Серый район, день второй. Глубокая ночь.
Восстановление дома было почти завершено. Осталось подделать мелкие детали. Но это уже утром, когда проснется Эрида.
— Надо приучать ее к труду, — сказал Ахерон. Он, Неназванный и Ангел энтропии расположились в гостиной. Наспех повешенная потолочная лампа тускловато испускала теплый свет, приманивала бесшумных жучков. — Регулярный труд — основа любой жизни. Если не трудиться физически, то мышцы одрябнут, а лень породит чудовище. Если не трудиться умственно, то одрябнет мозг, слабоумие которого найдет несуществующего монстра. Итак, какие есть предложения?
— Любое действие начинается с мысли, — ответил Неназванный. — Без мысли любое живое существо — не более чем кусок мяса. От куска мяса нельзя ожидать чего-либо. Его можно тыкать палкой — что весело. Либо сжарить и съесть — что полезно. Сам же этот кусок мяса, может только со временем стухнуть. И подобное происходит с личностью. Нельзя позволять кому-либо быть куском мяса. Жизнь дана не для того, чтобы терпеть праздное тыканье или прожарку. Сгнить же — всегда успеется. Обидно только, что я лишен покоя…
— Конкретнее, Неназванный. Что ты предлагаешь?
— Когда лечишь болезнь, лечишь ее суть, симптомы же только облегчаешь. Лень Эриды, ее звериная натура, напускная резкость, грубость — только лишь симптомы. Причина — в ее бессмертии. Почему она ничего не рассказывает о себе? Не называет своего настоящего имени? Ей есть, что скрывать. И скрывает она нечто пугающее. В том числе и ее саму. Поэтому предложу следующее: симптомы облегчать собственным примером, попутно выискивая корень «болезни». А для этого будем использовать вернейший спутник разума — речь. А именно — ненавязчивые, но регулярные расспросы.
— Согласен. А ты, Ангел, что скажешь?
— Моему естеству нет дела до межличностных отношений. Ты, Ахерон, обещал моему естеству избавить ткань мироздания от Эреба Кацита. Мое естество заинтересовано только в этом. Все остальное незначительно. Выполни свое обязательство. Каким способом — мое естество это не заботит. Как не заботит мое естество и поведение Эриды. Поступай с ней, как знаешь. Но учти, второго провала мое естество не потерпит. Набирай силы, сколько считаешь нужным, Ахерон. Набирай, но помни, что мое естество — энтропия, а не сентиментальность.
— Значит, решено. — Ахерон сложил руки замком и обратился к Неназванному. — Ты так и не вспомнил, каким образом погиб сегодня?
— Нет, Ахерон, не вспомнил. Будто из моего мозга, из самой его древней и таинственной части, вырезали мельчайший кусок. Я ничего не помню. Одна пустота, ничто. Вакуум.
— С тобой уже случалось подобное?
— Нет. Ни разу. Невыносимая усталость сказалась, наверное. Даже у моего организма есть резерв, который иногда дает о себе знать. И дает всегда по-разному.
— Опять он… — басовито протянул Ангел.
— Кто? — Ахерон напрягся, но к оружию, стоящему у кресла, тянуться не стал.
— Этот смазливый тип. Невысокий, говорит о какой-то ерунде. Болтун, твои попытки тщетны, ты все равно умрешь, поэтому перестань донимать мое естество своими глупостями!..
— Я никого не вижу.
— А ты и не увидишь, Ахерон. Он застрял.
— Застрял? О чем ты?
— О том, что он застрял. Неужели мое естество выражается на непонятном для тебя языке?..
— Где он застрял?
— Ваши жалкие бессмертные умы не поймут этого. Даже не пытайся осознать. Просто продолжай считать, что здесь никого нет.
— Хватит болтать, Ангел. Говори. Кто застрял? Где застрял? О чем он говорит?
— Как знаешь, Ахерон, как знаешь. Но если ты разревешься в отчаянии от непонимания и осознания собственной узости, не вини в этом мое естество. Вини только себя. Никто не просил тебя…
— Да-да, я тебя понял, Ангел. Так что?
Тень Ангела, если бы умела тяжко вздыхать, сейчас бы тяжко вздохнула.
— Застрял смазливый тип, невысокий, машет руками. Застрял во временно́й ловушке. Болтает, что его послал какой-то хозяин, который также застрял в этой ловушке. Просит помощи. Говорит, приходит сюда уже в тысячный раз. Глупец. Он не мог прийти сюда тысячу раз, так как утомил мое естество на миллионный. Мое естество все-таки терпеливо относится к смертным. Не всем повезло так же, как моему ес… — Неназванный сомкнул брови, выразив и удивление, и озабоченность. Неужели воздействие магии времени?.. За свои тысячи лет жизни он ни разу не видел ее в действии — не находилось достаточно могущественных смельчаков.
— Временна́я ловушка, говоришь? Миллион раз приходил, говоришь? И ты не обращал на него внимания?
— Естественно. Зачем он нужен моему естеству?
— Если он просит о помощи, значит, он тебе нужен. Ты ведь знаешь, что любой, кто приходит сюда, приближает конец Кацита. Так почему ты препятствуешь этому?
— Эх. Эх-эх-эх, жалкий бессмертный, мое естество уже говорило, что лишено сентиментальности.
— Хочешь сказать, что достижение твоей цели — есть сентиментальность?
— Сентиментальность не есть цель моего естества, сентиментальность — ваше отношение к факту победы над Кацитом. Вы вкладываете в это не только усилия, но и чувства. И это — глупость. Излишняя химия в ваших жыырных мозгах мешает воспринимать ткань мироздания такой, какая она есть. Ваши чувства прививают вам гнев там, где вы не должны его испытывать. Грусть там, где вам должно быть наплевать. Радость там, где вы должны плакать…
— Об этом поговорим потом, — прервал их спор Ахерон. — В чем суть ловушки?
— Он не знает, только болтает о замкнутости мгновения. Глупцы. Не стоит считать себя владыками мира. Магия — не то, что должно было попасть в людские руки. И под людскими руками мое естество понимает любых смертных. Даже не-людей.
— Не отвлекайся, Ангел. Если ты его видишь и слышишь, то наверняка можешь объяснить произошедшее с ним и его «хозяином», так?
— Так.
— ?..
— …
— Тогда объясни.
