Сам Пётр Ильич называл себя мизантропом, который сходится с людьми ценой невероятных внутренних мучений.При Чайковском не говорили о гробах Великий композитор был чрезвычайно впечатлительным ребёнком. Смерть стала одной из главных тем стихотворений маленького Чайковского; как вспоминал младший брат Модест, "его преследовали образы сирот, стариков, умирающих, мучеников". Когда Петру не исполнилось и 12 лет, умер от скарлатины его близкий друг Николай Вакар. С потерей самого дорогого человека он столкнулся в возрасте 14 лет - мать Александра Андреевна умерла от холеры. Липкий, мучительный страх смерти Чайковский пронёс с собой через всю жизнь. Впоследствии он даже просил не употреблять при нём слов, которые намекают на смерть - они приводили его в дурное расположение духа. Однажды во время визита в Софийский собор в Киеве композитора привела в ужас "какая-то фигура, покрытая парчой" (это были останки митрополита Макария). Пётр Ильич выбежал из храма и на этом осмотр киевских святынь решил завершить. Семья Чайковских. Петр крайний слева. (pintetest.com) После игры на фортепиано юный Чайковский возвращался домой нервный, в расстроенных чувствах. Подростком он мог ночью внезапно вскочить с кровати и сесть за рояль, чтобы сыграть только что рождённую композицию. Парадоксально, но звуки иногда доводили будущего композитора до нервного срыва. Ему могло мешать тиканье часов, а звук проезжающего экипажа иногда вызывал натуральную истерику. Но музыка - другое дело. Пётр Ильич занимался ею по железному распорядку, он никогда не давал себе поблажек. По мнению психиатров, причина такой фантастической работоспособности заключалась в тревожном, мнительном характере. Творчество позволяло отвлечься от рефлексии и самокопания, которые приводили Чайковского к депрессии. Специалисты отмечают, что такого рода эмоции характерны для артистического мира: искусство требует колоссального напряжения, с которым нелегко справиться даже эмоционально стабильному человеку. "Когда играли, то мне казалось, что я сейчас, сию минуту умру" Пётр Ильич крайне болезненно относился к критике в адрес своих произведений. Впечатления от исполнения симфонической фантазии "Буря" в Париже в 1879 году он описал в письме брату Модесту: во время концерта волновался настолько, что заболело сердце; после недостаточно благосклонного восприятия публикой совершенно уверился в ничтожности "Бури". Особенно неудачным это произведение показалось ему на фоне симфонии Мендельсона, которую мастерски исполнили до "Бури". Схожие чувства, граничащие с отчаянием, он испытал после прочтения рецензий на свою оперу "Мазепа". Неудивительно, что Чайковский сделался ипохондриком. Переживаниями относительно своего здоровья он делился в письмах к верному другу и покровительнице Надежде Филаретовне фон Мекк. Главным своим "заболеванием" он называл мизантропию. "Мизантропия особого рода, в основе которой вовсе нет ненависти и презрения к людям. Люди, страдающие этой болезнью, боятся не того вреда, который может воспоследовать от козней ближнего, а того разочарования, той тоски по идеалу, которая следует за всяким сближением. Было время, когда я до того подпал под иго этого страха людей, что чуть с ума не сошёл. Обстоятельства моей жизни сложились так, что убежать и скрыться я не мог. Приходилось бороться с собой, и единый бог знает, чего мне стоила эта борьба", - отмечал Пётр Ильич. И эти строки писал человек, который притягивал к себе всеобщее внимание на каждом светском вечере. Композитор переписывался с Надеждой Филаретовной 13 лет, делился с ней откровенными мыслями, но никогда не встречался. Письма без купюр В 1923 году в СССР были впервые опубликованы дневники Чайковского. Они написаны в отстранённом, почти официальном тоне, как будто по принуждению. Это лаконичные ежедневные заметки, в которых нет места душевным переживаниям. Краткие "работал", "занимался", посещения храмов, небольшие пейзажные зарисовки. В 1940 и 1961 годах были изданы письма композитора, которые, разумеется, прошли через руки цензоров. Однако к