Лимонов и Пазолини – два "священных монстра", русский и итальянский. Читайте ещё одну дневниковую запись Дмитрия Селезнёва (Старый Шахтёр) об итальянском турне русского писателя и политика Эдуарда Лимонова в 2018 году.
Сегодня с утра болит голова. На самом деле, это результат всего лишь двух вчерашних бокалов – выпиваю я редко. Вышел покурить на балкон. В небе радостно повизгивают ласточки. У меня нерадостно болит голова.
Э провёл небольшое писательское расследование. Выяснилось, что квартира, в которую нас поселили, принадлежала художнику. Об этом свидетельствуют многочисленные картины, развешанные на стенах. Картины неплохие: портреты и пейзажи, масло и акварель, много импрессионизма и много красивых девушек. Художника, судя по автографам, звали Верджиль Манночи. Но на всех противопожарных документах стоит имя и подпись его сына, Лоренцо. По-видимому, художник умер в начале 2000-х – самая поздняя картина датирована 2003-им годом. Книги и обстановка остались нетронутым. По-видимому, Лоренцо библиотека и картины отца не интересуют, и он просто извлекает прибыль из доставшейся в наследство недвижимости. Сам он, скорее всего, живёт в хорошем коттедже с модным интерьером.
Девушки же, изображённые на картинах, судя по датам, уже точно состарились. Кожа их скукожилась и потрескалась морщинами, а молодость и красота осталась только на холсте. Не только молодость, но и жизнь – многие из них уже, предполагаю, сошли во гроб. И мы тоже все умрём. И лишь после немногих нас останутся картины, которые будут рассматривать живые люди, как мы сейчас.
Для истории решил немного видеопоснимать Э в этих интерьерах.
– Вы непротив?
– Дима! Меня уже нужно не снимать, а вынимать!
Но Э непротив.
Вчера с издателем договорились, что он заберёт в 09:30, однако на часах 09:38, а от него ни привета, ни ответа – его телефон издаёт протяжные гудки. Звякает сообщение от его помощника. Пишет, будет ждать нас через пять минут внизу. Через полчаса поправляется: когда будет внизу, напишет. Ещё через полчаса пишет, что будет через 5 минут, и каждые три минуты ведёт сообщениями обратный отсчёт: 4’, 3’, … Видимо, чтобы мы не нервничали. Когда же старт? Сообщения 2’ и 1’ я ловлю, когда мы уже как 10 минут стоим на улице. И вот, наконец-то, появляется радостный и долгожданный Алессандро. Санёк, по-нашему.
Нам и в дальнейшем пришлось столкнуться с чудовищной непунктуальностью нашего эдиторе. Э этого сильно не любит, сам он никогда не опаздывает. Но потом мы свыклись, ждали и договаривались о встрече с корректировкой на итальянцев. Итальянская поправка – лишний час всегда держи в уме. Тети же, наш взбалмошный эдиторе, в свою очередь, тоже свыкся с нами, и время опозданий существенно сократилось. Но вот количество нет. Они никогда не приходили вовремя. Можно только посочувствовать Муссолини, он пытался, но не смог.
В издательстве полно народу. Сотрудники готовятся к презентации. В коридоре у стены стоят обёрнутые прозрачной плёнкой книжные кирпичи. Приехала съёмочная группа, будут снимать фильм. Сотрудники съёмочной группы шикают на меня, когда пикаю своей гоупрокамерой – но я ведь тоже снимаю кино.
Итальянского режиссёра зовут Мимо, ударение на последний слог. Почти Дима, как меня, только у меня ударение на первый. Режиссёр интервьюирует Э, а я же в связи с «мимО» вспомнил стих Э, привожу частично его, чтобы разбавить мои заметки:
…И эта чудо-девочка, с прекрасной из гримас
Мне скажет: “Волк тюремный! О, как люблю я Вас!
Я просто молчалива. Я вовсе не грустна.
Все классно и красиво!” – так скажет мне она.