— Мое естество ощущает, что в этом виновен только его хозяин. Мое естество ощущает также, что он, болван-хозяин этого глупца, каким-то образом сумел вычленить кратчайший миг, растянуть его и закольцевать.
— Абсурд. — Роскошная грива Неназванного несогласно затряслась. Вплетенные бусы издали дребезжание, будто вторящее своему владельцу. — Никому не под силу управлять временем. Я никогда такого не видел, и не увижу. Некоторые безумцы пытались, но все были покараны собственными амбициями. Время недосягаемо для магии. Им можно управлять только в теории, на практике такое решительно невозможно!
— С недавних пор это правило изменилось, Неназванный. Тебе ли, несчастный, не знать — ведь ты был там. Ты, Ахерон и Эрида. Вы видели рождение Безумного божества. Человек подчиняет себе природу, но остается уязвим. Безумие же не имеет слабостей. А срастаясь с человеческой волей, оно практически всемогуще. Изменить ход времени нельзя. Но украсть крошечную песчинку с бесконечного пляжа вселенной… Теперь, очевидно, смертным это по плечу. Позор им, позор!..
— Ангел, — серьезно сказал Ахерон, — наше бюро не должно браться за невозможные «предприятия». Я согласен с Неназванным, поэтому игру со временем нахожу как раз-таки невозможной. Но поскольку ты — плоть от плоти мироздания, способная видеть и ощущать незримое для нас, я хочу узнать твой вердикт. Скажи: есть ли у нас шанс?
— Глупая машина, возомнившая себя личностью, шанса нет. Все сольется с вечностью, вернется в первозданное состояние. Ничто, никто, никогда и нигде сотрутся из сгнивших мозгов. Миллионы родятся, миллионы скончаются. Шанса нет. Но попытаться, как чувствует мое естество, вам стоит. Если вы не справитесь, мое естество найдет других достойных низвергнуть Безумное божество. А если преуспеете, то останетесь для моего естества такими же ничтожествами. Которые, однако, способны удивить.
— Значит, выдвигаемся. Неназванный, буди Эриду. Нельзя оставлять ее одну — неизвестно, какую «невинную шалость», она замыслит.
***
Серый район. Тридцать минут спустя.
Непроглядная сине-фиолетовая ночь накрыла своим темным спокойствием Серый район. Чужие звезды, — зеленые, голубые, белые, — и чужие созвездия не сводили свой далекий космический взгляд с многострадальной поверхности этого шарообразного куска булыжника, болтающегося в пустоте вокруг такой же звездочки. Звездочки, волею судеб освещающей противоположную сторону небесного тела. Два красноватых полумесяца висели неподвижно, третий — почти неразличимый — с трудом полз по небосклону. Уже наступило то самое время, когда даже самые ярые противники сна и любители фантазий улеглись, сомкнули глаза и утопли в сновидениях. В кошмарах. В забытье. Преступления ненадолго отошли на второй план. Радость и наслаждение все так же были доступны только отбросам морали. Как и ночная безмятежность. Далекие небоскребы, укутанные дымкой, подпирали от неминуемого падения небосвод. Сооружения меньшие слились в единый панцирь великого зверя, покоящегося под поверхностью. Кое-где торчали коптящие зловонной гадостью трубы, кое-где раздавались шумы и возня примитивных механизмов. Кое-где — стоны печали и отчаянности. Темнота, страшная таящейся злобой, сейчас была безопасной. Все замерло. Только трое и тень брели куда-то в этих запутанных потемках. Первым шел гигант, выставляя впереди себя ярко светящий палец. Его желто-оранжевый свет взрезал полотно ночи. За ним авантажно вышагивала женщина. Замыкающим ступал худой. Тень плыла сбоку.
Эрида, как всегда, возмущалась:
— И ради этого меня р-р-разбудили? — Сильно зевнув, она возобновила свою болтовню: — Жуткое летающее облако увидело невесть что, а два дуралея тут же отрядились двигаться незнамо куда. — Она издала нечленораздельное мычание и похрюкивание. — А если это какая ловушка, а облако было введено в заблуждение, а? Пускай он и спас нас тогда, при дворе Безумного божества, но я не могу доверять летающей червоточине. Он же даже не из мяса сделан. В нем нет кишков, нет печенки, мозгов — тем паче. Значит, он не мыслит подобно нам, кускам мяса. У него другие мотивы, чуждые нам. И явно недобрые. Может все это — ритуал сил Бездны, а мы идем на заклание, а? А?..
— Угомонись, женщина. — Во тьме подобной бездыханной ночи голос Ангела энтропии раздавался гуще и глубже обычного. Каждый звук, озвученный его естеством, казалось, создавал воронку. — Вы — кучка разгильдяев, спору нет. Однако в каждом из вас есть… потенция. Мое естество видит эту потенцию, и мое естество заинтересовано, чтобы эта потенция переросла во что-то большее.
— Бла-бла-бла-бла. Потенцию он видит… Лучше б шинок увидел… — Эрида резко остановилась, принюхалась. — М-мм. А ну-ка, всем стоять! Ей-ей, да остановитесь же вы!
— Нет, Эрида, у нас важное дело, — Ахерон вежливо ее подтолкнул. Женщина капризно поддалась и возобновила шаг.
— Худой з-з-зануда, ну остановись. Живо!
— Нет, Эрида.
— Эта, как его… пшел сюда… Нет. З-зараза, как же? Пожалуйся? Пожамкаемся? Пожми глиста?.. В общем, все немедленно остановитесь! Неужели вы не чувствуете этот прелестный аромат. Аромат, который заставляет сердце биться в истомой сладости, дыхание трепетать подобно горным цветам на рассвете. У меня словно отрастают крылья, что возносят меня на пушистые облачка, по которым скачут невинные агнцы. Ну остановитесь, а!
— Эрида, — сказал гигант, не обернувшись. — Это же всего лишь обгадившийся пьянчужка…
— И что? И что?! Это — запах свободы, запах раскрепощенности.
— Запах кислой мочи…
— Запах творческого порыва. Запах силы духа и триумфа воли. Мой любимый… Любимый запах rома… — Нотки мольбы и хитринки пропитали ее обычный тембр. — Дайте мне его хотя бы облизать?..
