в упор. Те сидят ни живы ни мертвы; пикнуть боятся; а старик, так тот, как лист, трясется, молчит, побледнел весь.
Немец удивился, однако ж опомнился.
– Я вас не боюсь, говорит, и прошу вас, как благородный человек, вашу шутку сейчас оставить, а я вас совсем не боюсь.
– Ой, врешь, говорю, боишься! – А чего! сам головы из-под пистолета пошевелить не смеет; так и сидит.
– Нет, говорит, ви это никак не смеет сделать.
– Да почему ж, говорю, не смеет-то?
– А потому, говорит, что это вам строго запрещено и вас строго наказать за это будут.
То есть черт этого дурака немца знает! Не поджег бы он меня сам, был бы жив до сих пор; за спором только и стало дело.
– Так не смею, говорю, по-твоему?
– Нет-т!
– Не смею?
– Ви это совершенно не смейт со мной сделать…
– Ну так вот же тебе, колбаса! – Да как цапну его, он и покатился на стуле. Те закричали.
Я пистолет в карман, да и был таков, а как в крепость входил, тут у крепостных ворот пистолет в крапиву и бросил. "Записки из мёртвого дома"
Сам не знаю как, а решил я больше не брать уроков. Расстались. Не уговорил он меня. Думал, что боком мне выйдет. Нет.
И действительно, нет-нет, слышу о нём.
