На этой публикации заканчивается небольшая зарисовка о человеке, теряющем себя. Возможно, однажды я найду его утерянные записи, но пока хочется поставить точку вместе с многоточием.
***
29 февраля
Я так давно не писал, что уж забыл, о чем говорят в письмах. Но, кажется, мои письма всегда об одном. Память моя становится всё хуже, поэтому я очень стараюсь записывать всё, что внезапно выплывает из сумрака. Особенно если это о детстве.
Сейчас я внезапно вспомнил юность и школу. По мере моего взросления я чаще стал обращать внимание на людей вокруг себя. Пациенты психбольницы всё больше казались мне недостойно запертыми в огромной белой клетке, а за её пределами я, наоборот, находил множество претендующих на койку в отделении буйных. Я надеюсь ты помнишь нашу учительницу изобразительного искусства? Если нет, то я напомню.
Имя её я вспоминать не хочу, так что обозначу её как О. Так вот, эта О. преподавала нам искусство, будучи совершенно неспособной ни начертить простую ромашку, ни внятно рассказать, как это бедное растение выглядит. У неё был нервный тик: она бесконечно дергала плечом. Меня это пугало и раздражало. Кажется, меня бы совсем не злил подобный недуг, будь он у любого другого человека на планете. Часто она хватала мой (или чей-то ещё) лист с работой, конвульсивно дергала своим плечом, и начинала размашисто хлестать своими красными исправлениями по моему честному и чистому труду. Она любила переходить на визг, когда не могла сделать ничего другого, а порой даже била нас длинной деревянной линейкой. Чудачка частенько изображала из себя смертельно больную посреди школьного коридора в окружении учеников, припадала к стене или даже присаживалась в бессилии на пол и начинала стонать и причитать. Как только её порыв устроить представление утихал, она просто вставала и твердой походкой летела в свой кабинет, потерпев крах в попытке вызвать сочувствие своим актерским мастерством. Зачем она делала это, я сказать не могу. Все достоверно знали, что была она совершенно здорова и при желании могла в одиночку одной лопатой вспахать школьную плантацию для картофеля. В своём кабинете она прятала пряники и печенье, грызла их прямо на уроках и так обильно посыпала всё пространство крошками, что недавняя метель отдала бы ей честь. У этой женщины было много странностей. Слишком много для того, чтобы каждый божий день взаимодействовать с неокрепшими умами. Разве ей не подошло бы слово «полоумная»? Не стали бы пациенты и санитары из клиники достойной публикой для её исполнений? Может быть, тогда она сыскала бы нужного участия. И сколько повсюду вот таких О.! И ведь это только одна маленькая школа с одним маленьким учителем. А есть ещё другие школы, университеты, государственные учреждения, магазины и общественный транспорт. И везде полно тех, чей разум глубоко болен. И почему же они не лежат в палате? Да потому что они так и не дошли до своего ума, где-то свернули не туда, сбились на полпути. Они не нашли никакой истины и никогда её не найдут. У каждого по-настоящему сошедшего с ума есть своя правда, свой секрет, своя причина, своё измерение. А у таких самозванцев никакого измерения нет, они все просто ненормальные или хотят ими казаться. Всё, на что они способны – это утраивать цирк одного акробата перед случайным зрителем. Я стал совсем зол от таких мыслей. Когда будешь это перечитывать, наверняка вспомнишь ещё какого-нибудь циркача. Заканчиваю, скоро будут выключать свет.
А.
1 марта
Первый день весны. Никогда не понимал, почему все так ему рады. Как по мне, он мало чем отличается от последнего дня зимы. И если бы в феврале был тридцать один день, никто бы и не приметил, что их драгоценное первое марта сдвинулось на две-три единицы. День сегодня совсем вязкий, от таблеток хочется спать, и совершенно не думается. Немного боюсь, что уже вспомнил всё, что мог.
[страницы утеряны]
1 апреля
Мне принесли коробку для моих писем. Я их уже столько написал, что они перестали помещаться в мою тумбу. Порой мои этажи исписанных страниц не входят в желтые конверты, и я усердно пытаюсь их туда втиснуть, забывая о том, что никогда ничего не отправлю. Я забываю, кто их адресат. Я вообще всё забываю. А письма помогают мне закрепить всё то, что мелькает у меня в голове. Я пишу самому себе, чтобы однажды вспомнить, о чем я думал, сидя за казенным столом перед маленьким больничным окошком. Мои мысли похожи на бесконечное множество бумажных клочков, летающих на бешеной скорости в грозовом воздухе. Я будто смотрю на этот вихрь из-за лобового стекла моей машины и успеваю уловить лишь то, что написано на клочках, случайно прилипающих к этому стеклу. Я не больной и не сумасшедший. Я просто стал забывать, что написано на маленьких бумажках в моей голове. Их стало невыносимо много. Наверное, поэтому меня поместили в этот неуклюжий белый дом. Я действительно хочу сойти с ума окончательно. Я цепляюсь за себя, но мне кажется, что там, в безумии, мы с собой наконец-то встретимся по-настоящему. У всякого безумия есть своя логика. Моя логика в том, что безумцы крутят ногами эту землю. Я не уверен, но кажется я слышу треск.
[страницы утеряны]