Площадка на верхушке пирамиды, и туман, сизой густой пеленой стоит - не шелохнется от случайного ветерка, потому что и ветерка нет. Азанет рядом, дышит боязливо, но крепка ее рука в моей ладони. В синей ладони Пришельца.
- Надо спуститься! – шепчет Азанет.
- Что-то не то! – шепчу я ей в ответ.
Мы спускаемся, гулко отдаются наши шаги в абсолютной тишине. Чем ниже мы, тем бледнее туман, от движений появляются просветы, а через них белоснежные ступени.
В моей руке скипетр. Его дал мне Доктор: белым, бестелесным, полупрозрачным. Но с каждой ступенью, скипетр твердеет, темнеет и тяжелеет его набалдашник. Его наличие успокаивает, хотя и напоминает о возложенной на меня миссии. Еще ниже. В тот раз, когда мы поднимались - мы не шли, мы взлетали вверх. Сейчас же, крадемся.
Наконец, туман рассеивается, пасмурный лес внизу недвижим - словно спит. Океан, так бурно провожающий нас - как зеркало. Ни волн, ни пенных барашков, ни даже ряби на гладкой поверхности.
- Н-да, что-то не то… - соглашается Азанет.
Пангея словно остановившийся кадр, черно-белое фото, ни звуков, ни запахов, ни цветов. Тускло, безжизненно все, и даже воздух стоит на месте. Что такое?
Мы продолжаем спускаться, и вдруг, совсем близко вой, долгий, заунывный, поминальный звериный вой. Ему вторят, воя на все голоса, затем рыдания, причитания, женский голос лопочет, плачет младенец, и снова вой.
Вот мы и внизу, стоим, осматриваем местность, и не узнаем. Нет былого величия материка, нет диковинных существ, нет животных с человеческими лицами. Все словно иссохло, почернели листья и хищные корни сосен торчат из потрескавшейся земли – мертвыми корягами. Пангея иссушенная пустыня, как после набега саранчи, как после многолетней засухи.
- Что тут произошло, пока нас не было? – спрашиваю я у Азанет, не рассчитывая услышать внятный ответ.
Но она отвечает:
- Это настроение аборигенов… - они думают, что погиб их Царь. Митя...
- Митя? – сообщение как удар в спину. - Как погиб?
- Он решил опробовать твой подарок - диск… Он не погиб, он переместился в прошлое. Он нашел способ использовать его по назначению.
- Откуда ты зна… - «а, ну да, разум из Ариса…» - я немного ошарашен. - Что же он не вернулся?
- Он вернулся, но не сюда. Ты забываешь, что владелец диска не выбирает куда попасть, за него решает Творец…
«Точно! Так же и Пришелец говорил! – думаю я.
Азанет кивает, но молчит, а я боюсь, что и она читает мысли.
- Сколько же нас не было? Вроде мы отсутствовали всего пару дней…
- Пару дней - это для рода людского, - Арис, как и Пангея, пока вне времени…
Снова взвыло, совсем близко, от неожиданности я вздрогнул, вгляделся в сумерки и заметил в сотне метров огоньки.
- Не смотри туда! – от нетерпения Азанет стиснула мою ладонь, - Делай свое дело!
Я уже забыл, что от меня требуется, пустынная Пангея смутила мое сознание:
- А, Луна! – я стукнул скипетром по земле. Ничего. Проекции как не бывало. Я стукнул еще, еще и еще, - бестолку, скипетр остается всего лишь палкой с кругляшом. Я стучу остервенело, вгоняю рукоять в сухую землю, и в недоумении поворачиваю лицо к Азанет, но она не лучше, столько разочарования во взгляде.
- Что делать? – спрашиваю я Азанет.
Она хватается за голову, пытается что-то вспомнить, бледнеет, и выносит вердикт:
- Не знаю,… не помню…
- Обратно?
Азанет вновь хватает мою руку:
- Обратно!
