Письмо 6.
Кемерово, 26.06.79
Любимая моя!
Не придумал, поется в песне, человек для себя несчастье, ему его придумали другие!…
Нет в жизни большего счастья, чем ЛЮБИТЬ, страдать за свою любовь, мучиться и принимать за нее муки от других.
Хороший…Искренний…Щепетильный…Необходимый….И кроткий….
А может быть, все по-другому, и твоя мать увидела то, что оказалось скрытым 45 лет под спудом эволюции. Но даже при условии, что она признала во мне достойного для тебя партнера — низкий ей поклон до земли!…
Моя поездка в Иркутск подобна сказке Шахрезады: все увидел, все сказал, все узнал и — ничего не понял. Ужас и только, осталось только одно — надеяться и ждать. Ты моя жизнь не только сегодняшняя, но — будущая. Будь всегда такой же родной, близкой, славной и чудесной! Я восхищаюсь твоим умением ЖИТЬ для других, страдать из-за других, уважать мысли и чувства других, думать не только о себе, но, и главное, думать хорошо о других, тебя
окружающих. Это славно, мой Принц! Мой рыцарь без страха и упрека, моя Золушка, ждущая чуда и счастья.
Нет такой силы в этом мире, чтобы сломала нашу с тобой волю и желание быть вместе.
Только уважая других, можно найти в себе силы побороть зло и никчемное стремление плебеев утвердить себя в этом мире.
Я хочу только одного — чтобы ты любила меня также страстно и бесконечно, бездонно, как я.
С нами Бог, он свидетель и судья — мудрый и честный.
А в остальном — мы справимся!
Люблю и целую тебя очень, радость моя, надежда моя!…
Скучаю УЖЕ СТРАШНО.
Твой Эм.
Воспоминания.Продолжение.
Утром 27 июня немцы были уже в Киеве, день выдался очень
теплый, но ночью прохлада нагнала на станцию сплошной туман, и летящие на бреющем полете немецкие самолеты просто нас не видели и не бомбили….Через день приблизительно поезд отправили на восток и только тогда мы узнали от охраны, что в ящиках, на которых мы спали. Поезд, а он был последний через сохранившийся мост, увозил на восток телефонные и радио-станции Киева. На 5-й или 6-й станции после Дарницы рано утром открылась дверь вагона, и мы сквозь туман увидели отца. Ему и еще троим сотрудникам поручили сопровождать поезд до особого распоряжения. Ни еды, ни воды — как в пустыне. Никто из соплеменников ничего из дома взять не смог и не успел. Пытались хоть что-то поменять на станциях — без всякого успеха. Солдаты сопровождения и офицеры получили какие-то мизерные пакеты с едой и поделились с нами своими крохами. Но через трое суток движения нас начали снабжать продуктами, а воду мы брали у паровоза, холодную и горячую. Сразу стало как-то легче переносить убогое свое существование.
Взрослые находились в постоянном стрессовом состоянии— никакой информации о положении на фронте. Что стало с их близкими, и куда
мы движемся? Единственное облегчение было в том, что пока вся наша семья оказалась в одном вагоне. Ехали абсолютно молча, за день было сказано не более 20 слов, и так двигались до Свердловска. Вдруг поздно вечером уже на какой-то станции, примыкающей к Свердловску, слышим страшные крики, стрельбу и ругань. Утром отец, принимавший непосредственное участие в ночном разбое, рассказал, что какая-то сволочь дала команду поставить наш поезд на сортировочную горку и раскассировать, т.е. разогнать.
Отец вовремя понял, чем это грозит нам всем и ему в первую очередь, и под дулом пистолета заставил начальника станции этот приказ отменить. Все вагоны собрали в единый состав, и через неделю, я это тоже помню в самых мелких подробностях, наш поезд продолжал двигаться на восток.