Где плещутся в бассейнах тюлень, гипопотам
На танке мы подъедем к мороженным рядам
Мы купим сорок пачек ванили с эскимо
От зависти заплачут, те кто пройдет мимо
МимО! Какая чудесная рифма! эскимО – мимО! Прелесть же. Если кто-то считает, что это не так, то он в стихах понимает гораздо хуже, чем я. В этом стихотворении «волк тюремный» – это Э. А «чудо-девочкой» пусть будет юная принцесса из моего предисловия. Танк будет русский – позже, вечером, Э на презентации шутил, что он, будучи юношей, в Харькове делал моторы для русских танков, и если итальянцы увидят русские танки на улицах, то, возможно, в одном из них будет и его мотор. А мороженное и эскимо в Италии делают отличное, вчера на вечернем уикенде я убедился.
Выехали со съёмочной группой в Остию, где убили Пазолини. Устроить диалог между живым и мёртвым маэстро – таков замысел режиссёра. По пути заехали посмотреть Карвиал – здание длинной в километр под Римом, от вида которого у популярного фотоблогера-урбаниста и миллионера по совместительству Варламова распрямились бы и поседели от ужаса кудряши на его пышной голове, и он стал бы похож на небритый одуванчик. Любитель велосипедных дорожек и уютных, зализанных домов воскликнул бы: «Нет! Тут жить нельзя! Это не Европа!» Подобного мнения придерживаются и итальянцы, которые нас сопровождают. «Это как концлагерь», – говорит мне Марк, итальянский журналист, с которым я беседую. Он рассказывает мне историю этого сооружения. Это здание было построено в 1974 году, чтобы решить жилищную проблему бедных слоёв населения. Многие итальянцы ещё со времён войны жили в ямах или пещерах, поэтому для них возвели эту одиннадцатиэтажную километровую архитектурную утопию. Серпантоне – змеище – так называют его итальянцы.
«Ну, всё-таки здесь жить лучше, чем в ямах?» – замечаю я. По мне так офигенный дом. Подобное строение есть в Москве возле Даниловского рынка на Тульской. Меня оно давно интересовало, и я восхищался его неповоротливой грациозностью. Такой длинный севший на мель возле третьего транспортного кольца бетонный корабль. Но в Москве здание раза в два короче, если не больше, чем то, которое я вижу сейчас. Здесь можно поселить небольшую анархистскую республику. У меня в юности была утопическая идея собрать всех моих друзей и хороших знакомых и поселить в одном доме. Этот бы дом подошёл. Правда, сейчас я не считаю такую идею занимательной. Многих друзей и знакомых я уже похоронил, как и на уютном кладбище своей памяти, так и на натуральном. А оставшихся людей, с которыми имел дело, видеть хотел бы нечасто.
Здание гигантское, но почему-то возле него тихо и безлюдно. Возле парковки выстроились шеренгой грязные, переполненные мусором, бачки. По пути видим чахлый, заболоченный фонтан. Перед ним пылятся в кадках небольшие пальмы. Вдоль здания палисадник из вялой травы, гнущихся на бок деревьев и заросших барьеров из кустарников. Он рассечён бетонными дорожками. Всё здесь в бетоне. Подходим к огромному подъезду, выпирающим из здания ребром. За сплошным от верха до низа тёмным и пыльным стеклом видны уровни площадок. Обогнув подъезд, проходим бетонного монстра насквозь. Налево и направо длинные коридоры, чередуясь с темнотой, квадраты светлых проёмов упираются в черное далёко. По мостику над парковками выходим к бетонному амфитеатру. Мы, съёмочная группа вместе с Мимо и Э спускаемся вниз.