— Нет, Эрида. Облизывать обгадившихся пьянчужек — вредно, очень вредно для здоровья. Rом не стоит того. — Трое и тень остановились у развилки. — Куда теперь? — не обернувшись, спросил Неназванный у Ангела.
— Туда.
— Куда?
— Туда.
— Если я ткну пальцем в небо, это тоже будет «туда». Точнее.
— Туда, налево. — Двинулись.
— Проклятье, вот бы так же просто узнать, почему я до сих лишен покоя… Так вот, Эрида, rом того не стоит. Не нужно убивать свое здоровье. Особенно одноразовое. Цени его.
— Бла-бла, «здоровье», бла-бла «особенно одноразовое»… И вообще, что ты, пятнистый, знаешь о ценности? Особенно о ценном для меня, а? Ты не знаешь меня, пятнистый. Поэтому не суйся в мои дела с rомом. У меня с ним… особого рода связь. Даже не связь — взаимность. Бла-бла… — тихонько выдавила она, скрыв и выбросив досаду.
Минут через семь пути Ангел энтропии объявил:
— Это здесь.
— Не ожидал я тут увидеть особняк… — Неназванный задрал голову. Величественное, но потертое здание забросили убирать несколько лет назад. Развалиться и гнить ему запрещали, но пылиться, зарастать и пачкаться — нет. Едва заметная аркатура заросла темным колючим плющом, балюстрада, обрамляющая порог, утонула под слоем иссохшей грязи. Защитой от посягательств на небедную, хоть и потертую собственность служил кованый шипованный забор. Однако тяжеленные ржавые ворота были приоткрыты.
— Прежде, чем отчаянная кучка, возомнившая себя чем-то важным, зайдет на землю, по дурости людской считающуюся чьей-то, мое естество считает важным провести разъяснительную беседу. Во-первых, границы пространства, находящегося под действием ловушки, начинаются у самого порога здания. Как только вы переступите эту границу, обратного пути из ловушки не будет. Единственный способ освободиться — уничтожить ее изнутри. Каким образом? Решите сами. Причина возникновения ловушки — запечатанный в доме хозяин. Можете остаться там на веки вечные, мое естество не против. Но лучше убедите хозяина разорвать эту петлю, либо убейте его, либо выдумайте что-то еще — мое естество это не заботит. А во-вторых, вы будете располагать тремя часами, шестью минутами и сорока двумя с половиной секундами на решение этой искусственно созданной проблемы. Если вы оплошаете, то застрянете навсегда. Или до тех пор, пока особо смелый глупец не решит стать героем. Либо трупом. А теперь — кыш, делайте свое дело.
— Сам кышуй отсюда! — Эрида просунула голову в открытый промежуток ворот. Высунулась обратно. — Ничего не видать. Никаких границ там нет. Этот Ангел нас обманывает. Предлагаю смириться с его ложью бутылочкой свежего rома…
— Подвинься чуть-чуть. — Ахерон отодвинул женщину и заглянул вовнутрь. — Видимых границ ловушки, действительно, не наблюдается. Мои приборы ночного видения ничего не засекают. Ультрафиолет…
— И не засекут, Ахерон. Каким бы прибором твой машинный разум ни пытался узреть границы ловушки, он обречен на провал.
— Почему же?
— Ловушка была создана несколько месяцев назад. Немногим позже рождения Безумного божества. Если хочешь ее засечь — отправься в то время. Сейчас же она одновременно и существует, и нет. Для вас она уже растворилась, так как существовала всего лишь долю секунды много-много дней назад. А для застрявших внутри нее она более чем реальна, так как они заперлись именно в той доле, решив растянуть ее.
— Но эта доля прошла, как ловушка все еще действует? Почему они не остались в прошлом, а «дожили» до сегодняшнего момента? Разве они не должны были остаться там, в прошлом?
— Они там и остались, глупая машина. Но ловушка не была обезврежена, поэтому и просуществовала до сегодняшней ночи. А в ней — и хозяин, и его слуга. Этот момент законсервировался в этой точке пространства. Определенная сила удерживает его здесь. Поэтому не утруждайте свои мозговые железы. Идите. Рассосите эту ловушку. Кыш, кыш.
— А ты?
— Мое естество не сможет попасть внутрь ловушки, ведь мое естество обтекаемо временем. Мое естество существует всегда и никогда. Так что: идите, идите. Идите!
Трое протиснулись внутрь двора. Их встретила декоративная, но мертвая рассада.
— Неназванный, ты идешь первым. Эрида — за ним. Я войду последним.
— А чего это ты зайдешь последним, а?
— Хочу удостовериться, что ты не бежишь.
— Бла-бла…
Троица все ближе приближалась к границам ловушки, очерченным Ангелом.
Сделав очередной шаг, Неназванный исчез.
— Ахерон, может ну его, а?
— Лезь, Эрида.
Эрида ругнулась и прыгнула вперед.
— Теперь и мой черед.
— Будто ничего и не изменилось, — приветствовал Ахерона Неназванный. Он немного нервничал, но держался невозмутимо. Смотрел на ночное небо. — Только положение лун стало другим.
— Да. Таким, каким оно было несколько месяцев назад. — Ахерон взошел на порог и взялся за ручку двери. Та подозрительно скрипнула. — В дом заходим тем же порядком. Не разделяемся до тех пор, пока не убедимся в отсутствии угроз. В первую очередь ищем слугу и хозяина. Если в особняке есть кто-то еще, то отправляем их в одно и то же… — Кто-то схватился за ручку с другой стороны и попытался открыть дверь. Не смог.
— Кто бы это ни был, давайте сначала бить, а потом говорить, а? — Но перед Ахероном уже стоял небольшой моложавый мужчина. Он слегка сутулился, смотрел больше вниз и производил впечатление услужливого и бесхребетного человека. Не лишенного, однако ж, чувства ответственности и заботы. Он поднял свои усталые, чуть влажные карие глаза на худого и тишком спросил:
— Вы? Вас я привел на помощь? Вы правда поможете моему озяину? Правда? Умоляю, скажите, это правда!..
— Да, это правда, — ответил Ахерон, — это мы. Но у нас не так много времени…
— Какая насмешка судьбы, да… Мой озяин и его семья бы рассмеялись. Ох, как бы они рассмеялись. Вернее, только озяин. Остальные… Остальные могут только быть замороженными. Но не озяин. И не я.