Мы уходим. Белые крутые ступени, внизу погибающая серая плоскость, не удерживает нас в этот раз, а молчит. Не шепчет голосами, не буянит, не стучит корягами, не шумит обитателями лес, водная гладь моря не пенится бурливо, все поникло, тускло, иссушено, и почти мертво. Лишь вой из глубины материка, протяжный, тоскливый, звериный вой, да плачет еще надрывно младенец.
Туман на вершине пирамиды обволакивает, путает, ослепляет, и безмолвие в этой мгле такое, что пропадают чувства и мысли, растворяются желания и цели, все пустое, все смертно, - заблудиться в таком тумане на раз-два. Мы достигли площадки уже, на ней очертания трона и вход чернеет закрытой дверью. Подходим, нажимаем, дергаем, стучим, - дверь неприсупна и не поддается ни на миллиметр. Азанет прощупывает полотно, пытаясь найти ручку, щель, замочную скважину, что-нибудь, что даст возможность открыть ее. Дверь не поддается, она словно монолит, гранитная глыба, сросшаяся с верхушкой из которой тоннель, пропадает в ватных небесах.
Помнится в Египте, я открывал подобную с помощью своей головы, но то изнутри, снаружи она всегда была открыта… Здесь-то как? Вслед за Азанет, я принялся исследовать дверь на наличие рисунков, гравировок, углублений, - любой подсказки, что помогла бы нам. Но ничего, - ни намека на глаз Гора, ни намека на то, что эта черная, гладкая вертикаль вообще - дверь, а не стена, например.
Азанет остановила движение. Она застыла, глянула на меня решительно:
- Мы ничего не сделали, нас не впустят в Арис, пока мы не закончим свою работу. Арис на грани, мы исчезнем там вместе с остальными…
- Но что? Что мы можем? Скипетр!... – я потряс им в воздухе, - Он не работает!
- Он работает только по квантовой памяти, и он не помнит, чтобы в это время кто-либо трогал Луну, он не помнит Пангеи, он помнит только человека. Нет в этом мире космоса, нет галактик, и нашей Солнечной Системы нет, а для того чтобы все это появилось, нужен как раз человек! Мы должны сдвинуть что-то здесь, найти или создать человека, чтобы заставить скипетр работать! – энергично встряхнула волосами, по привычке схватила мою ладонь, - Пошли! Пошли назад, в Пангею, сейчас нам по пути с ее жителями… Если Арис – Омега, то по всем приметам, - Альфа… там! – ткнула пальцем вниз.
Вновь по ступеням, вновь высота и вся Пангея как на ладони, темная Пангея, плачущая, траурная…
Я устал уже носиться вверх вниз по пирамиде, и до жути не хочется мне повторять забег, и потому спрашиваю у своей координаторши:
- Что же мы станем делать? Скипетр не работает, диск тем более, - что? – я как маленький мальчик, тяну руку старшего назад, слабо, - но сопротивляюсь, немного, - но капризничаю, - Там внизу варвары, они опасны…
- Опасны… - шепчет Азанет, - Но слабы сейчас и обездолены, у них ни еды, ни воды, они лишились Царя, а вместе с ним и своего мира… Они потеряли Царя, - так дадим им нового!
Я притормозил:
- Что ты имеешь ввиду? – спросил также шепотом, заранее зная ответ.
- Ты знаешь ответ… - сказала Азанет, и я опять подумал, что она читает мысли. – Готовься стать царем!
В облезлых стволах некогда цветущих деревьев огни, мы идем туда. Здесь по земле, под поникшими кустами, вповалку племя. Из одежды у них, лишь глина, втертая в худые тела, из еды сухая кора. Слабое, обреченное племя, в сотню особей разного пола и возраста, - они сидят и лежат и ходят, но все тихо, молча, лишь жадно белеют в сумерках их глаза и зубы, да иногда от безнадеги, от усталости и боли кто-то взвоет насколько хватит дыхания, и снова замолчит. И это все что осталось от целого материка?