Внизу небольшая стайка смуглых и татуированных подростков. Три парня и две черноволосых девки. У них футболки с какой-то одинаковой эмблемой – подростковая банда. На одном из подростков белая футболка, у остальных чёрные. Может это главарь, а может просто бабы у него пока нет. В Воркуте, например, в 90-е подростки носили на одежде отличительные знаки, маркирующих их по принципу свой-чужой. Если у тебя, допустим, заплатка на ватнике не справа, а слева, и ты оказался в чужом районе, то оглядывайся по сторонам, а чуть-что – беги. Если ты, конечно, не в группе таких же, как и ты, с правильными заплатками, и не участвуешь в набеге на чужой район. Рейды воркутинцев, как и гопников из Казани, гремели по всей стране в конце 80-х. Они приезжали в другой город на поезде, высаживались, и начинали бить местную молодёжь. Помню, они должны были прибыть и в наш город – видимо, название им не понравилось. Тогда ходили слухи, что воркутинцы едут, должны вот со дня на день прибыть. Я был тогда школьником и ходил на кружок по астрономии с обрезком железного прута в рукаве. Но сейчас мне сорок лет, я в солнечной Италии, и я отвлёкся… А потом, кстати, выяснилось, что воркутинцы действительно приезжали, но их станционные отпиздили.
Э заголяет руку с набитой на плече лимонкой и происходит спонтанная фотосессия с детьми пролетариата. Подростки довольны, улыбаются и позируют с Э перед фотокамерами. Он старше их в четыре раза, а с ними на равных, ну круто же? Круто.
Где же люди? Людей нет. Пролетариат как всегда работает или как всегда дома телевизор смотрит? Непонятно. Возвратившись, мы подымаемся на лифте на 11-ый этаж. Такие же длинные коридоры в один и другой конец, только более светлые и все в цветочных горшках. Да и коридорами трудно назвать, больше похоже улицу. 11-й этаж, нам говорят, считается элитным. Нижние этажи, наверное, посуровей, так в жизни – тем, кто внизу, живётся хуже. На 7-ом этаже живёт барыга Антонио Кайфанулли, он продаёт банде детишек на четвёртом этаже наркотики. Это я фантазирую.
Потом мы приехали на место, где убили Пазолини. Огороженный решёткой забора пустырь со скошенной травой. В центре пустыря, среди скошенной травы, бетонный обелиск, в нём угадывается солнце и парящая чайка. На обелиске выгравировано «A PIER PAOLO PASOLINI» и эпитафия на итальянском. МимО запустил на площадку только съёмочную группу, издателя, меня и Э. Остальных он оставил за забором, чтобы не мешали. Э произносит перед памятником длинный монолог, живой маэстро общается с мёртвым. Два оператора короткими перебежками кружатся вокруг него. Я бегаю вместе с ними, чтобы не попасть в чужое кино.
Нет. На самом деле убили Пазолини не там, а непосредственно на побережье, куда мы потом приехали. Затянутое облаками серое небо, серый, грязный песок. Брошенная лодка лежит облезлым пузом кверху. Брызжет о холодные камни солёное море. Невдалеке, на пирсе сгруппировались и торчат копья матч. Позади невзрачные лачуги и хижины. Дует ветер. Туристическим это место не назовёшь.
МимО просвещает, что именно здесь Пазолини провёл последние минуты жизни. Здесь он лежал окровавленный, с проломленным черепом и смотрел в такое же серое, неуютное небо. По одной из версий его убили неофашисты, но в фашистов я не верю, а верю в итальянского гопника-подростка, которого он пытался совратить. И самим фашистам я тоже не верю, но верю гомофобам, потому что сам гомофоб. Быть гомофобом – это нормально для русского человека, а я человек русский, меня зовут Дмитрий Селезнёв. Но, будучи гомофобом, у меня есть список исключений, где присутствуют множество художников нетрадиционной ориентации, и великий Пазолини, этот кино-гомо-Пьеро, в их числе.
Вечером была презентация книги Э в книжном магазине. Было 200-300 человек – больше, чем на аналогичных мероприятиях в Москве. Презентация вместе с дачей автографов шла около 3-х часов. Потом на такси мы вернулись в апартаменты. В Риме шёл дождь.
Читать другие страницы итальянского дневника об Эдуарде Лимонове:
День второй
День пятый
День двенадцатый и тринадцатый, последний
*наш проект существует на средства подписчиков, карта для помощи
4279 3806 9842 9521