— Нам необходимо с ним поговорить.
— Конечно, конечно. — Он зашел внутрь вычурного, но серого особняка, согнулся в три погибели, призвав поклоном гостей войти: — Проходите, проходите. Вы, статный господин, вы, прекрасная…
— Рот закрой!..
— Вы, могучий гигант. — Слуга затворил дверь. Не на ключ. — Слева находится лестница, она ведет на второй этаж. Под ней — туалет. На втором же этаже — покои моего озяина и комнаты членов его семьи. Вы только посмотрите, как мягкий свет вечных свечей, изготовленных из серы неопитекантропов, освещает путь к моему озяину. Как тени играют на бархатном ковре, как трепещется пламя от любого движения воздуха. Разве не прелесть?.. П-простите, не часто у нас бывают гости. Я бы сказал, пока озяин не слышит, — он игриво, но боязливо ужался. Без того негромкий голос слуги стал почти неразличим. — Я бы сказал, никогда тут гости не бывают.
— Не мудрено, — громко выпалила Эрида и зашла в центральную комнату. — Что это за помещение, а?
— Это? Гостиная и столовая. Вы только посмотрите на шкафы, какое обилие книг, сделанных из бумаги. Это большая, большая редкость. Дедушка моего озяина привез их сюда незадолго до Второго исхода…
— Сдались мне твои сборники букв. — Эрида осматривала разложенную на столе утварь, дышала на бокалы. Одним словом, собирала на себя пыль. — Ей-ей, слуга, что это за дверь, вон там? Куда она ведет?
— В погреб…
— Погреб, говоришь? А скажи, слуга, есть ли там rом? А? А?..
— Не отвечайте ей, — Ахерон любезно прикрыл рот слуге.
— Учти, худой, rома я сегодня отведаю. Помяни мое слово!.. — Но худой не предал значения этой реплике.
— Как мне стоит к вам обращаться?
— Как вам угодно.
— А имя у вас есть?
— Есть.
— Какое?
— Мня зовут Синяк. Синяк Гомункул. Но вы зовите меня так, как считаете нужным. — Он улыбнулся, обнажил желтые кривые зубы. — Я не обижусь.
— Синяк, а что находится в той стороне? — Ахерон указал направо.
— Там — комната прислуги, кухня, кладовка… Ничего стоящего для моего озяина и для вас.
— Вы упомянули комнаты членов семьи. Они — члены семьи — тоже застряли в ловушке?
— М-можно сказать и так… В некотором роде.
— Сколько всего человек в доме?
— Считая прислугу?
— Да.
— Семеро. Мой озяин, его дедушка. Сестра озяина, ее муж и их дочь. Моя жена. Я. Семеро. Семь. — Но показал восемь пальцев.
— Понятно. Как зовут вашего господина?
— Не стоит тратить на меня «вы», статный господин. Обращайтесь проще.
— Вы просили звать себя так, как мы посчитаем нужным. Я считаю нужным обращаться к вам только так.
— Орошо. Ваше слово для меня — закон. Не такой, как слово, озяина, разумеется, но все-таки…
— Как его зовут?
— Его имя — Ноктюрн, родовое имя — Бладд.
— Не будем больше тратить время. Ведите нас к своему господину.
— Разумеется.
Они взошли по лестнице, продвинулись по небольшому коридору.
— Как-то мало здесь предметов роскоши, — сказал Неназванный. — Ни картин, ни зеркал, ни тумб с цветами. Пара окон — и все.
— Мой озяин не очень-то жалует всякие олстины с лицами и срезанными цветами. Моего озяина прельщают эстетические удовольствия несколько… другого рода. Объемные, тактильные.
— Скульптура, значит? И где же все статуэтки?
— Нет, не скульптура.
— Керамика? Но тут нет горшков.
— Извините, могучий гигант, но я не вправе более говорить об увлечениях моего озяина. Если мой озяин посчитает нужным, он с вами поделится.
Остановились у крупной двустворчатой двери. Синяк Гомункул угоднически, умильно постучал в дверь. Сильный, громкий голос прокатился и достиг ушей стоящих по ту сторону двери:
— Да? — Слуга приоткрыл дверь и всунул в полумрак комнаты один лишь свой глаз. — А, Синяк, это ты… Кто бы еще мог сюда прийти…
— Озяин, озяин! Вы не поверите! Я… Я… Я нашел тех, кто может спасти вас!
— В самом деле? Сколько их там?
— Трое, озяин.
— Кто они такие?
— Главный — ветеран войны, второй — дикий кал… Извините, колдун. Третья…
— Женщина? Интересно…
— Да, женщина. Она — воин. — Эрида издала презрительный «хфр».
— Заводи их, — мощно, но деловито приказал он.
Синяк обратился к троице:
— Мой озиян любит размышления, поэтому сидит в потемках. Только одна свеча освещает его обитель. Прошу вас, будьте аккуратнее, не повредите имущество моего озяина и не повредитесь сами. И сразу, как зайдете, вытрите ноги — там именно для этого лежит коврик. Озяин, я вам еще нужен?
— Нет, ступай. А вы — входите. У меня тут как раз три кресла.
Троица зашла в темный зал. Одинокая вечная свеча светила в самом углу, справа, даже не достигая Ноктюрна. Бладд же сидел у левого угла кабинета. Чуть дальше, у окна, закрытого тяжелыми шторами с позолоченными рюшами, на коляске сгорбленно растянулся дряхлый усохший старик.
— Садитесь. Я ждал вас — кого-то, кто в силах мне помочь. — Сели напротив Ноктюрна. Это был статный мужчина неопределенного возраста, с серовато-синей кожей. Гладко выбритый, почти квадратный подбородок величественно выпирал вниз и вперед. Мясистые, но тонкие щеки подчеркивали хитрость и силу этого человека. Глаза, затаившиеся под тенью от надбровных дуг, блестели потемками. Черные волосы были аккуратно уложены под небольшим кокошником, на котором были выплетены три расходящиеся к низу красные капли. Одет он был в пурпурный, вероятно шелковый, халат, а стянут светло-золотистым поясом. Одним словом, Ноктюрн Бладд был гордец и аристократ.
Ахерон начал:
— Что вы от нас хотите?
