Начали мы ремонт папиного дома, а, может быть, и целую стройку. Начать ремонт просто, а закончить сложно, почти невозможно. В прошлое лето мы обшили внутри дома стены гипсокартоном. Теперь пришло время перестраивать крышу и пристраивать ванную комнату с туалетом. Прежде всего надо было сделать кирпичную пристройку, а потом всё вместе подвести под крышу.
Муж приехал весной, раньше меня почти на месяц. Я не видела начала работ, застала уже строительство крыши. Бригада строителей была из местных, мне не пришлось им готовить, и это было хорошо. Бригадир строителей Табаков Анатолий заливался соловьём. Послушать его, он был на все руки мастер: и плотник, и каменщик, и печник! Крупный мужик с багровым лицом. Дисциплина в бригаде была неплохая , строители работали с перерывом с восьми часов и до семи, а иногда и до восьми вечера. Слава не успевал им гвозди покупать. Потом посчитал, что они израсходовали 95 кг гвоздей!
Табаков, похоже, работал не только у нас. Он приезжал, уезжал. В отсутствие бригадира, плотники поставили стропила, сделали уже весь каркас крыши и начали одну сторону обшивать железом. Бригадир забраковал их работу. Заставил железо отодрать, каркас разобрать и все делать заново. И рабочие, матерясь и переругиваясь, переделали каркас. А железо? Оно пришло в негодность. Конечно, мы потом нашли ему применение.
Для кровли муж купил специальные шурупы с резиновыми прокладками. Они в то время были в страшном дефиците. Строители их или растеряли, или не хотели ими работать, только потом уже выяснилось, что прибили кровельное железо они простыми гвоздями. В это время Слава уже уехал, у него кончился отпуск. А мы с папой оказались плохими контролерами.
Помню, как папа и Табаков страшно ругались на все Ундоры, прямо-таки символически, по разные стороны забора. Бригадир деньги с отца взял, а работу не доделал. Не поставили окно в мансарде, а уже начались дожди. Промок потолок в доме. Надо было делать раму, стеклить, а нашему бригадиру уже не до нас было. Он где-то уже в другом месте устроился и с другой командой. Со своими плотниками он переругался, недоплатив им деньги. Строители говорили, что этот товарищ захапал себе половину всего гонорара. Окно он поставил, в конце концов. Простенькое, корявенькое. Мы потом купили и поставили хорошее, с распашными створками. А ещё Табаков приволок с какой-то мусорки дверь в ванную. Ободранную, страшненькую. А без двери нельзя было оставлять дом. Ванная была холодная, без пола, без потолка. Табаков, решил, что он уже опять вошёл в доверие, и начал хвалиться, что он нам и пол в следующем году поменяет, и потолки навесные сделает, и новую печку на кухне сложит.
А с печкой у папы особенная история. Печка на кухне была настоящая, русская. Пекла чудесные пироги, щи и тушёная картошка с мясом из нее были превосходные. На ней все, кто замёрз, грели спины, все косточки отогревали, спали на ней. Там был матрасик, две подушки. Целая комнатка была. Но из-за того, что под ней не было фундамента, а стояла она прямо на досках пола, печка накренилась. Хоть и жалко ее было, но разобрали на кирпичи и сложили во дворе. Разбирал, конечно, мой муж.
Папа стал искать печника, прицениваться, сколько будет стоить простая голландка с плитой. Нашел печника необыкновенного, главного энергетика совхоза Сиднева. Печки были его хобби, печник он был начинающий. Приходил в костюме, переодевался в рабочую одежду и занимался кладкой. Радостный папа порхал вокруг него, развлекал разговорами. Я, видя его таким воодушевленным, готовила, как в ресторане, обеды из трёх блюд с компотом впридачу. Жарила, парила. Ведь к обеду папуля приглашал нашего уважаемого печника. Сиднев был хорошим, душевным человеком. От приглашения сначала отказывался, но ведь от папули просто так не отвяжешься. За обедом мужчины пропускали по рюмочке коньячку, вели умные беседы. Когда дело подошло к концу, папа спросил Сиднева: "Ну, сколько мы вам должны?" Тот ответил: "Сто двадцать" Папа ему: "Нет, это несправедливо!" Сиднев удивлённо смотрит на него. "А сколько?" "Я плачу вам четыреста!" Я подметала за печкой и чуть не села на пол от изумления. Сиднев пожал плечами и взял протянутые папой деньги. Я думала мама будет отца ругать, называя его "самым богатым мужиком в Ундорах". Но она приняла эту новость спокойно. "Ну и ладно, - подумала я, - им виднее".
Печку начинающий печник сложил плохо. Сделал толстенные стены, заложив весь кирпич от русской печки. Его печь прогревалась плохо ещё и из-за того, что ходы, по которым шел горячий дым, он сделал у уличной стены, грела печка улицу. Но жили ведь с ней. Натопим посильнее и ничего. Кирпичей в ней много, долго остывает.
И вот, наш Табаков начал подговариваться, что печку надо разобрать, что он сделает новую, прекрасную печь. Мы с папой сказали, что нам не до печки сейчас, что собираемся газ проводить в скором времени. На том и постановили. Разъехались. Приехала я из Ульяновска на другой день и застала картину маслом. Печка разобрана. Два весёлых мужичка на носилках бегом выносят последние кирпичи. У меня шок. Табакова не видно. Спрашиваю: "Кто разрешил разбирать печку?" Один из них, высокий, худощавый, снял кепку, вытер с лица пот и ответил: "Табаков сказал, что договорился с Сан Санычем." Я велела им подмести оставшийся мусор и уехала в Ульяновск, выяснять обстоятельства с папой. Папа упирался, говорил, что не давал разрешения разбирать печку. А у меня уже денег не было на новую. Спрашиваю, чем платить будем этому разбойнику? Без печки оставаться нельзя. Папа жил в Ундорах с марта, разводил там рассаду к посадкам. Ездил, вернее, туда сюда. Папуля сказал, что найдет деньги. Ну и хорошо. Может быть, печка будет и вправду замечательная, как обещал товарищ Табаков. Я, как Агасфер, уже на следующее утро была в Ундорах. Застала Табакова за возведением печки. Он улыбался мне, как кинозвезда, во весь рот. Наговорил столько, что у меня голова заболела от его трескотни. На голубом глазу он уверял меня, что понял нас так, что мы дали ему добро на замену печи. Орудуя мастерком, он причмокивал, как будто не глину на кирпич намазывал, а черную икру на хлеб. Я ушла в огород, смотреть на него мне было противно.
Печка у Табакова получилась ещё хуже, чем у Сиднева. Стенки у нее были тоненькие, кирпичи укладывал на ребро, даже не на плашку. Остывала моментально. Когда топили, гудела так, что казалось, что сейчас поленья в трубу улетят. Тепло держалось максимум два часа, но для весны годилась, тем более, что была в доме ещё одна шикарная печь, которая до сих пор жива. Печник, сложивший ее, талантливый был. Стоит она тоже прямо на полу. Доски под ней толстенные, старинные. Топор от них отскакивает, как от камня, искры летят.