этому моменту слухи о гомосексуализме Чайковского циркулировали в зарубежной прессе уже несколько лет. Причиной тому послужила заметка прозаика и критика Александра Амфитеатрова, опубликованная в парижской газете "Сегодня" в 1933 году. Амфитеатров заявил, что получил многочисленные свидетельства нетрадиционной сексуальной ориентации композитора после личного разговора со знакомыми Чайковского. При этом утверждалось, что чаще всего он заводил романтические отношения с молодыми юношами, и отношения эти нередко были платоническими. Этим также могла объясняться неудачная женитьба на Антонине Милюковой. Муж и жена прожили в одном доме всего 6 недель, после чего Чайковский уехал в Швейцарию и, если судить по письмам, даже хотел топиться. В своей корреспонденции композитор подчёркивает, что страстное желание отца видеть его женатым стало одной из причин заключения неудачного союза. Известно также, что Чайковский планировал свадьбу с французской певицей Дезире Арто. Она не состоялась по банальной причине - Арто выскочила замуж за другого. В 1995 году исследователь Валерий Соколов опубликовал статью, в которой приводились письма Петра Ильича его брату Модесту без купюр. Эта работа вышла в официальном альманахе дома-музея Чайковского в Клину, где и находится значительная часть корреспонденции русского композитора. Оказалось, что в советское время были отредактированы в нужном идеологическом ключе более 200 писем. В своей работе Соколов восполняет некоторые из этих пробелов и приводит, в частности, такое послание Чайковского Модесту: "Только ты один, Модя, во всём мире можешь вполне понять испытанные мною вчера чувства. От скуки, несносной апатии я согласился на увещания Николая Львовича познакомиться с одним очень милым юношей из крестьянского сословия, служащего в лакеях. Rendezvous было назначено на Никитском бульваре. У меня целый день сладко ныло сердце, ибо я очень расположен в настоящую минуту безумно влюбиться в кого-нибудь. Приходим на бульвар, знакомимся, и я влюбляюсь мгновенно, как Татьяна в Онегина. Его лицо и его фигура - un rive (как во сне), воплощение сладкой мечты". Эти письма обнажают тяжёлую внутреннюю борьбу Чайковского с тем, что он считал постыдным пороком, "величайшей и непреодолимейшей преградой к счастию". В письмах к брату композитор признаётся, что к своей жене испытывал самое настоящее отвращение, и описывает свои знакомства с молодыми людьми. Эти послания рисуют образ человека, который ценой невероятных внутренних усилий пытается бороться с собой, но безуспешно. Между строк читается тонкий психологизм. Чего стоит отрывок, пронизанный маленькой, но острой драмой влюблённости: "Он садится рядом со мной на диван, снимает перчатки... и ... и о ужас? Руки, ужасные руки, маленькие, с маленькими ногтями, слегка обкусанными, и с блеском на коже возле ногтей, как у Николая Рубинштейна! Ах, что это был за страшный удар моему сердцу! Что за муку я перенёс! Однако он так хорош, так мил, очарователен во всех других отношениях, что с помощью двух рюмок водки я к концу вечера всё-таки был влюблён и таял. Испытал хорошие, сладкие минуты, способные помирить со скукой и пошлостью жизни". Александр Познанский, автор многочисленных работ о Чайковском, опубликованных за рубежом, не сомневается: великий русский композитор был гомосексуалистом. Он пишет о том, что в жизни Петра Ильича царил "культ веселья и развлечений", а жажда новых романтических знакомств не оставляла его ни на минуту. Психиатр Михаил Буянов, возглавлявший Московскую психотерапевтическую академию, также изучал архивные документы (уже по медицинской части) и пришёл к противоположному выводу. При этом он ссылался на материалы, связанные с визитами композитора к светилам психиатрии. Вероятно, творчество было для Чайковского выходом из душевного кризиса; в своих произведениях он воплощал напряжённые драматические концепции, мотивы одиночества и тоски. Недаром так близка ему была "Исповедь" Толстого - муки сомнения, напряжённого духовного поиска не оставляли композитора до последних дней.