Появление наше не произвело впечатления, дикарям все равно уже, они больны и измучены, и не понимают, - все, что с ними происходит их же фантазии дело. Они своим горем разрушили Пангею, своим страданием сломали уклад, и теперь только умирать, да и умереть еще надо постараться. Нет у дикарей здесь больше естественных врагов, некому больше лакомиться ими, вымерли чудные животные и птицы, погибли без воды растения, море твердо как камень, без свежего притока оно мертво, - остались лишь они - варвары, но и им не прожить долго.
Мы с Азанет встали неподалеку, и раздумываем с чего начать. В гуще из тел шевеление, вылезла кургузая фигурка, - Фрея! Она здесь? Но где ее мистическая прямая стать? Где та богиня Пангеи, с которой мы прощались недавно? Где сверкающие колдовские черные глаза из-под волос? Остались только волосы, спутанные и грязные, багровая отметина во лбу, и голодный взгляд синих, - кристально-синих очей.
Спотыкаясь, и припадая на одну ногу, Фрея медленно подошла, принюхиваясь, шумно втянула носом, подняла лицо, вглядываясь в мой облик:
- Алексей? – голос надорван, вероятно она выла больше и громче всех. Слезы, потоком, съежилось темное чумазое личико в рыданиях, - Митя! Он исчез! Я не знаю, как это получилось, но… он ставил опыты… и исчез! – заревела в голос.
Мне жаль ее, эту женщину, она беззащитна сейчас, и в образе дикарки очень притягательна. Именно такой я узнал ее в городище, именно такая она соблазнила меня, именно такая обманула… За спиной ее тонкой струйкой фонтанчик с питьевой водой, все что осталось от прежней полноводной реки, и глядя на хилую грязноватую струйку, я понимаю, что знаю как помочь, знаю в чем будет заключаться следующий мой шаг.
- Фрея, ты же знаешь язык этих несчастных? – я кивнул на сборище равнодушных к происходящему дикарей. Фрея замахала утвердительно головой. – Тогда переводи!
Речь моя, поначалу несмелая и нескладная, все тверже, уверенней:
- Жители Пангеи! Перестаньте оплакивать прежнего Царя! – Фрея переводит, и голос ее дрожит и сбивается, - Он велик и благороден ваш прежний правитель! Я отдаю ему должное… Вот только, правление его не принесло вам плодов, а лишь разорение. Я следующий после него! Я не стану пестовать вашу праздность и остановившийся прогресс… – Фрея глянула вопросительно, и я понял, что для этих слов, нет у них обозначения.
Я окинул царственным взглядом любопытно направленные на меня темные лица:
- Я не дам вам рыбы, я научу вас рыбачить, я не дам вам хлеба, а покажу, как вырастить его! – сильная рука стиснула мою ладонь, - Азанет поняла мой замысел, - Мы построим дома, что защитят вас от непогоды, разведем скот, обеспечим Пангею водой. Но… но нужно будет потрудиться… - снова Фрея глядит непонимающе, такого слова у дикарей тоже нет.
- Вы поможете мне, а я помогу вам, и начинать надо немедленно, - я указал на ручеек, - пока еще есть за что зацепиться, пока есть от чего оттолкнуться…
Молчание воцарилось в лагере аборигенов, несмело они переглядываются, жмут плечами, и дрожащими руками направляют на меня свое оружие, затем опускают, не в силах удержать его долго, снова переглядываются, и снова жмут плечами. Вперед выползает дряхлый старик, облепленный глиной, такой худой, что по нему можно изучать строение костей, он что-то лопочет Фрее, и машет в нашу сторону своей куриной лапой, и от нас в сторону пирамиды, видимо отсылая назад.
Азанет не выдержала:
- Шанс! Переводи, Фрея! Как хочешь, но ты должна им втолковать! Это последний их шанс! Это последний шанс для всего мира, для человечества, последний шанс для Мити! – при упоминании имени сына, Фрея вздрогнула, с секунду подумала, открыла рот и завопила.
