Сегодня утром с меня сняли повязки. Когда старейшина Ягер навестил меня, мое лицо озарилось! Он крепко пожал мне руку и с явной радостью похвалил и поздравил пожилого врача. Я не знал, что восемнадцать лет назад доктор Джегер был учителем Михаэля Портмана. Из того, что они мне объяснили, этот ныне известный и широко прославленный духовный человек, этот “выдающийся мыслитель”, чьи работы сейчас широко читаются и чьи лекции в Рейгене ( город в будущем) посещают тысячи, тогда еще был неизвестен широкой публике. В течение четырех лет он вносил свой вклад в образование молодого Портмана, всем сердцем предлагая ему заботу и любовь духовного отца.
Затем они оказались втянутыми в жизненные обязанности, и каждый пошел своим путем.
Когда высшие старейшины узнали, кто был рядом с Портманом в ранние годы в качестве учителя и опекуна, они позвали его и спросили, может ли он снова посвятить ему немного времени во второй половине дня. И было очень трогательно видеть, как теперь уже немолодой мыслитель приходит один, без сопровождения молодого помощника, и посвящает свое драгоценное время тому, чтобы передать те же знания детства тому же человеку-теперь двадцативосьмилетнему мужчине,-который, по крайней мере физически, напоминал своего духовного сына два десятилетия назад. Более того, как мне сообщили, он неожиданно воскрес—но уже совершенно другим человеком, встревоженным и наполовину невменяемым—после своего пятнадцатиминутного путешествия в страну мертвых. Ягер признался мне, как он был рад, когда профессор Молсен сказал ему, что процесс замораживания был проведен поспешно, но как раз вовремя. Его мозг не пострадал ни в малейшей степени.
ИСПОВЕДЬ .
Сегодня, впервые, Ягера сопровождал Степан, ближайший друг Михаэля и на три года старше его. Он серьезный молодой человек; он мне действительно понравился.
Ягер позволил ему некоторое время понаблюдать за уроком. Затем я показал ему свои первые работы. Я уже начал писать и продолжал писать в его присутствии. Я думал, что он будет впечатлен тем фактом, что я восстановил свои навыки письма даже с первых дней, но Ягер уже проинформировал его о моих прошлых исследованиях, о которых я тоже говорил с ним.
“Это не почерк Михаэля”, - было единственное, что сказал Степан.
Кроме старших старейшин, только четыре других человека знали об уникальном случае Портмана: два врача, старейшины Ягер и Степан. Я умолял Ягера сохранить это в секрете и не позволить мне стать объектом любопытства в глазах всего мира. Он пообещал, но также добавил кое-что, чего я не понял: “Последнее слово останется за Долиной Роз; им решать, как долго это будет храниться в секрете от остального мира”.
Что касается Степана, то он начнет регулярно приходить через несколько дней; ему есть чему научить меня о Михаэле и его жизни. Он говорит, что мне нужно знать все это, прежде чем я открою себя этому новому миру. На ум приходят слова, сказанные Ягером незадолго до отъезда Степана: “В любом случае семья и друзья Михаэля будут искать его. С тех пор как стало известно о его выздоровлении, что помешает ему вернуться к нормальной жизни?”
Когда мы остались одни, я попросил Ягера рассказать мне, что говорили обо всем этом старейшины, и я рассказал ему, что произошло той ночью, когда молодой врач увидел, как я плачу при мысли о моей матери. “Попробуйте на мгновение поставить себя на мое место, потому что, поверьте мне, в такой странной и ужасной ситуации стоит рассмотреть обе стороны. Ваш жизненный путь протекает нормально и беспрепятственно, в том же темпе, что и всегда. Для тебя Портман-это тот, кто изменился. Для вас это случай "сдвига личности" человека, который был оживлен после пятнадцати минут клинической смерти, очень редкого парапсихологического феномена, связанного с глоссолалией. Твой друг-человек, который когда-то был одним из твоих, а теперь говорит на мертвом языке. Но я совсем не изменился. То, что я вижу, - это кусочек будущего. Принимая это во внимание, как я могу не думать, что сошел с ума? Что я сошел с ума?”
Я был в недоумении. Я не мог поверить, что в твердых осях времени и пространства, которые я знал, может быть хоть малейшая трещина. Трещина должна была быть где-то внутри меня. Это я должен был быть параноиком!
“Только ты можешь сказать мне правду. Если прошло две тысячи лет, как сказал мне молодой врач, то я схожу с ума. Вы не можете себе представить, насколько свежи, насколько свежи в моей памяти воспоминания о том, как я засыпал; такое ощущение, что это было вчера. Я слышал дыхание матери; она спала в соседней комнате. Я почти вижу таз с водой рядом с кроватью и полотенце с бахромой и сине-зеленой вышивкой на нем. Как будто она прямо сейчас передо мной”.
Я уставился на него в агонии, но Ягер не пытался избежать моего взгляда. Он понимал большую часть моего языка. ” Я не думаю, - сказал он, не сводя с меня пристального взгляда, - что сокрытие даже малейшего следа правды от тебя поможет успокоить твое сердце, но, поверь нам, мы знаем гораздо больше, чем ты. Мы больше не живем во времена Декарта и Канта. Многое изменилось. Но не все может быть измерено исключительно на основе интеллекта и ограничений простого человеческого мозга. Вы абсолютно уверены, например, что в то время, когда вы легли спать, как вы говорите, Михаэля Портмана еще не существовало? И вы абсолютно уверены, что именно в этот момент ваша мать перестала существовать?”
Его невероятный ответ поразил меня меньше, чем несколько дней назад, когда мне показалось бы немыслимым переварить его. Теперь, что вызвало слезы на моих глазах, так это то, как этот великий человек говорил со мной, в такой отличной от врачей манере. И он заговорил со мной на моем родном языке…