Я был травником, ты сидела на скальнике у ручья, ткала узор песни на незнакомом наречии. Заслушался, замер за кустом можжевельника. Сразу понял, что ты не отсюда.
От тебя исходил свет. Из глаз. От волос. Из глубины. Так ты пела для себя, а может быть - для этого мира. Не знаю, но я был заворожен.
От тебя исходил свет. Из глаз. От волос. Из глубины.
Так ты пела для себя, а может быть - для этого мира. Не знаю, но я был заворожен.
Это длилось всего лишь минуту. Затем ты вдруг встрепенулась, словно заметила что-то. Чем-то я себя все-таки выдал. Может быть, слишком громкими мыслями о тебе.
Ты прикрыла белую грудь, озираясь вокруг. Точно поняла, что кто-то наблюдает. А потом ты убежала за камни, и я больше никогда не видел тебя в той жизни.
Но эта встреча запомнилась навсегда. Было в ней что-то особенное. Твоя песня, твой нездешний вид - все это звало куда-то. Пробуждало к чему-то.
В тот момент я вдруг понял, что всё вокруг - не мой настоящий дом, и есть что-то большее, далекое и зовущее к встрече. То, что ищет меня.
Тогда, хоть я и практиковал кое-какую магию, собрал травы и лечил деревенских жителей, все же я был грубым и приземленным человеком. Наверное потому ты испугалась тогда. Убежала. Во мне еще было слишком много от животного.
Я хотел окрикнуть тебя, догнать. Но почему-то не смел. Я дал тебе уйти с миром. Весь день после просидел у ручья на твоем месте. Вдыхал ускользающий аромат твоего тела. Оно пахло нектаром, молоком и чем-то далеким. Совсем не тем, чем пахли наши женщины.
А нюх у меня был хороший. Потрясающий.
Я различал запахи трав. Мог выслеживать добычу, словно зверь. Чувствовал многое.
Я просидел там весь день, пока твой запах совсем не истончился. Стал ароматом прощания. Мне было и грустно и радостно, потому что прощание всегда означает новую встречу.
В сумерках я пробирался вниз по каменистой тропе и глядел, как солнце догорает в долине и тонет в сизом мареве где-то за степью, и еще дальше - за великим западным морем, о котором рассказывали захмелевшие от браги старики.
Все виделось мне волшебным и прекрасным. Сулящим мне всё: и страсть и страдание, но, больше всего - мечту.
И эта мечта, быть может - полностью сотканная из иллюзии, тем не менее, оправдывала и прощала мне всё - и прошедшее и грядущее. За такой можно лишь слепо идти. Она непременно приведет в плохие места, но если следуешь с верой - она выведет отовсюду.
Иллюзия и реальность - практически одно и то же. Это вопрос выбора, который ты совершаешь в каждый момент.
И я увидел, как первая звезда зажглась в небе. Яркая звезда холодных, тяжелых времен. Она сулила много перемен, труда и несчастий. И я расплакался от умиления, печали, боли, стыда, счастья, раскаяния. Поклялся тогда хранителям всех направлений, что непременно отыщу тебя, чего бы это ни стоило.
В деревню я вернулся с пустыми руками. Ничего не собрал.
Но никто не стал лезть с расспросами. Все замечали мой отстраненный и нездешний вид.
Только Служитель спросил в чем же дело, и я ответил ему, что увидел звезду. Он только кивнул, в чем-то даже понимающе. Его душа была старше и в нем тоже иногда горел отблеск этого света, совсем слабый.
Моя жена тоже это почувствовала. Она смотрела странно и все время принюхивалась. Наверное, уловила твой запах.
- Ты сегодня другой человек - сказала она поздней ночью, когда мы лежали в постели возле печи, а я глядел в небольшое окошко - на темное суровое небо.
- Сегодня мне открылось что-то - признался я ей - что-то такое, что вывело мне за пределы всего, что знал и любил, и считал настоящим.
Потом мы занялись любовью. Она хотела вернуть меня так обратно, пометить своим запахом: едким, терпким как дым, можжевеловым с нотками пряности. Я дал ей сделать это и отдал ей всё, чувствуя как разжигается огонь и текут её соки, глядя на дикие космы черных, буйных волос.
И всё же что-то осталось внутри нетронутым. Дело было вовсе не в запахе. Совсем не в нём. Это был свет далекой звезды, и его слабый отблеск горел теперь внутри меня.
Она не видела. не могла увидеть это. Может быть, не пришло еще время. Не знаю, кроме той жизни, я не встречался с ней близко уже никогда. Только проходил иногда мимо, узнавая лишь на мгновение.
Но зато она успокоилась, отметив меня своим запахом и мирно уснула на моей груди.
В следующие дни, месяцы и годы я продолжал жить эту жизнь и стал прежним собой. Но твой свет и твой голос остались со мной до самого конца, скрытые тайно.
Погиб я в возрасте 70 лет далеко за западным морем, которое мне довелось увидеть своими глазами, в чужеземном городе, где я был врачевателем.