Не знаю, что она могла говорить, но крик стоял как на птичьем дворе. Галдели, крякали и каркали дикари, обсуждая сказанное мной выше, рычали, пихались и рвали друг другу волосы эти люди. Но люди ли? Даже если и нет, то станут таковыми, - с моей подачи станут. А там, может и не надо приставки моралис к гомо сапиенс, может и так сойдет для скипетра с его квантовой памятью…
Дикари спорили долго, передрались, рассорились, но любому спору приходит конец, так и здесь, затихают крики, меньше шума и свары, недавние дерущиеся обнимаются, хлопают когтистыми ладонями по плечам, скалятся дружески, и встают все как один по струнке. Фрея выдержала паузу, оглядела собравшихся, выжидая от них окончательной тишины, и взмахнула рукой. Глухие шлепки голых коленей о землю, лоснящиеся спины, лохматые затылки, - дикари пали ниц передо мной. Победа! Пока не окончательная, пока лишь начало пути, но все же…
Из благодарности, я приобнял Фрею, наклонился к ее уху и прошептал:
- Спасибо…
Фрея вздрогнула, отвела взгляд на Азанет и покраснела почему-то. Я смотрю туда же, и вижу в лице Азанет огонь. Огонь ревности, стыда за эту ревность, непонимание этих эмоций, непонимание причины. Азанет пунцовая, взгляд сверкает негодованием, ее рука отпустила мою, и теребит край белого одеяния. Затем размышление, задумчивость, тревога, бегающий взгляд. Взмах руки Фреи, и шорох поднимающихся тел перестраивают мысли, отвлекают и перенастраивают на насущное. Теперь дела, чувства потом.
Я указал дикарям на ручеек:
- Здесь надо копать.
Фрея как смогла, - перевела, но никто не ведал что такое «копать», и пришлось показывать на личном примере. Я взял из рук одного из дикарей оружие, напоминающее деревянную секиру, и принялся ковырять землю у фонтанчика. Получалось медленно, но результат не заставил себя долго ждать, скоро фонтанчик стал выше, шире, объемнее, - дикари загорелись, внутри тусклых, смирившихся со своей участью глаз появилось то, что видел я когда-то у дикарей Египта в момент, когда взялся им помочь. В них появилась надежда. Крошечной искоркой, по мере расширения потока воды, она возрастала, укреплялась, и вот, уже самые здоровые и крепкие мужчины взялись помогать мне.
Озеро, небольшое, но все же, от него каналы идущие к морю, и море спокойное, синее, и чайки над ним. Рисунки мои и Азанет, дали волю аборигенам Пангеи, мы внушаем им надежду, мы внушаем им Веру в Бога Единого, дабы не разбудить в их памяти языческих божеств, не дать разгуляться существам их восприятия, не вернуть из небытия хаос Пангеи. Годы, десятилетия, здесь один день, Пангея остается Пангеей, все нерушимо пока, но это пока… Я верю в жителей материка, я жду. Забыт уже Доктор, с его наставлениями, забыт Арис, и скипетр спрятан на время, спрятан и забыт. Я верю в новых бывших дикарей, они вселяют в меня надежду не меньше чем я в них, я верю, что и без вмешательства в их ДНК возможно перерождение, рост, прогресс…
********
Я верю им, а они верят мне. Они не ленятся, когда я учу их новому, они внимательны и во всем стараются угодить, они покорны и раболепны, гнут свои спины при моем появлении, но все же гнут спины и в труде. Труд облагораживает их, выравнивает лица, вытягивает руки и ноги, но не вкладывает в них глубокого, осмысленного, вдумчивого. Не вселяет человеческого. Дикари остаются дикарями.
