В 1829-м возмущённая толпа штурмовала российское посольство в Тегеране. Погибли несколько десятков человек, в том числе возглавлявший миссию Александр Грибоедов.
Ответственность за гибель дипломата традиционно возлагается на исламских фанатиков (что правильно, они там были) и подстрекавших их англичан (без которых, судя по всему, действительно не обошлось). С англичан что взять: шла «Большая игра», и в ней обе стороны не брезговали «эффективными средствами». С фанатиков — тем более: фанатик есть фанатик. Но давайте попробуем разобраться с событием, ставшим поводом к резне.
По Туркманчайскому договору, завершившему очередную русско-персидскую войну, к России отходила территория Восточной Армении. На территории Персии, преимущественно в области, именуемой Иранским Азербайджаном, проживало большое количество этнических армян. Одна из статей договора прямо указывала, что тем жителям области, которые пожелают переселиться в Россию, предоставляется годичный срок, в течение которого им не будут чиниться никакие препятствия. Однако вопреки утверждениям некоторых учебников и энциклопедических словарей советского времени, что «иранское правительство обязалось не препятствовать переселению в русские пределы армян», речь шла исключительно о жителях этих северных провинций Персии.
Заключение мира с Персией в Туркманчае. (Wikimedia Commons)
После прибытия российской дипмиссии в Тегеран туда обращается группа армян с просьбой помочь им вернуться на родину. Грибоедов принимает решение предоставить им убежище на территории посольства; в принципе, это не вполне дружественный по отношению к Персии шаг, но ничего из ряда вон выходящего в самом факте не было бы, кабы не одно обстоятельство: среди беженцев были две армянки из гарема зятя шаха и его первого министра Аллаяр-хана и евнух-армянин из гарема самого шаха.
А вот это уже совсем другое дело! Гарем на Востоке — не просто охраняемое собрание женщин, это в высшей степени активное политическое учреждение (вряд ли будет большим преувеличением заявление, что более половины заговоров, ответственных решений и назначений в странах мусульманского Востока в 17−19-м вв. имели своим источником гарем). Соответственно, в восточной дипломатии статус гарема и его обитателей был государственным в полном смысле этого слова. Решение укрыть беглецов из гарема на территории посольства вполне могло быть воспринято шахом как casus belli — полноценный повод к войне (вспоминается реплика хранителя музея из «Белого солнца пустыни»: «Умоляю, только не в музей! Здесь величайшие ценности! Привести сюда гарем!»).
Почему же русский дипломат поступил таким образом? По незнанию? Разумеется, нет. Грибоедов не был новичком на Востоке, это была уже третья его командировка в Персию. Возможно, он не знал, кого укрывает? Знал. Единственный выживший, секретарь посольства Мальцов, прямо говорит в своём донесении министру (этим документом пользовался Юрий Тынянов, когда писал «Смерть Вазир-Мухтара»), что обстоятельства Мирзы-Якуба были послу известны.
Дальше начинаются версии. Если это английская провокация, в которой Мирза-Якуб использовался «втёмную», то англичане должны были рассчитывать на то, что посол его укроет. Но такой расчёт более чем странен: посол не мог, не должен был его укрыть, это противоречило всем дипломатическим канонам и соображениям! Если человеческий порыв, то какой Грибоедов после этого дипломат? Не говоря уже о том, что последствия были вполне предсказуемы, а посол отвечает за жизнь сотрудников миссии… Или это — проявление столь любимого сегодня многими российскими политиками «жёсткого стиля», ещё одна возможность напомнить правительству Персии, на чьей стороне сила? Этого мы, похоже, никогда не узнаем.
Александр Грибоедов. (Wikimedia Commons)
Из отношения графа Нессельроде графу Паскевичу № 527 от 16 марта 1829 года: «…При сем горестном событии е. в. отрадна была бы уверенность, что шах Персидский и наследник престола чужды гнусному умыслу и что сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведения своего с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой, которая одна вынудила шаха и в 1826 году начать с нами войну.
Сопротивление мятежникам, сделанное персидским караулом, бывшим у министра Грибоедова, немалое число людей из сего караула и из войск, присланных от двора, погибших от народного возмущения, служат, по-видимому, достаточным доказательством, что двор персидский не питал никаких против нас враждебных замыслов».
«Опрометчивые порывы усердия»… Бывал ли Грибоедов опрометчив? Бывал. Был ли порывист? В высшей степени. Усерден? По-своему — весьма. Вот оно и получилось…
«Верховой в картузе и чёрной бурке только что переехал мост. Он быстро спускался по отлогой дороге. Поравнявшись с тахтреваном, он кивнул на ходу проезжающим и быстро спросил по-русски:
- Откуда вы?
Аветис Кузинян покивал ему головой и ответил неохотно:
- Из Тегерана.
- Что везёте? — спросил человек, уже проезжая, и взглядом путешественника посмотрел на мешки и ящик.
- Грибоеда, — кивнул ему равнодушно Аветис.
Лошадь быстро несла человека под гору и вдруг затанцевала, остановилась. Человек натянул поводья.
Он всматривался в тахтреван. Волы помахивали хвостами, и виден был передний мешок и двое армян, сидевших сзади.
Пушкин снял картуз.
Смерти не было. Был простой дощатый гроб, который он принял за ящик с плодами…».