Автопортрет Андрея Болотова. 1763
Интересный вопрос: по кому следует судить о любой эпохе, по её лучшим, наиболее передовым людям, или наоборот, по самым отсталым и тёмным? Попробуем судить по передовым...
Например, сегодня, 18 (7) октября — день рождения одного из наиболее передовых, культурных и образованных людей России XVIII века, Андрея Тимофеевича Болотова (1738—1833). «Русский писатель, философ, мемуарист, моралист, натуралист, учёный, ботаник и лесовод, один из основателей агрономии и помологии в России». Просвещённый человек, одним словом. Светоч. А ещё этот плодовитый деятель оставил нам многотомный автобиографический труд — «Записки», или «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков». И это уникальное произведение даёт нам редкую возможность заглянуть в жизнь людей XVIII века глазами одного из самих таких людей. Заглядываем, читаем...
Вот как в 1770-х годах Андрей Тимофеевич внедрял уважение к Священной и Неприкосновенной Частной собственности среди своих крепостных крестьян.
«В другой раз увидели двух человек, ворующих муку с мельницы, но захватили с мукою только одного, а другой ускользнул, и не можно было за темнотою и признать его. Итак, надобно было узнать, кто бы такой был с ним и воровал вместе. И сей бездельник вывел меня уже совершенно из терпения и раздражил до чрезвычайности, ибо вздумал сперва запираться, и несмотря на трёх свидетелей, поймавших его и клятвенно утверждавших, что не только видели другого, но хватали его и едва не ухватили, стал в том, что был он один и никого с ним не было.
Господи! Какая была тогда на меня досада и как было нестерпимо такое явное запирательство, а особливо когда не помогло нимало и всё сеченье. Несколько раз принимался я сего бездельника пороть, и чем и чем я его уже не сёк, но он как стал в одном, да и только всего. Что ты изволишь? Наконец, и когда его спина была уже ловко взъерошена, насилу-насилу повинился и сказал на одного из тутошних крестьян. Но что ж? И тут вышла неправда. Сыскали того мужика, но тот всеми клятвами божился, что не знает и не ведает того и никогда с ним не бывал и не воровал. Я так и сяк! Но не тут-то было! И оба остаются при своих объявлениях и клянутся. Нечего было делать, принуждён был велеть положить и сего и сечь, принуждая признаться; но он с спокойным духом говорил, что хоть до смерти его засеки, а признаться ему не в чем. Остановился я, сие услышав, и, по счастию, вздумал призвать свидетелей, ловивших сих воров, и спросить их, не могут ли они мне сказать, походил ли сей мужик чем-нибудь на того, которого они видели?
— Нет, сударь, — сказали они единогласно, — этот совсем на того не похож, тот и ростом был гораздо выше, и борода у него маленькая и не такая большая, как у него.
— Ну вот, сукин сын, — сказал я, — не въявь ли ты склепал на сего, ни за что, ни про что подвёл под побои? Ну, ложись опять, бездельник.
— Ну что ж, сударь! — вытерпел ещё добрую настилку и насилу-насилу с него смолвил и показал на другого.
— Давай сюда и того, — закричал я.
Привели мне и того, но и тот не только всеми клятвами клялся, что он не знает, не ведает, но представлял двух свидетелей, оправдавших его тем, что он в самое то время и часы, в которое сие воровство производилось, был с ними, и там ему быть никоим образом было не можно.
— Ну вот, сукин сын, опять солгал, ложись опять и сказывай истину. Говорю тебе, что не отстану, и как ты не думай, а добьюсь и узнаю истину.
Итак, ну-ка я его опять пороть, и он, вытерпев опять добрую передрягу, повинился, что и сего оклепал напрасно, мстя ему за одну себе досаду, и сказал на третьего. Но что б вы думали? Оказалась опять ложь и неправда и напраслина сущая. И легко ли, целых пять человек он сим образом и всё напрасно оклеветать старался.
И как претерпев за каждого добрые настилки, вывел он меня совсем уже из терпения, то, боясь, чтоб бездельника сего непомерным сечением не умертвить, вздумал я испытать над ним особое средство.
Я велел скрутить ему руки и ноги и, бросив в натопленную жарко баню, накормить его насильно поболее самою солёною рыбою и, приставив строгий к нему караул, не велел давать ему ни для чего пить и морить его до тех пор жаждою, покуда он не скажет истины, и сие только в состоянии было его пронять. Он не мог никак перенесть нестерпимой жажды и объявил нам, наконец, истинного вора, бывшего с ним в сотовариществе. И вот с какими удальцами принуждён я был иметь дело.
Но зато и наказал я их особым и примерным образом, и, желая всему селу показать, как наказываются воры, велел их, раздев донага, вымазать всех дёгтем и водить с процессиею по всей улице села, и всем жителям, выгнатым из изб для осмотрения перед вороты, кричать, чтоб смотрели они, как наказываются воры, и что со всеми и другими поступлено будет так же, кто изобличится хотя в малейшем воровстве. Маленьких же ребятишек велено всех согнать к мосту, и в то время, когда поведут воров через оный, велел заставлять кричать:
«Воры! воры!» — и кидать в них грязью, ибо происходило сие ещё осенью, а потом, собрав всех крестьян, торжественно им сказал, что если они от воровства, а особливо у проезжих и ночующих в селе, не уймутся, то вместо тогдашних двух не спящих ночных караульщиков в селе сделаю десятерых...
Таковое примерное наказание, соединённое с политическою уловкою, не только нагнало действительно на всех страх, но произвело вожделеннейшее действие, и мужики мои, увидев, что я нимало шутить не намерен и в состоянии действительно всё то исполнить, наконец, подумав и поговорив между собою, смолвились, чтобы бросить наконец все шалости и не только самим ничего дурного не предпринимать, но смотреть пристально и за другими и никому не наровить, но выводя всё наружу, представлять виновных для наказания».
Подобными методами, как следует из тех же записок, Болотов довёл одного своего крепостного до самоубийства, а другого до покушения на убийство самого Болотова.
Такие-то дела...