Добыть материалы для строительства, семена для посевов, и животных для скотоводства оказалось проще простого. Азанет рисует на мягком, но уже не живом камне образец, - допустим колос, затем на поиски подобного отправляется группа аборигенов, с обязательной похвалой самого успешного. Проходит день-два и - вуаля! Засланная группа возвращается с охапками колосьев. Так же со стадом коз, и курами. Легко им дается следовать инстинктам, а не логике, своим примитивным воображением они рисуют все, не анализируя, не проверяя и не ставя под сомнение. Они ставят себе цель отыскать, ни капли не сомневаясь что на их материке такое существует, и находят, ни капли не сомневаясь что найдут. Главное, это посыл от непререкаемого авторитета, а такой непререкаемый авторитет здесь я. Они верят всему, чего бы я ни придумал, и чего бы не сказал, - ведь я дал им стабильность, уверенность в самих себе, я дал им частичку самого себя и частичку своего мира.
Вокруг белой пирамиды мы построили дома, одноэтажные, сплошь известняковые, и удобств в этих домах немного, но есть уют, есть стены и крыша, есть куда возвращаться с работы, и работа есть, у каждого здесь своя задача. Кто пашет, кто сеет, кто перемалывает, а кто и печет. Все при деле и все значимы. Каждый ценен, дорог, и незаменим. Вот только…
Пангея. Она не похожа на планету Земля, это место все еще Пангея. Вроде все привычно, море как море, лес как лес, но нет больше светил, пропали даже одушевленные созвездия с ночного неба, и ночь черна как сажа, ночь для того чтобы спать, - а что бывает когда закроешь глаза? День пасмурен и уныл, скучен до оскомины, и без солнца, круглого и жаркого, однотонен и сер. Дождь здесь явление частое, и не тот это дождь, поливаемый искрящимся светом из трезубца гневного бога-громовержца, это капли с неба, как слезы, редкие горькие слезы по чему-то уходящему, по тому, что уже не вернуть. Слезы по прежней жизни, хаотичной, полной опасностей, полной неизведанного, но свободной, вольной, фантазийной…
И в такие минуты Фрея идет в мой дом, садится у окна, молчит и вздыхает глядя на улицу, что вымощена недавно затвердевшими булыжниками, аккуратна и выметена заботливо. И видится со стороны, что душно ей, как и мне в коммунистической реальности, давит на грудь порядок, стабильность и достаток, и нет в будущем ее - взлетов и падений, все продуманно загодя, все решено за нее. Мне не по себе от такой Фреи, и кажется порой, что лучше бы осталась она древней колдуньей, чем вздыхала вот так, лучше бы умерла тогда, много лет назад, когда я только начал копать тот ручеек, чем глазела на дождь и молчала. Есть у моих подопечных все, - еда, вода, тепло и завтрашний день,- нет одного, но самого важного. Счастья.
Время здесь не имеет границ и обозначений, оно то тянется как резиновое, то бежит годами в один день, и не от чего оттолкнуться, когда смеряешь его, разве что от вида стареющих вчерашних детей, да от возникающих то и дело насущных проблем по обновлению фасадов и крыш города. Напрасно я пытался привить дикарям порядок летоисчисления, в их головах не укладывалась такая наука, их разум бессилен охватить подобное, как мой не способен понять квантовых частиц того же времени или снов, о которых говорил мне Доктор в Арисе.
Напрасно я пытался объяснить им, что можно верить не увидев, молиться душой, а не ритуалами и жертвоприношениями, для аборигенов Бог Единый так же далек, как для меня Луна. Они не могут осознать невидимого, они неспособны охватить Бога Вездесущего, поэтому пришлось сделать им наглядный пример. Статую, - единственную статую на весь город, ведь Бог Един. Они молятся строгому взгляду, вглядываются с надеждой в фигуру, рассматривают, пытаясь воодушевить эту статую, и у них получилось бы, не будь рядом меня. Для меня же все это рутина, - время здесь одинаково, пространство одинаково и оформление пространства одинаково, - одинаково колосятся поля, одинаковые козы пасутся, одинаково живут люди. Но люди ли? Постоянно меня мучает этот вопрос.