— Я очу только одного — избавиться от пут незавидного и тащащегося положения, в которое я сам себя по глупости загнал. Знаете, дед — вон тот — однажды рассказал мне о моем прадеде, могучем колдуне, жившем еще на Земле. Имени он его не назвал, но о подвигах и умениях поделился охотно… На протяжении тридцати лет я был обделен дарованием Искусства, но с полгода назад я резко ощутил в себе некую силу. Мне захотелось ее опробовать… И вот что из этого вышло. Я как-то изменил течение времени в особняке — каждые три часа внутри этого изолированного времени все будто возвращается назад. Не знаю, как это объяснить, ведь все застыло, но раз в три часа я ощущаю некий… переход. Рывок. Меня посещает чувство, что все началось с начала. Но что есть «все» и что есть «начало», я понять не могу.
— Каким образом вы отправили своего слугу к нам?
— Я заметил, что могу по своему желанию выводить любой объект — даже частички воздуха — из застоя. Или, наоборот, заставлять замирать вновь. Таким образом я окружил Синяка воздухом из особняка, будто атмосфэрой, и отправил его за помощью. Знаете, сначала здесь не было даже гравитации… — когтистой рукой он поправил чуть оттопырившуюся прядь волос. Задумчиво ковырнул зуб. — Здесь даже не было гравитационных сил. Забавно. Только произнеся это вслух, я вдруг понял, что послужил создателем целой вселенной. Моей собственной вселенной! Пускай и малой. Но вселенной!.. Однако прежде, чем я официально попрошу вас о помощи, можно мне поделиться своим мытарством, что я испытал здесь?
— Мы не вправе вас ограничивать, Ноктюрн, но цикл замкнется…
— Через два с половиной часа. Я же прошу уделить мне минут двадцать. Мне так давно не доводилось лицезреть кого-то… другого. Кого-то из другой вселенной…
Все это время Эрида размышляла только об одном. Об rоме. Этот слуга хотел сказать «да». Они видела это по его заискивающим глазам, по открывающемуся рту. Когда люди произносят «нет», их рот немного вытягивается в стороны. У этого же простофили рот никуда вытягиваться не хотел. Он плавно открывался, чтобы пригласить ее в погреб испить rома. Насытиться. И именно это она и сделает! Гостей требуется ублажать, а спасителей — тем более! Ей нет дела до трепа этого серокожего зазнайки. Вселенная-поленная… Дурь!
Она тихонько сползла с кресла и, извиваясь как червяк, бесшумно выбралась из кабинета, скатилась по перилам и устремилась к сокровенной двери. Ее рука робко притронулась к холодной бронзовой ручке, повернула ее. Черт, не видно ни зги. Ничего, она оставит дверь открытой, так хоть что-то видно. Так, какие-то котомки, корзины. Бэ-э, капуста. А вот и стеллажи, а на них… ВИНО! Есть! Rом найден!
Эрида вдохновенно дернула бутылку на себя, укусила пробку, вытащила ее зубами и выплюнула. Запрокинув голову, она облила себя липким сладковатым напитком. Приятные струйки текли в рот, по шее, заливали грудь. Она впитывала алкоголь всеми порами своего тела. Покончив с первой бутылкой, она принялась за вторую. За третью.
Но чья-то худая и больная рука, находившаяся в тени, не позволила ей добиться желаемого.
— Ах ты з-з-зараза, отдай мне rом! Нашел, чем пугать изгнанного мироеда! — И дернула на себя со всей силы. С рукой открылось гадкое лицо, усеянное рытвинами, но тут же растворилось в воздухе. — То-то же, дуралей! Знай наших! — Она откупорила бутылку. — А я ведь где-то видела его. Где? А, не важно. — Трясущейся от пьянства рукой она опрокинула содержимое бутылки на себя.
Однако ж пьянка Эриды в погребе никак не сказалась на многоречивой исповеди Бладда:
— Знаете, я не могу оказать вам содействия. Я создал это место… время… не важно. Я создал это случайно. Я не знаю, как его разрушить. И можно ли его вообще повредить. Поэтому решение ищите сами… — Ноктюрн подошел к окну, руками оперся о толстый подоконник. Ростом он оказался с Неназванного. — Владычица… Я запретил себе видеть свет звезд, запретил их лучам касаться моего тела. И ради чего? Ради чего человек творит глупости, шалости? Ради общественного порицания? или общественного одобрения? Зачем люди врут всем, что обладают силой идти против себе подобных? Зачем при этом кричат, что сильны они только сами по себе? Парадокс. Или же самообман, что отгоняет прочь неприятную истину — обществу плевать на конкретного человека. Общество есть организм, человек — клетка этого организма. Клетка живет по своим законам, организм же… по своим. И законы эти не совпадают. Я сотворил с собой злую шутку: хотел стать выше, сильнее, опаснее. Но не мудрее. Мудрость вообще приходит с опозданием. Так вот, стать сверхчеловеком у меня вышло. Но организм общества отверг меня. А я ведь столько мучений испытал, столько мочи надорвал, чтобы обратить свое тело в это… подобие. Мое сердце остановилось, но даже тухлым продолжает гнать заразную кровь по черным венам. Мои зубы выпали — их сменили клыки, уши заострились, глаза отвергли собственные глазницы. Теперь там только тьма. Слишком красноречивая тьма. Я искал почета и вечного раболепства, нашел же только… безумие. Безумная магия овладела мной. Отчаяние, ненависть, презрение, недовольство. Я не мог выйти в свет, я не мог позвать гостей. Я оказался отрезан ото всех, кем хотел повелевать. Свет стал для меня губителен, а общество — недосягаемым. Внешнее изменение — глупость. Человек всегда остается человеком. Он продолжит выдумывать себе новые проблемы, чтобы решать их, чествуя и обоготворяя себя. Я — заложник не замкнутой временно́й ловушки, а самого себя… Знаете, чем я тут развлекался? Создал любовный треугольник между своей персоной, своей племянницей и женой Синяка, слуги. Я дурил их, морочил. Рассказывал о чувствах, о мыслях, о внутренней силе моего естества… — Лицо Ноктюрна Бладда полностью скрылось в тени; кокошник, озаряемый светом свечи, зарделся. Капли на нем будто потекли вниз сплошными ручейками темно-сиреневой водицы. — Я сделал своим ремеслом наваждение и ложь. Будто раньше я занимался чем-то иным… Я выстраивал разного рода отношения с этими особами тьму тьмущую раз. Я клялся им в вечной любви, я проклинал их… Невообразимое дерьмо, совершенное невообразимое дерьмо раз... Невообразимое дерьмо раз… Ценности исчезают, когда весь ущерб восстанавливается сам собой. Так что вы собираетесь предпринять? Что вы планируете сделать с моей ловуш… с моей… Микровселенной?..
