В тресте освободили целый этаж для работы комиссии. Комиссию возглавляли два полуграмотных типа. Начали копаться.
Меня включили в комиссию по проверке работы другого прииска. Там создавалось «дело» на руководство прииска и главного инженера треста. Писали акты о вредительстве на шахтах, об умышленных обвалах, оставлении золота в недрах.
В этой комиссии я одна была из специалистов, остальные рабочие и служащие – «актив». Я отказалась подписать эту «липу» как специалист и во всех актах писала свое особое мнение о правильности ведения горных работ с техническим обоснованием. Правда, указывала на некоторые недостатки и ошибки, но что они далеки от вредительства. Ну, меня, конечно вежливенько «удалили из этой комиссии. Просто перестали посылать за мной машину, выделенную специально для меня. Вот так.
А несколько дней спустя появляется в районной газете «Алданский рабочий» большая статья о «балахнинском гнезде».
Вообще, нашли они в документах одного работника нашего прииска Даниэля характеристику, подписанную начальником шахты - (Балахнин М. Г.), гл. инженером прииска (Смирнов), секретарем (Балахнина Т. Г.). Смирнова не оказалось на месте, и Даниэль пришел ко мне как к заму, я подписывала всегда, а тут, видите ли, «все три подписи Балахниных» - оказалось, «свили гнездо». Защищают врага народа.
Даниэль был эстонец, честнейший человек, его обвинили в шпионаже. И без суда и следствия – в расход!
Интересен еще один факт – в конце 1936 года я была делегатом Всеякутского чрезвычайного съезда Советов, который после перерыва продолжился в марте 1937 года. Там успешно выступила, и к 8 марта 1937 года в этой же газете была статья – уже точно не помню ее названия, что-то вроде «Женщина-мать-коммунист». Такое было порасписано! Уж такая я хорошая, преданная делу партии Ленина; это было в марте, а в сентябре (через полгода) я – пособник врагов народа вместе с мужем и его сестрой!
Все закрутилось, завертелось. Комиссию назначили к Балахнину. Акты о вредительстве, причем, вредительстве умышленном. Главное – «нечистая отработка россыпи». Много золота оставлено в недрах. Подсчитаны килограммы, много кг. Ну, и другие «грехи» вредительства, за что и мытарили нас всех из «гнезда».
Акты подписывали ведь специалисты.
А эта россыпь по руслу Н. Куранаха уже перерабатывалась драгой № 74. Пришел черед отработки и той части долины, где Балахнин умышленно «оставил» золото.
А золота-то там не оказалось! Содержание его было ниже всех установленных бортовых лимитов! Тут новое обвинение Балахнина: «Он же знал, что за ним идет драга, так почему же он вырабатывал пески с содержанием ниже бортового лимита, установленного для подземных работ? Это умышленно».
Драга ведь – плавучий механизм, по суше не перескочит пустоту, а пустота составляла чуть меньше километра.
Вот целый дражный сезон она впустую шла самым узким ходом. Но это было позднее.
А после первого заключения, на основе составленных актов, статьи в газете создали на нас персональные партийные дела.
С 15 ноября 1937 года мне один врач оформил декретный отпуск, кроме того он был хорошо осведомлен о наших делах и выдал мне справку о патологии и необходимости квалифицированной помощи при родах. Советовал ехать срочно с детьми.
Он как в воду глядел. 4 декабря нас с Балахниным разбирали, исключили из партии и взяли подписку о невыезде из Алдана. Вот справка-то и пригодилась. Век не забуду этого Гольдиса.
Мне разрешили выехать на время родов. Тамаре Григорьевне разрешили меня сопровождать с детьми. А Балахнина «пригласили» в город. Он поехал верхом на коне, коня отправили, а хозяина оставили.
Пока я была в Москве. Мне друзья писали, чтобы я не возвращалась, так как меня ждет арест, на меня уже заведено дело.
Я решила как-то застраховать себя, написала петиции в разные инстанции – ЦК, газету «Правда», своему наркому о том, что все это ошибка, недоразумение. А мне бежать некуда, что возвращаюсь, но меня ждет то же самое.
Пока ждала роды, получила из всех инстанций открыточки, что мои жалобы пересланы в Якутобком партии!
К великой моей радости, будучи в роддоме, я прослушала постановление ЦК КПСС об ошибках в органах НКВД, о перегибах в делах репрессий. Быстро «управилась» со всеми делами, бросила всех своих деточек своим родителям, сама – в Алдан.
Меня сразу, как приехала. Наутро (ждали, видно) вызвали в НКВД к самому начальнику. Какой кошмар я пережила!
Вежливо поздоровался, усадил в кресло (наверное, боялся, что в обморок упаду), открыл свой ящик и вытащил все мои жалобы, написанные в Москве. В сущности, жалобы-то на органы, на него как начальника, а он ими потрясает!
Но все же, мне думается, в какой-то степени я себя застраховала, так как он меня много раз вызывал. Беседовал, доказывал, что мне необходимо отказаться от мужа как врага (у нас большинство жен отказались, убедили их, и мужья просили сделать это).
Обидно было то, что друзья-то наши не здоровались со мной, обходили стороной. Кошмар. Друзья познаются в беде – это испытано. Народ просто боялся.