Наша троица, - Фрея, Азанет и я, - не стареет, не дряхлеет, не болеет, мы все те же, что и десятилетия назад, - разве что иногда, синева вдруг начнет покидать мою кровь, закружится голова, замутит, затошнит, и скосит в постель, но всякий раз в таких случаях Азанет действует на опережение. Чуть что, порез к порезу, рана к ране, ее кровь – моя кровь. Не стареет еще пирамида. Белыми ступенями поднимаясь в небеса, в облако тумана, она сверкает даже в самый хмурый день, она притягивает и манит проверить, - не открылась ли дверь в Арис? И хотя я сделал ставку на аборигенов Пангеи, и хотя они видят во мне самого мудрого и великодушного Царя, и несмотря на то, что у нас теперь видимость благополучия, все же не отпускало меня это извечное мое дурное предчувствие. Все мне казалось наигранным, навязанным, - и новый уклад, и добропорядочный быт, и вера в Бога Единого.
И все же я ждал, а что еще мне оставалось делать? Скипетр бесполезно молчал, напрасно я иной раз доставал его, стучал яростно по земле, песку, булыжникам Пангеи, напрасно… Много раз мы с Азанет, поднимались вверх по крутой вертикали пирамиды, заходили в густоту тумана, шарили руками по двери, в надежде найти любую зацепку, все напрасно, - все словно вымерло, окаменело, слилось с мглой и безмолвием воедино, лишь уходящий в небо тоннель напоминал, что Арис был в нашей жизни, что он возможно и есть, только ждет, ждет перемен, - как и мы, и возможно тоже напрасно…
Так, в череде лет и десятилетий проходила наша жизнь. Фрея остепенилась и разгладилась, мало она напоминала теперь дикарку, а больше медсестру из коммунистической реальности, отличие лишь в клейме, украшающем ее лоб, и даже боль от разлуки с сыном была похожа, и мало интересовал ее я, или погибший муж, а только он, - Митя. Только о нем она говорила с надрывом, только о нем она грезила, мечтала о встрече и ждала. Его она точно ждала.
Я же, от безделья, от скуки и в попытке скрасить досуг, уделял ей особое внимание, - мужское, чем задевал за живое Азанет. Язык дикарей не дался мне, и Фрея везде сопровождала меня в качестве переводчика, и в храме, и на собраниях она неотъемлимая часть меня, правая рука в мелочах, и не только, - мы неразлучны. Но на мои знаки внимания она не реагировала, что понятно, ее муж интересный мужчина, правильных пропорций, с нормальным цветом кожи, а здесь… синий, долговязый, с огромным черепом Пришелец. К тому же, главной страстью Фреи был наш сын, поэтому я не обижался. А вот Азанет обижалась.
Азанет плохо переносила Фрею, отстранялась, уходила при виде ее в сторону, и замыкалась когда рядом с Фреей находился я. Азанет ревновала, томилась, мучилась от внутренней борьбы, страдала и любила. Азанет любила меня. Это я знал прекрасно, но только ответить взаимностью не мог, хотя и по-прежнему любил ее безумно. Я не мог поддаться этой женщине, я не мог предать себя того, - юного мечтателя, я не мог взять Азанет первым. Может будь Азанет постарше, или при других обстоятельствах, может… Но не здесь, и не сейчас, и не эту Азанет. Эта Азанет чиста, невинна, свежа и девственна, она моя единственная, а вот Алексеев много, и вся эта прелесть точно не моя. Не моя-Пришельца.
Мне не снилось снов, разве что иногда, - Доктор за стеклом, послюнявит карандаш, покачает головой, будто соглашаясь, и вновь пропадет… сплошная тоска, изо дня в день, - и возможно, так тянулось бы еще не один десяток, а может и сотни лет, если бы мне не пришло на ум заставить дикарей нарисовать в своем воображении солнце. Мне надоели пасмурные дни, мне надоел дождь, и может от бесконечной хандры и беспросветности, я рискнул задеть их фантазию, что раньше было под негласным строжайшим запретом, и спросил своих подопечных:
- Как вы считаете, может нам чего-то не хватает? Может света? Может… - я махнул наверх, - может чего- то круглого? Горячего? Желтого?