Неназванный повернулся к Ахерону:
— Могу я его расспросить, или сразу вынесешь вердикт?
— Расспрашивай, но быстро. Осталось полтора часа…
В разговор вклинился Ноктюрн.
— Нет, только полчаса. Вторженцы, то бишь вы, нарушили баланс внутри моего мира. Чем дольше вы пребываете тут, тем скорее несется время к концу, что даст начало новому витку локального мироздания. По вашему мироощущению осталось не боле шести-семи минут.
— Ахерон, я прошу, всего один вопрос… Лишь один вопрос.
— Спрашивай.
— Ноктюрн, ты ведь тяготишься своим существованием, однако испытываешь любовь к столь ненавистному континууму. Так скажи, зачем ты привел сюда «гостей»? Только затем, чтобы «похвастать» и излиться, подобно реке мертвых?
— Мой монолог был достаточно красноречив. А теперь ответьте: что вы сделаете с моим миром?
Слово взял Ахерон:
— Ваша микровселенная, ваш мир — порождение Безумия. Наша цель заключается в его искоренении. Неизвестно, как сила этого… континуума повлияет на родительскую вселенную. Боюсь, что единственный выход — рассеять магию.
— Вот как?! Мое детище приносит мне мучение, но оно — м-м-мое!!
— Прошу, Ноктюрн, послушайте меня. Можно использовать природу на благо человека, но нельзя воспринимать ее как свою собственность. А время — часть природы. Прислушайтесь к раскаянию и сожалению внутри себя. Оно выражается красноречивее и разумнее, чем ваша ярость. Нет нужды сражаться. Освободите и себя, и свою семью от Безумия.
— Магия — не «безумие». Если человек может, он делает. Я могу создать целую вселенную! И я, Я, очу быть создателем! Не презренным упырем, не скучающим кретином, а, влада, создателем! — Из указательных пальцев Бладда вылетели черно-зеленые сгустки. Один попал в Неназванного, второй — в Ахерона. — Благодаря разговору с вами, я наконец-то понял, чем мне заняться. Я создам свой собственный мир. Мир Ноктюрна Бладда!..
— Не спешите. — Ахерон выхватил саблю, направил ее навершием на упыря, который удивленно выпустил воздух из легких. Тут же раздался характерный щелчок и оружие Ахерона, разложившись, отшвырнуло Ноктюрна в стену. Чудовищной силы удар тела сотряс особняк. Кровь брызнула из носа Бладда. Он кое-как выбрался из стены и упал на колени. Схватился за первое, что попалось под руку, и попытался встать. Не вышло. Штора с треском оборвалась, и свет ночных звезд затопил комнату. Упырь зашелся криком, забился в агонии.
Но тут же перестал орать и, оттолкнув свое тело гравитацией, поднялся на ноги.
— Поразительно! А я ведь и не подумал, что свет звезд из другой вселенной не способен принести мне ущерб!..
В кабинет заступила пьяная Эрида. Живот ее раздулся так, будто она выпила целое море. За грохотом битвы никто не заметил ее шумного приближения. Качаясь, как лодка на волнах, она спросила:
— Вы что же, начали, икъ, драку без… меня? Ей дедуля, дедушка-дедок, ты зачем свой палец обсасываешь? — Дед же ответил как истинный поэт:
— М-мм, компотик… Оу да!
— Не думала, что этот, икъ, старый хрен, еще… еще… еще горазд оторваться от кресла.
— Владычица… — только и успел выругаться Ноктюр, как помолодевший дед схватил внучка, порвал этого «зверолюба» пополам и выкинул обе части тела через окно. Следом прозвучало грузное падение. Милый, но запустелый палисадик обагрился.
— Оу да! Звон битого стекла — симфония для ушей Хагеруппа Бладда, выдернутого из лап презренной старости! Оу да! ДА!! Трепещите, балаболы. Трепещите и наблюдайте, как моя кровь избавляется от бляшек, а почки от камней. Как мышцы вновь наполняются мощью, выпрямляют мою более не сутулую спину. Оу да! Смотри, цак в синем, я почти с тебя ростом, ха-ха! Не ожидал? Владычица, как же приятно, — он вмазал по стене кулаком, пробив ее наскрозь. — Ха-ха-ха! Да, влада, да! Какая силища! И неудивительно, ведь я — родной сын Маниса Фортиса, славного колдуна, почти свергнувшего этого противного Ахерона…
— Ваш отец был редкостной падалью, Хагерупп.
— Да как ты смеешь?..
— Еще как смею, ведь Ахерон — это я. Ваш отец обладал не дюжей магической силой, но использовал ее во зло. Он инициировал магический катаклизм, почти уничтоживший человечество. Он создал доктрину магизма. Из-за его интриг и неуемного чувства эгоизма разразилась Четвертая мировая. Он совратил моего сына…
— Оу, я не знал… Однако ж только сильный человек может сделать подобное. Ха-ха! Мировая война, магический катаклизм, звучит великолепно! Но я — не мой отец. Я зайду дальше. Ведь он так и не смог одолеть тебя, Ахерон, ведь так? Ты ведь убил его! Заживо сжег моего папочку! Из-за тебя я не познал родительской любви! Из-за тебя был вынужден добывать статус и известность роду Бладдов!
— Нет, Хагерупп, не из-за меня. По-вашему, почему вы не Фортис, а Бладд? Не потому ли, что Манис не признал вас?..
— Проклятая тварь!
— Ей-ей, Ахерон, — Эрида встала между ними, — смотри, как я его уложу своим коронным! Щ-щууу…
— Эрида, стой!.. — Но ее отбросило на Ахерона. Светлая кровь брызнула изо рта.
— Твоя подстилка умрет через пару минут, Ахерон. Я собрал все кровяные бляшки и выстрелил ими, подобно игловой пуле. К несчастью, их мощности не хватило, чтобы пробить ее тупую черепушку, но рана серьезна. Любое неаккуратное движение — и ее мозг получит несовместимый с жизнью урон. Так что умри побыстрее, если не хочешь видеть ее страданий. Ха-ха! ХА-ХА!