Жалобы, конечно, помогли и Балахнину, так как все-таки он был реабилитирован в 1940 году, до войны. А как началась война, не до реабилитаций было. Я же еще раз ездила в Москву (летом 1939 года).
А Смирнова А. А. реабилитировали только в 1946 году, Рысакова Н. Г. – и вовсе в 1956 году (с 1937 года) – там жены сразу отказались. Да и многие, за которых некому было похлопотать, возвращались только после войны.
Во всяком случае, я своим поведением весьма довольна. Несмотря на тррудности, я выстояла. Ведь почти год не работала. Выезд не разрешали и работы не давали. А жить-то надо было. Деньги детям регулярно посылала. Стирала белье: брала моя бывшая домработница Нюра, приносила мне. Я стирала, гладила. Желающих было много. Говорят, хорошо стирала.
М. Г. Балахнин осовбодился осенью в 1939 году, но документы его исчезли, и с него взяли подписку о невыезде. Приговор-то ему – 25 лет, после пересмотра (я просила) было 10 лет. В партии восстановили в 1940 году, пришлось взносов много платить за все время, но нам дали рассрочку.
После всех мытарств отправились на прииск «Открытый». Балахнин – директором, я – начальником шахты.
Имели сына и двух дочрей. Решили еще одного сына заиметь. Но… 13 октября 1940 года родилась Люся, было, конечно, нелегко мне с детворой, но справлялась. Старшие дети подрастали, помогали уже.
Папа долго был на инвалидности, его загубил тюремный режим. Он ведь не подписал ни одного протокола допроса, за что, в основном, отбывал в карцере».
Сколько же надо было иметь мужества и сил, чтобы пережить самой и помочь мужу в такой тяжелой ситуации?! К тому же душа рвалась и к детям, которые находились так далеко. Старший сын Геннадий, которому в те страшные годы, когда отец находился под следствием, было всего 6-8 лет, поддерживал родителей своими письмами, рисунками. Как дороги были эти весточки материнскому сердцу, которые хранила она до последних дней жизни ! вместе с ее воспоминаниями они, датированные 1939 годом, теперь находятся в музее.
Для Михаила Григорьевича Балахнина годы заключения стали не только временем моральных испытаний, но и сильно подорвали его здоровье. Он ничего не подписал, не признал, ни на кого не донес, никого не потянул за собой. Большую часть заключения он провел в карцере, где зимой – иней на стенах, холод, а летом –печи с двух сторон, жара, и весь рацион состоял из 400 граммов хлеба да кружки воды в день. До ареста он был кудрявым красавцем почти двухметрового роста при весе 108 кг, из тюрьмы вышел другим человеком, потерявшим 41 кг веса, совершенно лысым и обремененным букетом заболеваний. Только благодаря большому жизнелюбию и поддержке родных он выжил. Ему вернули доброе имя, партбилет, но оправиться от болезней он так и не смог. В 1948 году в Иркутске ему была сделана сложнейшая операция на желудке и двенадцатиперстной кишке, шесть месяцев он провел в больнице, и все же дух его не был сломлен.
В 1949 году М. Г. Балахнин был награжден орденом Ленина за долголетнюю и безупречную работу в золотой промышленности, в 1946 году ему была вручена медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Он все же сумел исполнить свою мечту – построить собственный просторный дом на улице Пролетарской в Алдане, в котором всегда было шумно от ребячьих голосов, ведь, кроме родных детей, здесь в разное время племянники, родители Марии Сергеевны, друзья детей.
Как пишет дочь Наталья Михайловна: «Иногда утром за столом собиралось до 20 человек».
Этот дом с небольшими переделками стоит до сих пор, только теперь здесь живут две семьи. И, конечно, было бы правильно, если бы хотя бы к 80-летию Алдана на него городские власти прикрепили мемориальную доску, на которой бы значились имена супругов Балахниных, внесших большой вклад не только в становление, но и в развитие золотой промышлености.
Мария Сергеевна помимо своей основной работы на приисках Алдана вела и преподавательскую деятельность. В 1936 году в течение четверти учила по своей методике нижнесталинских учеников физике и математике, в 1951-1954 годах преподавала в горном техникуме. И все эти годы, несмотря на огромные нагрузки, уделяла внимание детям и внукам. За свой труд она была награждена орденом Трудового Красного Знамени, медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», медалью материнства II степени. В 1958 году она ушла на заслуженный отдых. В этом же году Балахнины уехали в Новосибирск, где 16 сентября 1960 года не стало Михаила Григорьевича. В 1969 году Мария Сергеевна переехала к дочери в Ставрополь, где умерла в 1990 году. С большой любовью и нежностью к мужу она заканчивает свои записки, написанные за три года до смерти: «Конечно, большой человек был. А вообще, он такой человечный человек был. Я все говорю: мало мужчин теперь, как мой муж и мой сын». Рукою дочери дописано: «А я говорю: таких, как моя мама – безотказных, преданных, любящих, неутомимых и всепрощающих, наверное, вообще нет!»
Подготовила к печати Людмила Павлюченко.
Фото из архивов Алданского историко-краеведческого музея.
«Алданский рабочий», 2001 год.