Сожжённая солнцем жёлто-серая пустыня казалась мёртвой, только темнели вдалеке сардобы и миражи, да торчали там и тут пучки солянки, полыни и верблюжьей колючки. Зато весной земля ненадолго оживала, обнаруживая сдерживаемую в глубине мощь: покрывалась разноцветной травой и ярко-красными тюльпанами и маками. Имя ей дали такое же противоречивое - Голодная степь.
Она растянулась на 10 тысяч квадратных километров на левобережье Сырдарьи. Российская империя, присоединив Среднюю Азию, занялась освоением пустыни. Построили канал, часть земли оросили, но в результате ошибок плодородные места превратились в солончаки и болота.
Советской власти часть этих земель досталась уже испорченной. Так что Мотя, придя в 1930-х в мелиорацию, занимался изучением солевого баланса Голодной степи и разрабатывал её мелиоративную схему.
Институты расформировывались, преобразовывались, Мотю “мобилизовывали”, “направляли” и “передавали” из одного в другой. Он мотался в экспедиции, брал пробы грунта, ел вермишель с яичным порошком и ночевал на блохастых матрасах.
Мотина жизнь подчинялась воле партии: он всегда оказывался на передовом рубеже и бросался на амбразуру, как Окуджавский бумажный солдатик. Почвоведение он считал интереснейшим занятием на свете и ради дела легко жертвовал комфортом и здоровьем.
Впрочем, в бытовом плане Мотя был совершенно нетребователен: придя усталым домой, он мог запросто свернуться калачиком на полу возле кровати и продремать так до ужина. Неразобранные сумки стояли у двери, и бабушка Наталья Григорьевна возмущённо брюзжала:
- Усе зятья москали! - имея в виду, что все москали - неряхи.
Летом 1942-го семья жила в Дурмене, Мотя числился директором в экспедиции. Он поехал в Ташкент по делам, зашел домой на Пушкинскую, обнаружил повестку и ушёл на фронт, даже не успев попрощаться.
Фрося по этому поводу горько шутила: хорошо, что его в армию забрали, а то б посадили. За время Мотиного директорства лошадей забрали в армию, завхоз за спиной у Моти распродал хомуты, имущество растащили.
Мотя начал войну в Иране, а под конец оказался ещё в двух зарубежных странах - Польше и Германии. Заполняя потом служебную анкету, он с гордостью показал Диме: список стран не вмещается на строчку. Война была почти единственным доступным советскому человеку видом зарубежного туризма.
Теперь-то из анкет мы знаем, что всю войну Мотя служил в 288 линейном батальоне связи, вырос от красноармейца до младшего командира, а потом в командира отделения и младшего сержанта. Он был агитатором взвода - пригодился юношеский опыт политработы.
Раньше мы слышали только байку о том, как Мотя попал в связисты. Он объяснял маленькому Диме, что военное начальство, не особо вчитываясь в документы, приняло почВоведа за почТоведа:
- Ты же почТовед? Почта - это связь, ну так и будешь связистом.
В детстве нас смешила эта путаница, потом стала вызывать лёгкое недоверие, и, наконец, мы убедились, что всё это выдумка: в Мотиной красноармейской книжке значится специальность мелиоратор, а в военном билете - агромелиоратор. Никакого почвоведа и в помине нет.
Мотина служба была тяжёлой и опасной работой: приходилось тянуть кабель в любых условиях, в том числе под огнём. Дело осложнялось тем, что связистов далеко не всегда снабжали оборудованием, и его нужно было найти самим. Нам как-то попались воспоминания о том, как связисты выходили из положения: срезали протянутый соседями кабель, прекрасно зная, что и соседи поступят так же.
Вот выдержка из Мотиного наградного листа:
“14 апреля 1945 года в районе Гюстебизе-Ной-Лицигерике на минированной противником трассе под артогнём руководил отделением по наводке кабельно-шестовой линии связи. За три часа навёл 8 км. и обеспечил связь.
15 апреля авиацией противника был разрушен провод. Младший сержант Швецов с одним линейным надсмотрщиком устранил повреждение за 25 минут и обеспечил устойчивую связь.
16 и 17 апреля обеспечивал заготовку столбового хозяйства. Благодаря проявленной заботе и горя желанием выполнить боевое задание прежде срока, младший сержант Швецов приложил все усилия и мобилизовал своё отделение, в результате чего заготовка столбового хозяйства была выполнена прежде времени на 3 часа.”
После войны Мотя вернулся к экспедициям и подхватил тропическую болезнь с загадочным названием “шпру” или “спру”. Доктора назвали причины: климат и неполноценное питание, - и настоятельно рекомендовали переехать и налегать на мясо.
Тем временем, в конце 1940-х, чтоб вырваться из послевоенного голода, был принят “Великий план преобразования природы”, который предусматривал изменение климата.
В 1948-ом Мотя уехал в Курск работать в проектном институте, занимавшемся обводнением Черноземья. Он снова ездил в командировки, теперь уже в Калинин и Рязань, снова питался как попало и ночевал прямо в конторе.
После смерти Сталина великий план стал потихоньку сворачиваться: леса начали вырубать, лесозащитные станции закрыли.
Кончились и Мотины командировки. Мотя всю жизнь мечтал о высшем образовании и, как только появилась возможность, опять стал студентом. Ему было пятьдесят два года, когда он получил долгожданный диплом. Теперь он устроился преподавать на кафедру Курского сельхозинститута.
Но партия снова позвала. СССР взял курс на подъём сельского хозяйства и собирался догнать и перегнать США в производстве молока и мяса на душу населения. Началось освоение казахстанской целины, в колхозы для улучшения работы отправились “тридцатитысячники”. В 1957-м Мотю пригласили в горком и предложили возглавлять колхоз.
Это значило: снова сорваться с места. Мотя замялся. Отказываться было неловко, но он всё же сказал: нет. Дома маялся угрызениями совести, разрываясь между общественным и личным, и в конце концов пришёл в горком и согласился. На его счастье, необходимость уже отпала.
По Мотиной судьбе можно изучать историю страны. Впрочем, любая семья - учебник истории.