Рэю Брэдбери посвящается...
Полночь. Застыла в каретке страница,
Звезды, зевая, в окно заглянули,
Черного шрифта латинские птицы
Сели рядком, присмирели, уснули.
Стоит подняться на скользкую крышу,
Марс разглядеть в телескопное око:
Илла, как тень, напевая неслышно,
Бродит по дому, и ей одиноко.
Самый разгар марсианского лета,
Башен остовы в долине белеют,
Стужей пространства омыта ракета,
Дюзы кровавыми каплями рдеют.
Черные волосы, белая кожа,
Глаз небывалых живые сапфиры?
Это уже ни на что не похоже,
Это уродство, объект для сатиры.
Каждому ясно, на третьей планете
Уж чересчур кислорода и влаги…
Илла споткнулась на новом куплете,
Стала белее вощеной бумаги.
Ветер пылит по пустынной дороге.
Шорох шагов, стук железной калитки.
«Ну же, входи! Поцелуй на пороге!..»
Муж молчаливей, неспешней улитки,
Чувства за маской охотничьей скрыты,
Смуглой рукой с золотыми ногтями
Вытряхнул пчел, — ими были убиты
Натаниел Йорк и товарищ — земляне.
Пчелы вернулись с добычей, их меткость
Ревности жестче, серьезней угрозы…
Винных деревьев лиловая терпкость
Сушит гортань, душат горькие слезы.
В клетках цветы тянут тонкие шеи,
Лава сверкает в плите серебристо,
Завтра утихнет тоска, присмиреет…
Дрогнет каретка, и новые птицы
Сядут в строку, щебетать о кометах,
О золотистых глазах и о веждах…
Зиму растопит ракетное лето,
Жарким дыханьем мечты и надежды.