— Вы не оставляете мне выбора…
— Оу да, Ахерон, оу да. У тебя нет выбора!
— Эх, сколько раз я уже слышал эту чушь.
С пальцев худого сорвался мощнейший вихрь электрических разрядов. Оранжево-синяя буря объяла Хагеруппа. «Ха-ха!» раздалось внутри снопа искр и могучий кулак, окруженный черным ореолом, вынырнул оттуда. Магия разложения пролетела в миллиметре от носа Ахерона и ударила по пулу. В месте попадания доски сгнили и провалились.
Секундное замешательство Хагеруппа, и Ахерон рубанул бердышом по шее.
— Оу да, Ахерон. Ты силен, но ничто не может перерубить мой композитный позвоночник, — он взялся за лезвие голыми руками и приложил все силы, чтобы освободиться от помехи в виде клинка. Ахерон же напряг все свои сервоприводы, но этого с трудом хватало, чтобы удерживать лезвие на достаточном расстоянии под кожей. Проклятье, ему нужно погрузить лезвие еще на пару миллиметров. — Иронично, что его установили в больнице, подконтрольной тебе! Ай-й-й-йа!! — Старик пригнулся и, выпрямив ноги, поднялся. — Повиси-ка, Ахерон. Другого тебе не остается!.. — Давление на бердыш ослабло. Но Ахерон проигрывать не привык. И не из такой дуэли он выходил победителем. Если он не может повредить позвоночный столб, но может разрезать кожу, то он подберется непосредственно к черепу…
Однако Безумный дед снова выстрелил чем-то гадко-старческим из вены. Очередь песка и мелких камней выбросила Ахерона во двор. Его пятисоткилограммовое туловище целиком выбило стену и приземлилось на ледяные ноги Ноктюрна. Оружие, тем не менее, он удержать смог.
— Ей-ей… — слабо подала признаки жизни верхняя половина Бладда-младшего, лежавшая тут же. — Я… я должен перед тобой извиниться…
— Потом поговорим.
В образовавшейся дыре показался дедуля-упырь.
— История подходит к концу, Ахерон. Твоя история. История этого островка вселенной. Мой внук — идиот, ты же — палач. Я не могу оставить своего отца неотомщенным. Ни его казнь, ни его правнука-идиота…
Бладд-младший, воспользовавшись словоблудием родственника, обратился к Ахерону.
— Выслушай меня. Это будет быстро… За миллионы лет жизни в ловушке я совершил много однообразной и скучной гадости. Я был слеп, я был глуп. Я был… — Ноктюрн поморщился. Не от боли, от стыда и тяжести. По его мимике, по его отсутствующим глазам было видно, что до этого он никогда не произносил подобного. Во всяком случае, искренне. — Я был неправ. Я заблуждался. Дуростью я создал свое скверное тело и это скверное место. А безумием крови породил… воссоздал худшие черты деда. Ты могуч, оть и выглядишь илым. Метни меня в деда. Я должен… только я должен победить его. Так будет правильно. Пускай это и не искупит всего, что я натворил…
— Хорошо, я согласен. Но снимите свое заклинание с Неназванного…
— Который пятнистый?
— Да.
— Без проблем, Ахерон, без проблем. Это ведь ты — Ахерон?
— Я.
— Тогда Ахерон, давай. Запусти меня в деда. У вас мало времени.
— Да, не более двух с половиной минут. Поэтому хватит болтать.
Ахерон поднял верхнюю половину, словно ядро, прицелился и метнул ее во все еще вещающего Хагеруппа. За своим монологом дед заметил внука, только когда Ноктюрн вцепился в отросшие черные волосы.
— Всегда, дед, ты учил меня разврату. Теперь же я научу тебя кротости. Замри! — Ноктюрн исторг два сгустка магии. Первый поразил Хагеруппа, второй — Неназванного.
— Глупый сосунок! Я знал, что ты предпримешь эту атаку, поэтому сгноил воздух возле себя. Резкий выброс вещества поглотил весь твой заряд.
— Проклятый старик!..
— ЩУИ-ИИ-Я!! — грянул боевой клич Эриды, и неуязвимый кулак, пробив грудь, увяз в теле, так и не дотянувшись до сердца.
— Дура! Кровь упыря способна на магическое чудо! Пускай мои способности и ограничены всего лишь одной магией разложения, но я могу испускать ее из каждой клетки своего ор-га-низ-ма. Оу да! — Хагерупп схватил Бладда-младшего за голову и растворил ее. И тут же взвыл. Отдернув руку, он увидел, что внучек насквозь прогрыз его гигантскую ладонь. — Зверолюб, ты должен был умереть! Я же растворил твой мозг… — Но Ноктюрн не снизошел до ответа. Он знал, что не может проиграть. На нем лежит ответственность за жизни троих, встреченных не более часа назад. Зато какие жизни! Он и не думал, что такие люди могут существовать. Сильные телом, сильные духом и не злые. Поразительно. Он не может их подвести. Пускай осталось тридцать три секунды, он не позволит им застрять в результате его заблуждений, в результате его ошибок. Он… он сотрет свой мир, свою вселенную, чтобы сделать мир вокруг лучше. Чтобы помочь этой троице. Поэтому Ноктюрн не снизошел до ответа Бладду-старшему — он воззвал к Эриде.
— Ищная красотка, я окружил твою свободную руку независящим от времени воздухом. Теперь ты не завязнешь…
— Бла-бла, мне не нужны объяснения, упыреныш. Достаточно сказать — бей. И все. ЩУЯ!! — Эрида нанесла последний удар. Как бита отбивает мяч, так и ее кулак запульнул почерневший мозг Хагеруппа за пределы особняка. Но далеко улететь ему было не суждено: Ахерон заметил летящий объект и испепелил его своими электрическими силами. Делать этого было необязательно, но в мире царящего Безумия возможно все. Поэтому лучше перебдеть и лишиться такого противника, как Хагерупп Бладд, сына ужасного Маниса Фортиса.
