Кажется, что на меня обрушился потолок. Мне тяжело дышать. Я хочу снять бронежилет. Ничего не получается. Немного шевелится только правая рука. Что с левой рукой, я не знаю. Её словно нет. Там, слева, только боль. Где-то среди этой боли пульсирует сердце. Я чувствую его упрямое биение.
Значит, я живой.
Где мои боевые товарищи? Живы ли они?
Перед нами стояла задача – выбить противника из здания школы. Можно было артиллерией разнести здесь всё в пыль, но мы пошли на штурм. В здании могли быть мирные люди.
Мирных здесь не оказалось, и мы попали в ад. Бились за каждый коридор, за каждый лестничный проём, за каждую комнату.
Темно. Я ничего не вижу только слышу шаги. Они приближаются. Меня ослепляет яркий луч света. Кто-то толкает меня ногой в грудь – живой ли?
Живой, живой, хочу я сказать, но не могу. В горле – кровавый комок. Он мешает говорить. Я издаю только нечленораздельные звуки.
- Чего мычишь, оккупант, говорить по-человечески разучился?
Я слышу женский голос. Слепящий луч уходит в сторону. Надо мной склонилась девушка в камуфляжной форме. На одной руке у неё шеврон ВСУ, на другой – повязка с красным крестом.
Медсестра. Сестричка. Спасительница.
Она достаёт пистолет и направляет его на меня. Я вижу её чёрные, как угли, глаза.
Почему-то мне не страшно. Я уже видел такие глаза.
В твоих глазах чужие ночи,
Звериный зов, манящий взмах.
И кто-то плачет и хохочет
В твоих подкрашенных глазах.
Почему-то исчезает боль. Где я видел эти глаза?
В твоих глазах, скользнувших мимо,
Горит огонь, свистят меха,
В них отражен неистребимо
След первородного греха.
Почему-то я уверен, что она меня не убьёт. У неё красивые глаза.
В твоих глазах тоска тигрицы,
Судьбы неведомый излом,
В твоих глазах мелькают лица,
Как электрички за окном.
Она убирает пистолет и осматривает мою рану.
- Тебе нужно в больницу, оккупант. Я смогу только обезболить и перевязать.
Её цыганские глаза похожи на глаза той девчонки, которую я когда-то любил в моём родном, затерянном в пензенских лесах, Кузнецке.
Я собирал для неё васильки в поле.
Я бродил под её окном.
Я ревновал.
Я сходил с ума.
Я писал ей стихи
Гляну в прошлое, а там глушь одна,
Только вижу тропу в Долгушино.
И овраг, где родник, как лужица,
И листва под ногами кружится,
И трава с ароматами пряными,
И колени твои упрямые.
У неё тоже были тёмные, как угледарские ночи, глаза.
- Тикай отсюда, сейчас наши хлопцы придут.
Она помогает мне встать, подводит к пролому в стене и слегка толкает в спину.
- Скорее уходи, твои – там.
Ночь. Я ничего не вижу. Спотыкаясь, бреду туда, куда мне указала чужая сестричка. Там – наши. Там – спасение.
Почему, она не убила меня? Пожалела? Видимо, в школе она не нашла ни одного живого, кроме меня.
А ещё там катился по коридору изуродованный войной глобус. В него попал крупный осколок. Вместо России и Украины на глобусе был чёрный провал.