— А теперь я верну вам долг. Прощай, мой мир. Прощай… — Темно-синие слезы полились из глаз Ноктюрна, но он все равно воздел руки кверху. Мириады нитей вылетели из кончиков пальцев и тут же исчезли, будто их никогда и не было. Последняя секунда На один миг кристально-белый свет небытия озарил ту часть пространства, где находился особняк. Но суждено увидеть этот свет было только Ангелу энтропии, существу вне времени и вне пространства.
— Мое естество видит, что Ахерон, Неназванный и Эрида преуспели. Что ж, пускай так. Быть может, не такие они и пропащие.
***
Серый район. Двадцать минут спустя. Задний дворик особняка.
— С-с-спасибо, Неназванный. Не думал, что магия жизни способна привить конечности к мертвому телу.
— Глупости, Ноктюрн. Твое тело ни минуты не было мертво. Ты сам решил, что являешься живым мертвецом, упырем. Людям никогда не требовалось обрастать клыками и когтями, чтобы сосать кровь, пускай и метафорическую, у подобных себе.
— Но как же я превратил несчастного дедулю в чудовище?
— Твой дед чудовищем был всегда. Просто старость сломала хребет монстра, а пролитая кровь напомнила ему о былых временах. Сила Безумия непознаваема и могущественна. Теперь даже капля магии внутри тела способна превратиться в бурную и опасную реку. И кто-то обуздает ее, построит плотину, возведет поселение, а кто-то поглотится стихией и станет с ней единым целым. Вестником смерти, вестником Безумия.
— Ей-ей, упыреныш, хватит болтать с пятнистым занудой, поговори лучше со мной, с Эридой! Почему ты не помер, когда безумный старикан растворил твою голову? Я же видела, как твоя кожа сползает с лица!
— Я создал безопасную область из верхнего слоя кожи, заморозив во времени весь череп. Но я бы хотел поговорить с Ахероном.
— Бла-бла-бла-бла…
— Я вас слушаю.
— Моя благодарность безмерна, Ахерон. Я уже забыл, что такое жить вне клетки, возведенной самим собой. Я забыл, что человек в первую очередь — человек. Признаться, до нашей встречи, я и не знал, что такое человек.
— И что же это?
— Личность. Человек — это личность, освобождающаяся от пресных тенет выдуманных страданий. Человек — это личность, старающаяся отдавать первенство разумному, а не эмоциональному. Человек — это вы, Ахерон. Это ты — Неназванный. Это ты — Эрида.
— Отстань…
Из дома вылетел Синяк Гомункул и прижался к Ноктюрну. Он радостно рыдал, утираясь то своим рукавом, то подолом пурпурного халата.
— О, озяин, озяин! Я так за вас испугался, я так за вас переживал! — После обильного слезоизлияния он продолжил: — Я имел наглость подглядывать за вашей ужасающей битвой с дедушкой. Мне было так горько, так горько это наблюдать, что я сбежал, как последний цак и трус. Я так виноват перед вами, озяин. Мне так стыдно, что я не помог вам. Я отел. Правда отел, озяин. Но я не придумал, чем я могу вам помочь. Поэтому решил вам не мешаться своей жалкой фигурой. Простите меня, жалкого цака, умоляю. Если б вы только сказали, как я мог вам помочь, если б только призвали меня и отдали б приказ, я бы все… я бы все исполнил. Ох, нет мне прощения, нет! Нет! И быть не может! — Синяк перестал дергать за одежды и посмотрел на Бладда-младшего. Серьезность пропитала его нескончаемые слезы, решимость — плач. — Озяин, умоляю, прикажите мне повеситься, или утопиться, или заживо сгореть. Я не должен жить после такого стыда. Позор, позор на мою голову!..
— Тихо, Синяк, тихо. — Ноктюрн приобнял слугу и погладил по голове. — Это мне стоит извиняться перед тобой. Перестань думать о ерунде. Все нормально. И не смей переспрашивать. Все орошо. Ты ничем мне не мог помочь, поэтому я и не звал тебя. Я сам должен был разрешить свои проблемы. Пускай и с помощью этой доброй троицы, но сам. А теперь ступай в мой кабинет и приберись там, если не трудно.
— Спасибо, спасибо озяин! От всего сердца я благодарен вам…
— Не надо, не надо целовать мои руки, Синяк…
— Я побежал! Я все там приберу, будьте уверены! — Скрылся. Ноктюрн же продолжил прерванную речь:
— Так вот, я увидел в вас подлинное человеческое — слабость. Именно слабость отличает человека от зазнавшегося безумца. Вы не боитесь провала, даже на краю гибели. И не боитесь вы провала только по одной причине — вы знаете, что провалиться можете не только вы, но и ваш соперник. В провале вы видите развитие, а не позор… Я верю, что вы добьетесь своей цели, какая бы она ни была. И если вам понадобится убежище вне времени, вне пространства, то вы знаете, к кому прийти. Поразительно, — Ноктюрн Бладд поднял голову. — Звезды… Бесконечность отделяет человека от звезды. Но человек способен и на это. Человек способен дойти до звезды. До своей собственной звезды.
— Красиво сказано, высоко. — Разноцветные глаза Неназванного нашли ту же точку на небесах, куда смотрел недавний упырь-младший. — Нам предстоит длинный и извилистый путь, Ахерон. Но глядя на этого юношу — по нашим меркам, разумеется, — я вижу, что до звезд дойдем и мы. И имя нашей звезды — Мир, а название — Покой!
Эрида мрачно сплюнула. Ишь, дуралеи, чего они в этих ярких точках нашли? Вертится какая-то белиберда в пустоте, понимаешь, никого не трогает, а эти… Идти до них хотят, приставать, символизм какой-от вкладывают. Это все от праздности и лени у них. Нечем заняться, вот и фантазируют, воображают. Воображалы… Особенно этот пятнистый, безымянный, Неназванный. Главный воображала. Похлеще Ахерона даже будет… А этот мелкий упыреныш, упырчик, упырюшечек вторит мускулистому болвану. Треклятый Неназванный посмел себе спасти ее, Эриду, от смерти. Посмел вырвать ее из хладных лап, будто сама она ни на что неспособно. Он точно ее презирает. А что он сказал, извлекая почти убивший ее снаряд, это же наглость первостепенная. «Держись, девочка, держись!..». За кого держаться-то, за него или Ахерона? Два дурака пара. Пф-ф-ф, и это надменное «девочка». Наглец, пятнистый наглец! «Держись, девочка, держись!...»
Пф-ф-ф.
